В памяти загон… и на него, Николая Второго, организованный социалистами-революционерами… Азеф, Савинков, Карпович… Годы в напряжении: завтра смерть…[90]
Мы, Божиею милостию…
Уже к лету семнадцатого года Верховная Чрезвычайная Следственная Комиссия единодушно придет к выводу: нет оснований подозревать бывших царя и царицу в тайных сношениях с Германией и в предательстве России. Один из сопредседателей Комиссии отметит: «Государь был бесспорно совершенно чист».
Но оправдательный вердикт комиссии ровным счетом ничего не изменит в положении бывшего императора. Комиссия — это ведь не суд народа, на который так напирают большевики и левое крыло демократии. С момента ареста Николай и его семья явились заложниками революции. Так или иначе к их жуткому концу приложили руки и Милюков, и Керенский, и непосредственно — Ленин, Свердлов, Голощекин, Белобородов, Юровский и отряд славных екатеринбургских пролетариев и чекистов.
Без этой крови обойтись нельзя было. Виноваты в том, что вы есть, — существует такая категория вины. Своего рода жертвоприношение. Убьют, выпустят кровь — и должно всем полегчать.
И затягивалась петля, затягивалась…
Локкарт набрасывает перед нами портрет Ленина. Они встретились 1 марта 1918 г. — через два дня в Бресте будет подписан договор с Германией («мирным» написать его рука не поднимается). Локкарт по призванию — литератор. Его портреты, слово, характеристики профессионально точны и красочны. И это неудивительно: Локкарт мечтал стать именно писателем-профессионалом, но литература, по словам его отца, всего лишь костыль на жизненном пути, иначе говоря, на гонорары от литературы не проживешь. И Локкарт становится «пишущим» дипломатом.
Итак, 1 марта 1918 г. Перед нами Ленин.
«Он принял меня в маленькой комнате на том же этаже, где был кабинет Троцкого (в Смольном. — Ю. В.). Комната была грязноватая (в сравнении с кабинетом Троцкого. — Ю. В.) и лишенная всякой мебели, если не считать письменного стола и нескольких простых стульев… Я видел его вообще впервые. В его внешнем виде не было ничего, хотя бы отдаленно напоминающего сверхчеловека. Невысокий, довольно полный, с короткой толстой шеей, широкими плечами, круглым красным лицом, высоким умным лбом, слегка вздернутым носом, каштановыми усами и короткой щетинистой бородкой, он казался на первый взгляд похожим скорее на провинциального лавочника, чем вождя человечества. Что-то было, однако, в его стальных глазах, что привлекало внимание, было что-то в его насмешливом, наполовину презрительном, наполовину улыбающемся взгляде, что говорило о безграничной уверенности в себе и сознании собственного превосходства.
Позднее я проникся большим уважением к его умственным способностям, но в тот момент гораздо большее впечатление произвели на меня его потрясающая сила воли, непреклонная решимость и полное отсутствие эмоций… Ленин был безличен и почти бесчеловечен[91]. Его тщеславие не поддавалось лести. Единственное, к чему можно было в нем апеллировать, был сардонический (согласно словарю иностранных слов, это значит — злобно-насмешливый. — Ю. В.) юмор, высоко развитый у него (скорее всего, это результат обмена репликами на бесконечных дискуссиях, совещаниях, собраниях, которые составили добрую часть его жизни. — Ю. В.).
…Не было комиссара, который не смотрел бы на Ленина как на полубога, решения которого принимаются без возражений…
В своей вере в мировую революцию Ленин был беззастенчив и непреклонен, как иезуит. В его кодексе политической морали цель оправдывала все средства».
Вот так.
«Безграничная уверенность в себе и сознание собственного превосходства» совершенно лишили этого человека какого-либо критического отношения к себе, более того — уже все и всё будут ему представляться лишь материалом для созидания его представлений-схем о новой жизни. А что, как будет — его это не занимало. Так как цель (а он себя поставил в положение того сверхсущества, которое непременно добудет людям счастье; какими угодно средствами, но счастье!) оправдывает все средства, он окажется органически неспособным к какому-либо ограничению своей воли. Все, что он будет делать, явится настоящим живосечением по плоти народа. Но ни один стон не дойдет ни до его слуха, ни сознания — ведь он призван творить историю. Помните, у Локкарта: «…что говорило о безграничной уверенности в себе и сознании собственного превосходства».
А тут Романовы, дети…
Да кто они для него?..
Ведь он помнит петлю, которая захлестнула шею брата. Эта петля, по его убеждению, захлестнула шею народа. И он, Ульянов-Ленин, разрубит ее. Он даст дышать народу полной грудью. Только он это способен сделать, только он. Нет, он не настолько самонадеян. Все дело в том, что он исповедует марксизм, а это как раз та наука, в которой точно даны рецепты исцеления человечества. За свою жизнь, за годы, проведенные в лучших библиотеках мира, он убедится в «неопровержимой» правоте каждого знака в сочинениях Маркса. Это лекарство абсолютно.
