одданнейше повергают к стопам Вашего императорского величества их верноподданические поздравления и заверения работать, не щадя сил и здоровья, на благо Вашего величества и Родины.
Генерал от инфантерии Алексеев»
В этот день государь император всегда получал всеподданнейшие поздравления. Это была его Россия. Он служит именно ей — ее величию и процветанию…
Еще раз, 21 октября 1916 г., Россия сложит к его стопам свои поздравления.
Еще раз вознесут эти хвалы и молитвы Господу Богу и чины штаба с Алексеевым, и великое множество других офицеров, дворян, господ заводчиков, а где и простых мужиков. Вознесут еще раз, дабы… предать!
За ничтожным исключением, предали и поглумились все, совершенно все. Ни одной горестной слезинки. Ни одного слова утешения и памяти!..
Рев восторга и медь революционных маршей…
И будут за предательство вознаграждены бывшие подданные пожарищами своих жилищ, тесными могилами и эмигрантскими углами — ни одного не проглядит Господь Бог…
12 февраля 1916 г. на стол начальника штаба Верховного главнокомандующего генерал-адъютанта Алексеева ложится письмо товарища (заместителя) министра внутренних дел сенатора Белецкого[34]. К письму приложены «Введение» и проекты «Положения о контрразведке» и «Инструкции о контрразведке».
Кроме всего прочего, во «Введении» было написано:
«…Ряд судебных процессов последнего времени, разоблачения самих уличенных шпионов и, наконец, многочисленные факты, обнаруженные уже во время настоящей войны у нас и у наших союзников, выяснили с несомненной очевидностью могучую организацию немецкого шпионства…
В последнее десятилетие бдительное внимание руководителей германского шпионства привлекли на себя недовольные правительством члены политических партий, а также члены революционных организаций враждебных государств, и среди таких лиц вербовка шпионов была крайне интенсивна, что доказано целым рядом шпионских процессов…
Было употреблено также много усилий на то, чтобы использовать в нужный момент в целях государственной измены рабочие организации в России, и Германия, начиная войну, была уверена, что у нас немедленно же вспыхнет поднятое рабочими революционное движение и что мятежи и внутреннее недовольство правительством совершенно парализуют нашу военную мощь. Таким образом, шпионство не только имеет тесную связь с политическим движением в России, но можно с известной достоверностью сказать, что оно тоже питает таковое движение…» (Здесь и выше выделено С. П. Белецким. — Ю. В.)
На письме Белецкого Алексеев наложил резолюцию: «Прошу рассмотреть и переговорить».
В изрядно сокращенном виде документы, присланные Белецким, были приняты. Но фактически это урезывание свело их на нет…
В середине ноября 1916 г. будущий белый вождь генерал барон Врангель в составе офицерской депутации прибывает в Петроград. Полк за боевые отличия получал наименовение 1-го Нерчинского казачьего Наследника Цесаревича полка — это очень высокая честь.
«Через несколько дней после приезда, — рассказывает о тех ноябрьских днях Петр Николаевич Врангель, — я назначен был дежурным флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству. Мне много раз доводилось близко видеть и говорить с Ним… Государь производил впечатление чрезвычайной простоты и неизменного доброжелательства. Это впечатление являлось следствием отличительных черт характера Государя — прекрасного воспитания и чрезвычайного умения владеть собой.
Ум Государя был быстрый. Он схватывал мысль собеседника с полуслова, а память его была совершенно исключительная. Он не только отлично запоминал события, но и лица, и карту; как-то говоря о Карпатских боях, где я участвовал со своим полком, Государь вспомнил совершенно точно, в каких пунктах находилась моя дивизия в тот или иной день. При этом бои эти происходили месяца за полтора до разговора моего с Государем и участок, занятый дивизией, на общем фронте армии имел совершенно второстепенное значение.
Я вступил в дежурство в Царском Селе в субботу…
Обедали на половине Императрицы. Кроме меня, посторонних никого не было, и я обедал и провел вечер один в Семье Государя. Государь был весел и оживлен, подробно расспрашивал меня о полку, о последней блестящей атаке полка в Карпатах… Я был поражен болезненным видом Императрицы. Она значительно осунулась за последние два месяца… Ярко выступали красные пятна на лице. Особенно поразило… болезненное и как бы отсутствующее выражение ее глаз… Великие Княжны и Наследник были веселы, шутили и смеялись…
На другой день, в воскресенье, я сопровождал Государя, Императрицу и Великих Княжен в церковь, где Они присутствовали на обедне… Видя, как молится Царская Семья, я невольно сравнивал спокойное, полное глубокого религиозного настроения лицо Государя с напряженным, болезненно экзальтированным выражением Императрицы, По возвращении из церкви я застал уже во дворце прибывшего сменить меня флигель-адъютанта графа Кутайсова».
