В те далекие дни 1917 года Владимир Ильич сравнительно мало времени проводил дома. Поднимался рано и, уезжая по утрам, нередко брал меня с собой «прокатиться».
Возвращался домой Владимир Ильич всегда шумным, оживленным, делясь за столом новостями о последних событиях с родными и обсуждая их.
Некоторую часть свободного времени, отдыха ради, Владимир Ильич охотно уделял мне, затевая возню и шумные игры… против чего Анна Ильинична не возражала и следила лишь, чтобы мы чего-нибудь не разбили. Мягкосердечную Надежду Константиновну наши игры приводили в ужас… А вообще-то говоря, с точки зрения хозяйки, Анны Ильиничны, было чему и ужасаться: во время нашей возни по всей квартире бывало, что стулья летели на пол и даже столы перевертывались!..»
Итак, джинн самой сокрушительной революции в истории человечества — на свободе! Правда, он ее и не был лишен, этой свободы. Но мирное пребывание в Цюрихе довело градус внутреннего давления страсти и мысли до сверхвозможных величин — куда там бутылочному заточению!
Итак, долой братоубийственную войну!
Долой капиталистов!
Вся власть рабочим и крестьянам!
Да здравствует социалистическая революция!..
«8 марта утром в ставку прибыли командированные Временным правительством комиссары, — возвращает нас в те дни Дитерихс, — А. А. Бубликов, С. Т. Грибунин, И. И. Калинин и В. М. Вершинин для выполнения постановления об аресте Государя и перевозке его в Царское Село. Лично к Государю они не заявились и его не беспокоили и ограничились сношениями с генералом Алексеевым. Непосредственная их деятельность выразилась в формировании поезда и отборе тех приближенных лиц, коим было предоставлено сопровождать Царя в Царское Село. Поезд в составе 10 вагонов был составлен… десятым вагоном, прицепленным в конце состава, был… вагон комиссаров…
Поезд отошел из Могилева в 4 часа 53 минуты дня 8 марта, всего на 53 минуты позже, чем в Царском Селе закрылись ворота за выехавшим из дворца генералом Корниловым, арестовавшим по постановлению Временного правительства Государыню и Царских Детей…»
Да, то был скорбный путь…
Бывший царь стоял у окна: мелькали перелески, поля, полустанки, еще не потерявшие снега, хотя наст и подопрел, осел…
«Не уберег Россию, не уберег Россию…» — отстукивали колеса. Истинно так: не уберег. За то и будет страшный спрос.
Не уберег.
О военной деятельности Гучкова оставил свой отзыв генерал Врангель:
«Первые шаги Александра Ивановича Гучкова в роли военного министра ознаменовались массовой сменой старших начальников — одним взмахом пера были вычеркнуты из списков армии 143 старших начальника, взамен которых назначены новые, не считаясь со старшинством. Мера эта была глубоко ошибочна. Правда, среди уволенных было много людей недостойных и малоспособных, сплошь и рядом державшихся лишь оттого, что имели где-то руку, но тем не менее смена такого огромного количества начальников отдельных частей и высших войсковых соединений одновременно и замена их людьми, чуждыми этим частям, да еще в столь ответственное время, не могла не отразиться на внутреннем порядке и боеспособности армии».
История лишь раз открывает подобные возможности: страна ослаблена войной, расстроена революцией, война с каждым часом обостряет противоречия в обществе, бедствия народа чудовищны, при всем том — Февральская революция не решает основного вопроса — земельного (того самого, который должен отгрызть голову «думской змее»).
Все сцепляется в один дьявольский, казалось бы, неразрешимый клубок вопросов, но он, Владимир Ульянов-Ленин, знает, как его разрубить.
Именно так: разрушить старый мир и все старые отношения, основанные на угнетении человека человеком, несправедливости, жестокости, бессмысленных войнах. Для этого класс рабочих должен взять власть и осуществлять беспощадную диктатуру: истребить всех, кто что-то значит в этой жизни, то есть смести прежде всего имущие классы.
Пожалуй, нигде с такой исчерпывающей сжатостью и откровенностью не выражена суть доктрины Маркса и Ленина (больше, пожалуй, Ленина), как в эпитафии Подтелкову и Кривошлыкову.
На съезде казаков-фронтовиков Федора Григорьевича Подтелкова избрали председателем Военно-Революционного комитета, а Михаила Васильевича Кривошлыкова — секретарем.
Спустя пять месяцев, а точнее, 10 мая 1918 г., отряд казаков-фронтовиков и красногвардейцев окружен и вынужден к сдаче в плен. Белоказаки пустили в расход подтелковцев, а Подтелкова и Кривошлыкова повесили.
Эпитафия на старом кирпичном памятнике (теперь установлен новый, мраморный) предельно коротка:
Вы убили личность, мы убьем классы.
Четко и ясно изложена ленинская программа вколотить в землю целые классы — миллионы и миллионы людей.