Да, неограниченная пролетарская диктатура. Да, террор. Да, общественная собственность и общественный труд.
Все, кто имеет капитал, обрели его — и обретают — только обманом, эксплуатацией и, как паразиты, подлежат уничтожению. Будут уничтожены классы и все, кто несогласен с ним и с ними, большевиками. Но это до конца осознает лишь он. Только ему дано никогда не терять конечную цель в завалах буден; он, Ленин, — вождь класса! А раз так — он добудет трудовым людям счастливую жизнь. Цена кровью значения не имеет.
Определенное понимание психологии большевизма дает Локкарт, описывая знаменитого чекиста Петерса — правую руку самого Мундыча.
«…Он был фанатиком во всем, что касалось столкновений между большевизмом и капитализмом, и он преследовал большевистские цели с чувством долга, которое не знало жалости».
«…Не знало жалости».
Сказано, как гвоздями приколочено.
Через 5 месяцев после ареста, 13 августа 1917 г., царская семья окажется вынужденной выехать из своего родового гнезда — Александровского дворца. Ей определена ссылка в Тобольск, куда она и доберется 19 августа. Несколько дней Романовы ждут, пока будет подготовлен бывший губернаторский дом (белостенное двухэтажное строение). Семейство бывшего императора сопровождали придворные и прислуга, всего 45 человек. В большинстве эти люди будут истреблены.
Царская семья выехала с Александровской платформы Варшавской железной дороги 13 августа (в других источниках указывается 14 августа). С вечера в Царское Село прибыл сам Александр Федорович Керенский. Накануне он лично определил штат придворных, коим дозволялось сопровождать августейшее семейство, а по новым революционным законам — просто семейство граждан Романовых. В эти часы Александр Федорович выказал исключительную предупредительность. На рассвете министр-председатель вместе с царским семейством и отрядом конных драгун 3-го Прибалтийского полка выехал к поезду. На перроне никого не было, кроме отъезжающих… Смотрите, смотрите, господа… почитай, никто из вас больше не увидит ни этой платформы, ни петроградско-балтийского неба. Да что там платформа и балтийское небо? Никаких небес не увидите. Это — отъезд на кладбище. Господу очень нужна ваша жертва…
Бывшая императрица протянула руку — Керенский поцеловал, потом сказал бывшему императору: «До свидания, Ваше величество».
Когда поезд тронулся, на платформе остался министр-председатель. Одинокая фигурка на весь прогон платформы — тоже символическая сцена. Скоро, ох как скоро отпрянет от него вся Россия, и останется он в ее полях, лесах и городах вот такой сиротливой и никому не нужной фигуркой, да к тому же презираемый едва ли не всеми русскими, оплеванный и отодвинутый ими в тот угол сознания, где они держат своих шутов да юродивых…
После революции улица, на которой находился тогда губернаторский дом, получила название улицы Свободы. Город, что называется, был заштатный. К началу мировой войны проживали в нем свыше 22 тыс. человек.
В сентябре в Тобольск прибыл комиссар Временного правительства Панкратов, как уже говорилось, в прошлом жестоко потерпевший за свои убеждения от царского правительства. Панкратов был судим в ноябре 1884 г. в числе двенадцати за принадлежность к партии «Народная воля», устройство тайной типографии и вооруженное сопротивление. Дело разбирал Киевский военно-окружной суд.
Брешко-Брешковская напутствовала Панкратова перед отъездом его в Тобольск: «Ты сам натерпелся, так не допусти, чтобы страдали другие, особенно женщины». Но о доброте и не следовало напоминать Панкратову.
Полковник Кобылинский и роты охраны переходят в подчинение Панкратова. Это устанавливал мандат за подписью Керенского.
Охрану бывшего императора и его семьи несли роты отряда особого назначения из 330 солдат и 6 офицеров — все бывшие фронтовики из трех знаменитых гвардейских полков. Врачом Гвардейского Отряда Особого Назначения был определен Владимир Николаевич Деревенко.
Владимир Николаевич входил в придворный штат и числился доктором при наследнике Алексее.
Этого доктора Деревенко не путать с бывшим дядькой наследника боцманом Деревенко (дядькой он стал после того, как однажды во время весельной прогулки спас Алексея, сорвавшегося в воду). Царская семья относилась к нему с исключительным вниманием. Однако боцман проворовался и был удален от двора. В дни Февральской революции выступал на митингах с злобными поношениями царского семейства. А на кой ляд ему это августейшее семейство! Да «ботиночки со скрипом! Получку на пьянку. С криком, с хрипом гражданку в Фонтанку, Маруську — в Мойку, Соньку в помойку…».
А тут ишо и революция, переворот!..
«Удалого» боцмана после удаления от двора заменит матрос с императорской яхты «Штандарт» Клементий Григорьевич Нагорный — истинно русская душа. Ему, простому матросу, чекисты откроют все двери: «Ступай, гуляй, ты же нашего прозванья, из простых, угнетенных…» Клементий Григорьевич откажется покинуть царское семейство и примет мученическую смерть. «Царев лизоблюд и ес