— Верни ему.
После Александр Васильевич жалел, что не спросил назад и табак.
Александр Васильевич посасывает трубку (в ней ни крошки табака, но это привычно и действует успокаивающе). Потрясли прикосновения чужих рук, эта бесцеремонность! Впервые так кто-то осмелился прикасаться к нему — гадость!
— Сволочи! — шепчет Александр Васильевич.
Пепеляев поражает. Скажи адмиралу об этом четверть часа назад — не поверил бы! Этот всепробивающий таран, носитель самых решительных идей — и вдруг подобострастие! И этот человек был комиссаром в Кронштадте!..
А там, в вагоне (это владело всеми), сдирают кокарды, рвут с мясом погоны, отделываются от бумаг, мнут, грязнят шинели. А успокоясь, тоскливо смотрят на оцепление: уйти бы, уйти…
Конвой ведет Колчака и Пепеляева через Глазково[183] к Ангаре. Звездная темень. Снег на льду вытоптан в широкую дорогу. Александр Васильевич догадывается: взорван мост. Сзади — огни станции, впереди — огни города.
Александр Васильевич видел, как вынесли из вагона его чемодан — это не страшно, там только вещи.
«Эх, адмирал, адмирал… — Александр Васильевич покусывает губы. — Все не допускал выдачи, берег бумаги, письма к Анне, а тебя взяли и выдали…»
Тик перекашивает плечи, но охрана не замечает. Вообще темень кстати. Никто не видит его, а самое главное — он не видит их лиц.
Он засовывает трубку в карман — и конвойные сразу притискиваются к нему.
— Я спрятал трубку, — объясняет адмирал.
Боже, дай дожить дни в сознании своей силы!
На иркутском берегу Ангары их ждут автомобиль и грузовик с дополнительной охраной. С непривычки побаливают ноги. Шутка ли, два месяца отсидел в поезде[184].
«Будут ли давать прогулки?» — думает Александр Васильевич.
Ему указывают место на заднем сиденье «форда». По бокам плотно садятся охранники в штатском. Они сдавливают адмирала — это до гадливости неприятно. Александр Васильевич старается отвлечь себя раздумьями о будущем, насколько это выходит.
«Отныне я не должен помышлять о спасении. Я должен дать ответ о смысле нашего дела. В этом, и только в этом, цель оставшихся дней…»
Около полуночи Александра Васильевича отводят в камеру-одиночку корпуса одиночных камер губернской тюрьмы.
Боже, дай дожить дни в сознании силы!..
С утра в иркутских газетах и прокламациях обращение:
«От Политического Центра
Вчера, 15 января 1920 года, в 21 час 55 минут вечера уполномоченные Центра М. С. Фельдман, командующий Народно-Революционной Армией капитан Нестеров и уполномоченный Политического Центра при штабе Народно-Революционной Армии В. Н. Мерхлев ПРИНЯЛИ от Чешского Командования бывшего Правителя адмирала Колчака и бывшего председателя Совета Министров Пепеляева.
По соблюдении необходимых формальностей они были под усиленным конвоем доставлены в Иркутскую Губернскую тюрьму, где и помещены в одиночные камеры.
Охрана Колчака и Пепеляева поручена надежным частям Народно-Революционной Армии.
Председатель Политического Центра Ф. Федорoвич
Члены: Борис Косминский, М. Фельдман, А. Самохин»
Размашистую пустил подпись под обращением Флор Федорович Федорóвич. Ударил, расколол Россию его, Федорóвича, звездный час!
Зашагал по кабинету, заметался в восторге — все загубленные души друзей эсеров отомщены, все ужасы и страхи 13 месяцев кровавого правления адмирала отомщены!
Вспомнил крохотку камеру в омской тюрьме и себя у койки: сердце аж где-то в горле, темно в глазах — выдернут на казнь или…
И затоптал кабинет шагами. Машет кулаком и выкрикивает капитану Калашникову — заместителю командующего армией:
— Революция победила! Пришел час суда над царским выкормышем!
А ночь была над Байкалом и впрямь звездная — и стынет, мрет над белым саваном тайги и сопок, городами, чехословацкими эшелонами, каппелевцами, зарывающимися на сон грядущий в сугробы (один теснее к другому — иначе не проснешься), и намученными, ободранными полками Пятой армии с безвестным красноармейцем Брюхиным Самсоном Игнатьевичем.
И такие полные звезды — ну не настоящие, ну сочиненные, выдуманные, ну как на экваторе или… как глаза любимой после распада объятий и мучительных судорог. Не глаза, а омуты. Черпай счастье — и не вычерпаешь!
И в эту ночь сидел и ждал сообщений с вокзала председатель Политцентра, все слова капитана Калашникова — сухой дробью мимо сознания.
И когда полоснул тишину звонок и в трубке захрипел басок Фельдмана: «Взяли адмирала, Флор Федорович…» — оторвался от его, Флоровой, души и вознесся над всем миром этот самый звездный час…
Неспроста в кабинете маялся и капитан Калашников. Не верил до конца чехам председатель Политцентра. Кто, как не они, вкупе с колчаковцами свозили в Омск эсеров под пули и штыки офицеров. Помнит это Федорóвич, помнит… А посему нужда могла возникнуть в боевых отрядах. Назвали эти отряды Народно-Революционной Армией и находились в ту ночь все до единого ее бойца на суточном дежурстве.