О Ленине и ленинизме можно сказать: чтобы мы могли жить, многие должны умереть. И к чему было мозолить глаза в библиотеках? Все просто, ясно. Зачем какие-то научные слова, ссылки, философские трактаты, социологические исследования и бесконечные сводки статистических данных? Жить вы не будете, вместо вас и на вашем месте будем жить мы — вот и вся премудрость. Но и то правда, при большом проникновении в суть явления его можно выразить предельно простыми словами. Этот предмет — убийство целых классов — занимал Ленина всю жизнь. Наверное, с того дня, когда пришло известие о казни старшего брата Александра.
Истребление было организовано если не по плану, то согласно доктрине. Миллионы раз будет перезалита кровь подтелковцев, все в соответствии с дульно-штыковыми параграфами учения.
В итоге эта мясорубка (великая революция) обернулась против любой формы инакомыслия, будь то интеллектуальной, религиозной, или даже просто независимого поведения.
От уничтожения целых классов, неослабной опоры на диктатуру (и насилие) прямым образом прослеживается связь с отрицанием любого несогласия, уже не говоря об инакомыслии. Этот запрет на инакомыслие утверждается на костях уничтоженных классов и вообще замученных по несоответствию параграфам учения. Это, разумеется, от клокочущей любви к человеку, столь развитой в Ленине.
Победа революции возвела Ленина и его учение в нечто божественное, а это обернулось окостенением мысли, запретом на любые мысли и мнения вне доктрины, извращением духовной жизни целого народа.
Дух народа, закованный в объятия скелета…
Революция незаметно и непрерывно соскальзывала к своей противоположности — крайней реакции, пока не запала в эту форму окончательно.
«…Неужели я двадцать два года старался, чтобы все было лучше, и двадцать два года ошибался?..»
Ни из одного генсека, несмотря не то что на ошибки, а на преступления (они, эти преступления, обходились новой натугой народа, новой нуждой, дополнительными смертями, огромными материальными издержками), нельзя было вырвать такого рода признание. Они по своему вознесению к всеобщей и безграничной власти непогрешимы и неприкосновенны. Их благословили Маркс, Ленин и покорность замиренного народа — один несъемный намордник на всех днях и годах жизни народа…
А ежели, случись невероятное, высеклось бы из недр генеральносекретарского сознания нечто подобное, то ЦК КПСС, а точнее, бюрократический аппарат партии, запрятанный под вывеской ЦК КПСС, не пропустил бы крамолу, пусть даже коммуниста № 1. Он, этот аппарат ЦК, как фильтр между верховной партийной властью и всем прочим миром. С этой высоты неразличимы лица — лишь одни хребты согнутых спин, никто не смеет разогнуться. Теми, у кого есть лицо, занималось и занимается ВЧК-КГБ, а доносчиков на Руси, как палой листвы по осени.
Именно сия жреческая каста бюрократов определяет, что — истинно божественное, от эманации партийного духа. И уже никому другому не дано судить о правомерности любых других государственных и общественных явлений.
Из речи Зиновьева на заседании Петроградского Совета 6 сентября 1918 г.:
«Замечательна та критика, которой подверг Ленин известную книгу П. Струве «Критические заметки». Струве долгое время числился соц. — демократом. Он издал очень нашумевшую книгу «Критические заметки», направленную против Михайловского (т. е. народничества. — Ю. В.).
Я чувствую и знаю, говорил Ленин, что через год, через два Струве уйдет от рабочего класса и предаст нас буржуазии.
Книга Струве кончалась словами: «Признаем свою некультурность и пойдем на выучку к капитализму» (Господи, пророческие слова! — Ю. В.).
Над этими словами надо призадуматься, говорил Ленин. Как бы не кончилось тем, что сей Струве пойдет на выучку не к капитализму, а к капиталистам.
И хотя Струве был товарищем Ленина и оказывал неоценимые услуги как товарищу Ленину, так и тогдашней соц. — демократии, Владимир Ильич со свойственной ему твердостью и последовательностью, как только подслушал фальшивую нотку в словах Струве, забил тревогу. Он стал бороться против Струве»[72].
Петр Бернгардович Струве оправдал надежды Ленина. В 1918 г. им были произнесены вещие слова:
«Но если всероссийский погром 1917 года угодно называть русской революцией, то я скажу прямо: главным преступлением старой власти является именно то, что она подготовила революцию и сделала ее неизбежной. Справедливость, однако, требует прибавить: в этом преступлении соучаствовала вся прогрессивная русская интеллигенция тем безразборчивым и безрассудным характером, который она придавала своей борьбе… в частности, после событий 1905 года.
Все это объясняет, почему в революции, в самом ее ядре, гнездилась зараза контрреволюции, которая до последнего своего издыхания будет кичиться наименованием революции…»
И вещие слова, и приговор.
Керенский уже в эмиграции, отвечая на обвинения в том, что он и революционеры сыграли в руку немцам, подчеркивал (и, безусловно, с немалой долей истины):
«Революцию сделали не мы, а генералы. Мы же только постарались ее направить в должное русло».
Правда, сам Керенский определенно скромничает. Без существенной натяжки можно утверждать, что основной действующей силой Февральской революции явились кадеты, точнее, верхушка этой партии вкупе с октябристами, главным образом Гучковым. Но генералы тут тоже не оплошали. Длинно и решительно шагнули к республике. И оступились… в могилу…