В общем, все-таки думается, что большевики не изменники, а фанатики, что они не чужеземцы в России, а ее сыновья, хотя и блудные. И в таком случае это не убийство России, а самоубийство. И от этого горе становится еще горше и скорбь — еще тяжелее…
В той самой церкви Большого Вознесения, где когда-то венчался Пушкин, жутко и печально было стоять около длинного ряда гробов, в которые так рано уложила десятки цветущих юношей безжалостная рука войны, — да, новой войны на русско-русском фронте…[78] Ведь создали наши большевики пародию на демократизм, сатиру на равенство, кровавую эпиграмму на гения свободы…
Смеется Вильгельм; еще больше смеется, повторяю, дьявол, которого тешат все эти людские неудачи… Большевики, эти актеры дьявольского спектакля, думали угодить людям, а угодили бесу. И к ужасу друзей и на радость врагам, они превратили Россию в трагическую и зловещую карикатуру…»[79]
Показания в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного правительства 24 мая 1917 г. одной из самых приметных фигур распутинского окружения — генеральши О. А. Лохтиной.
«Иванов (член комиссии). А последнее время вы где были?
Лохтина. Я, арестованная, жила в Верхотурье в женском монастыре.
Председатель. Вы к Распутину как относитесь, хорошо или плохо?
Лохтина. Он меня исцелил.
Председатель. Так что вы теперь хорошо относитесь?
Лохтина. Да.
Председатель. От какой болезни он вас исцелил?
Лохтина. У меня была неврастения кишок, я пять лет лежала в кровати.
Председатель. Вы считаете Распутина каким человеком?
Лохтина. Я его считаю «старцем».
Председатель. Что это значит?
Лохтина. «Старец», который опытом прошел всю жизнь и достиг всех христианских добродетелей.
…
Лохтина. Я на себе испытала силу его святости, так что для меня теперь уже все закрыто (то есть всякие дурные факты и мнения о Распутине. — Ю. В.)».
Старчество — это, можно сказать, предел устремлений Распутина. Он делал все — только бы его принимали именно за «старца». Таким образом Григорий Ефимович как бы подтягивался к святым, которые даже выше церкви, сама подлинная вера. Серафим Саровский служил примером. В России старчество давало особое, ни с чем не сравнимое положение и в народе, и высшем обществе, которое довольно прохладно относилось к официальной церкви как всего лишь одному из государственных учреждений.
Прав один из западных историков, утверждая, что «Николай Второй нашел в нем (Распутине. — Ю. В.) живую связь и с Всевышним, и с народом».
Для Николая Второго Распутин явился именно воплощением народа, его здравого, неиспорченного представления о мире. Окружение государя императора в своем подавляющем большинстве отличало корыстолюбие: должность, ордена, титул, нажива. Это не могло не порождать презрения и пренебрежения в живой душе царя. Все эти люди, пробиваясь к трону, задевали, оскорбляли царя обязательным корыстолюбием, желанием использовать свое выдвижение или просто касательство к монарху на потребу личных интересов. Все эти «верные» слуги престола лишь устраивали делишки, карьеру. За длинные годы царствования это стало неизменным признаком всех, кто оказывался приближенным к трону, пусть хотя бы на время аудиенции.
И сама официальная церковь не могла питать высокое религиозное чувство царской четы. Церковь уже давно выродилась в отрасль государственной службы. Искреннюю духовность вытеснили казенная религиозность, набор обязательных обрядов и формальностей молитв.
Недаром Распутин говорил о церкви и России:
«…Спасут праведники. Патриарх нужен… Настоящий угодник… А не какой-нибудь чиновник».
Распутин коснулся самой сути кризиса религии, и коснулся основательно, можно сказать, с позиций государственного человека.
И посему не только чудодейственное исцеление наследника делало его в глазах царской четы святым.
О Лохтиной есть в дневнике Джанумовой (запись от 19 сентября 1915 г.): «Это знаменитая генеральша Л., бывшая почитательница Илиодора. Теперь она чтит «отца» (Распутина. — Ю. В.) как святого. Праведной жизни женщина, как подвижница живет. Спит на голых досках, под голову полено кладет. Ее близкие умоляли «отца» послать ей подушку свою, чтобы не мучилась так. Ну, на его подушке она согласилась спать. Святая женщина».
Распад и гниение точили старый мир. Однако сам строй был жизнеспособен. Он требовал крутого обновления — не разгрома, а обновления, переустройства. Реформы коренного смысла стояли на очереди — царю и правящему слою России следовало сделать несколько решительных шагов вперед. Не сделали.
Выводы генерала Лукомского о Февральском перевороте беспощадны неопровержимостью. Все было именно так. «Царь ради спасения Родины и чтобы избежать междоусобицы и дать России возможность честно исполнить свой долг перед союзниками, отрекся от престола.