Не слышали о капитане Калашникове? Дело поправимое. Я Вам его представлю, дорогой читатель. Смею Вас заверить, капитан из интереснейших людей. Однако все по порядку.
В молодости Н. С. Калашников слесарил, в революцию пятого года палил по солдатам и городовым. В партии Чернова сразу принял сан боевика и заимел на счету внушительное число терактов. Много раз давал тягу из кутузок.
В первую мировую войну, как человек образованный, быстро продвинулся до капитанского пустого погона[185], замостив грудь крестами. Удивительно, а такое, мягко выражаясь, пестрое прошлое не помешало выслужить человеку капитанский чин. Вещь, для советских условий совершенно невозможная. Уже на самой первой ступеньке подобной биографии сгинул бы человек в небытие. А уж об офицерских чинах и речи быть не могло.
Были Калашникову не по нутру ни государь император с Распутиным и немкой-царицей, ни большевики с их убойно-загробной программой, ни трепач Керенский, ни самодержавный Колчак (хотя поначалу вроде бы и повоевал за его высокопревосходительство против большевиков), ни опять-таки ленинцы, когда стало очевидно, что власть они берут всерьез…
Исключали его из эсеровской партии и с охотой принимали вновь — аж близкие сбились со счета: месяц в эсерах, а месяц сам себе голова, в вольных беспартийных гражданах великой России.
При первом захвате власти большевиками (это сразу после октября семнадцатого) сколотил капитан подпольную офицерскую организацию, которую позже передал полковнику Элерц-Усову. Затем послужил при Гришине-Алмазове, царство ему небесное. Через несколько дней после перехода власти от Политического Центра к большевистскому ревкому зачистят вдову Гришина-Алмазова в ту же тюрьму, где ждал своей участи бывший Верховный Правитель.
С утверждением советской власти, или, как писал Бабель, «советчины», в Сибири и на Дальнем Востоке капитан, теперь уже давно бывший, загрустил и надумал податься в Калифорнию: много приятного читал о том крае. Ну не мог бывший капитан видеть красные знамена, слышать пролетарские призывы и пение «Интернационала» — гнусавым и гнусным казалось, а всего пуще воротило от портретов новых хозяев России — ну сплошь Ленины и Троцкие! От их козлиных бородок сыпью покрывался и скребся почище чесоточного.
И надо же, прорезал бывший слесарь и бывший заместитель командующего Народно-Революционной Армией аж до самого заокеанского Сан-Франциско — ну в точном соответствии с видениями шикарной свободной жизни. Но это случилось потом, и не случилось, а стряслось, ведь бежать из Отечества не сладко, тем более без гроша в кармане, а пока Калашников — еще в капитанах, и вовсе не оскорбительны для него капитанские погоны, пожалованные поначалу государем императором и затем подтвержденные службой в белой армии Верховного Правителя…
На другой же день оказались вычищенными в ту же тюрьму все, кто сопровождал адмирала.
Флор Федорoвич проводит в Политическом Центре решение об учреждении Чрезвычайной Следственной Комиссии над бывшим Верховным Правителем России адмиралом Колчаком А. В. и бывшим председателем Совета Министров Пепеляевым В. Н.
В составе комиссии: К. А. Попов (большевик), Н. А. Алексеевский (эсер), В. П. Денике (меньшевик), Г. Г. Лукьянчиков (эсер). Им и допрашивать бывшего Верховного Правителя.
Сбылись мечты Федорóвича, довольны и белочехи: вечером даже устроили нечто вроде торжественного ужина в штабе у Сырового.
Без чехов не видать бы Политическому Центру адмирала у себя в остроге. Угрозы шахтеров Черемхова взорвать байкальские железнодорожные туннели при невыдаче Колчака и золотого запаса тут ни при чем.
Никто так и не взорвал эти туннели, хотя некоторое количество золота и драгоценностей уже спокойно прокатилось через них…
Из первого протокола допроса (21 января 1920 г.):
Попов. Вы присутствуете перед Следственной Комиссией в составе ее председателя К. А. Попова, заместителя председателя В. П. Денике, членов комиссии: Г. Г. Лукьянчикова и Н. А. Алексеевского — для допроса по поводу вашего задержания. Вы адмирал Колчак?
Колчак. Да, я адмирал Колчак…
Я родился в 1873 году, мне теперь 46 лет. Родился я в Петрограде, на Обуховском заводе. Я женат формально законным браком, имею одного сына в возрасте 9 лет.
Попов. Вы являлись Верховным Правителем?
Колчак. Я был Верховным Правителем Российского правительства в Омске — его называли Всероссийским, но я лично этого термина не употреблял. Моя жена Софья Федоровна раньше была в Севастополе, а теперь находится во Франции. Переписку с ней вел через посольство. При ней находится мой сын Ростислав.
…Отец мой, Василий Иванович Колчак, служил в морской артиллерии. Как все морские артиллеристы, он проходил курс в Горном институте, затем он был на уральском Златоустовском заводе, после этого он был приемщиком морского ведомства на Обуховском заводе. Когда он ушел в отставку, в чине генерал-майора, он остался на этом заводе в качестве инженера или горного техника. Там я и родился. Мать моя — Ольга Ильинична, урожденная Посохова. Отец ее происходит из дворян Херсонской губернии. Мать моя уроженка Одессы и тоже из дворянской семьи. Оба мои родители умерли. Состояния они не имели никакого… Вся семья моего отца содержалась исключительно только на его заработки. Я православный; до времени поступления в школу получил семейное воспитание под руководством отца и матери…