На празднике Георгиевских кавалеров барон Врангель снова наблюдал Александру Федоровну.
«Я вновь, наблюдая за Императрицей, беседовавшей, наклонившейся над носилками тяжелораненого, обратил внимание на болезненное выражение ее лица. Она, внимательно расспрашивая больного, в то же время, казалось, отсутствовала… Она мыслями была далеко».
Граф Адам Станиславович Замойский до войны был только церемониймейстером двора. С первого дня войны записался добровольцем-рядовым, хотя ему уже перевалило за пятьдесят. Почти тут же был затребован в ставку к великому князю Николаю Николаевичу и произведен в корнеты. После смены Верховного главнокомандующего и года службы при особе государя императора получил флигель-адъютантские аксельбанты.
В ставке его за глаза называли «императорским лакеем»: он согласился быть ординарцем Верховного главнокомандующего, то есть государя императора. Обязанности его действительно были хлопотливы и зачастую унизительно-лакейские. Случалось исполнять обязанности и обыкновенного охранника при особе государя императора, и он часами берег августейший покой под дверьми. Но случалось по распоряжению царя сопровождать на передовые позиции иностранных военных агентов (атташе), как, к примеру, черногорского и японского, которые, не вытерпев, пошли в атаку вместе с русскими. Граф Замойский не отстал и, несмотря на свои уже преклонные годы, побежал вместе со всеми в цепях атакующих, за что вместе с военными агентами был удостоен Владимира с мечами (орден Св. Владимира).
Свою лакейскую службу при особе государя императора объяснял желанием облегчить судьбу Польше. Он все время напоминал августейшему монарху о своей разоренной Отчизне…
Спустя два года после расправы над бывшим царем и его семейством в Екатеринбурге бывший посол Великобритании сэр Бьюкенен напечатает два тома воспоминаний. Обязанности посла при священной особе российского императора сэр Бьюкенен исполнял с 1910 по 1918 г.
«Женитьба императора на принцессе Алисе Гессенской не была вызвана государственными соображениями, — рассказывает он. — С самого начала их влекло друг к другу чувство взаимной привязанности, и их любовь друг к другу с каждым годом становилась все сильней. Но хотя это была идеально счастливая пара в семейной жизни, тем не менее выбор императора был несчастлив… императрица Александра не была подходящим товарищем для государя в его трудном положении… С самого начала она неверно оценила положение, побуждая императора держать курс, чреватый всяческими опасностями для государственного корабля… Будучи хорошей женщиной, стремившейся служить интересам своего мужа, она оказалась орудием, избранным для его гибели. Недоверчивому и нерешительному императору было как бы предназначено попасть под влияние более сильного характера… Ее слепая вера в необузданное самодержавие должна была его погубить…»
Позволю себе не согласиться с выводами бывшего посла, как и вообще с множеством подобных оценок.
Александра Федоровна искренне и глубоко любила мужа (во время войны она даже отреклась от своей немецкой крови, заявив Керенскому: «Я — англичанка, а не немка, и я всегда была верна России»). В ее жилах действительно текла и английская кровь.
Как любящая женщина, императрица усвоила взгляды мужа, в том числе и самый важный — на самодержавие. Никакой самостоятельности она тут не проявила. Она лишь приняла взгляды мужа, приняла всем сердцем, всей страстной, несколько истеричной натурой своей. Она превратила взгляды мужа в свои незыблемые убеждения. В этом ее вина?..
Совершенно другое дело, что служила она им слепо, не замечая уже ничего другого, отказываясь замечать, решительно отвергая. В этом был ее долг перед мужем. Она видела себя опорой ему в трудной борьбе за управление государством, но исходные принципы этой борьбы она приняла от мужа.
Не ведая ничего, кроме любви и жертвенной преданности мужу, она не могла уже уловить наступление грозного кризиса всей государственной системы. Ей не хватало широты, не хватало образования, но это ее горе, а не вина. Она служила мужу и тому, как понимала Россию. Она искала силы, которые могли помочь мужу, и ошибалась, но злой воли в ней не было. Злой волей стала ее неспособность сделать правильные выводы, оценить положение империи.
Ведь дальше Бьюкенен пишет, противореча уже себе:
«Император Николай не унаследовал от своего отца властного характера, силы воли и способности к быстрым решениям — качества, столь существенные для самодержавного владыки…
Он… смотрел на самодержавие как на некоторого рода священное наследие, которое он обязан сохранить в неприкосновенности в той форме, в которой оно было ему передано. Единственная его идея при вступлении на престол заключалась в том, чтобы следовать по стопам своего отца и оставить вещи такими, какими оставил их ему отец. Он питал такое уважение к памяти отца, что отказывался даже принять более высокий чин в армии, Верховным главнокомандующим которой он состоял, чем чин полковника, пожалованный ему отцом…»