Командный состав и рядовое офицерство, освобожденные Царем от присяги, ради тех же целей признали Временное правительство и добросовестно и самоотверженно продолжали свою работу.
Те, которые делали революцию за деньги, полученные от германского Генерального штаба, исполнили свою иудину работу отлично.
Но и те, которые делали революцию во время войны в наивном предположении, что можно ее остановить на той грани, на которой они захотят, и что можно будет продолжать войну, — являются также преступниками перед Родиной (кадеты, октябристы, правое эсерство. — Ю. В.). Они так же, как и первые, способствовали развалу армии и невозможности продолжать войну.
Они бессознательно помогли Германии вывести русскую армию из строя.
В середине марта (1917-го. — Ю. В.) я впервые узнал, что группой общественных деятелей предполагался в марте-апреле 1917 г. дворцовый переворот…
Чем бы закончился намечавшийся дворцовый переворот, если бы он не был сорван начавшейся революцией, конечно, сказать трудно. Но надо полагать, что дело одним дворцовым переворотом не закончилось бы, так как крайние левые партии и немцы шли по одному пути (выделено мною. — Ю. В.) — устроить в России революцию именно во время войны…»
«…Исполнили свою иудину работу отлично…» Разумеется, Александр Сергеевич имеет в виду вождя международного пролетариата и его партию, основательно залезших в германский карман — а как им без этого устроить жизнь по догматам учения?.. России для них не существовало — была утопически-фанатичная одержимость превращения мира в социалистический рай. О том твердили все священные книги марксистов. Крови у этого самого мира для подобной операции вполне доставало. В этом Ленин и большевики были убеждены — и все глубже-глубже лезли в германский карман.
«…В наивном предположении, что ее можно остановить…» Это те самые господа, которым адресовано письмо образованнейшего и умнейшего кадета Милюкова (оно приведено в главе «Иркутское следствие»).
Расфранченные вожди народа, даже близко не ведающие, что такое народ и что такое бунт, революция — слом жизни.
Всех унес, растерзал смерч Октябрьского переворота.
Сейчас декабрь 1991 г., мне завтра 56 лет.
Стонет моя Родина. Бросили ее в несчастье даже братья по крови, ощетинились «независимостями» и взирают с тайной радостью, как тяжко страдает их великая сестра — Россия.
И свои, русские, всюду голосовали против своей Родины, всем она в укор и тяготу — не может кормить и защищать себя, да разве это Родина?..
Нет сытости — и не надо Матери. Пусть разрушается, у них отныне новая Родина, от первородной только имя осталось, как примочка, что ли…
Растерзана великая славянская держава.
Стоит ограбленная, преданная.
Родина моя, Россия!..
Моя Родина, моя земля, наша Россия!..
Всё же дотянулись до тебя — и теперь празднуют победу, ибо нет у тебя богатств, нет их у самой богатой земли на свете.
И нет единства у русских.
Развалена русская жизнь.
И предают себя, глумятся над тобой. И нет у тебя силы ответить — ничтожества присвоили себе право решать за твой народ. И валят тебя, валят…
Родина моя, Россия…
Не уберегли…
Юлий Исаевич Айхенвальд до семнадцатого года, но особенно в 1904–1908 гг., пользовался широкой известностью публициста, литературного критика, отдавая должное и философии. За ним стояли Новороссийский университет, диссертация о Локке и Лейбнице, а также несомненный талант — талант многогранный. Ему принадлежит первый и почти исчерпывающий перевод Шопенгауэра — тогда властителя умов студенческой молодежи. Его имя в почете у образованной России.
Юлий Исаевич родился в 1872 г., то бишь на два года позже Ленина. Таким образом, к октябрю семнадцатого ему исполнилось сорок пять — золотой возраст для писателя и ученого.
В начале 20-х годов Юлий Исаевич подвергся ожесточенному давлению и в результате оказался высланным из советской России, хотя решительно выступал против любой эмиграции, готовый к существованию в любых условиях, но только на Родине. Об эмиграции, когда началось массовое бегство интеллигенции и состоятельной части общества, он писал:
«Переменить можно подданство или гражданство… но не душу свою… Поэтому если уж эмигрировать, то не только из России, но и из всего человечества вообще… (выделено мною. — Ю. В.). Горько признавать, но это так: мы испытываем психологию побежденных. Народ не может простить себе поражения (и в войне с Германией, и под напором большевизма. — Ю. В.). В его душе — позор и отчаяние, стыд за себя, за свое падение… мы не впадаем в психологию побежденного, а исцеляемся от нее, если мы не станем духовно эмигрировать и дезертировать из России…»
Но его не спросили — взяли под белы ручки и выпроводили, приговаривая, что хорошо — не в тюрьму, радуйся. Очень уж мешал он новой России возглашать вечное царствие Ленину и социализму.