Стало быть, на обыск и погрузку трупов понадобилось 20 минут. Нет, споро ладили работу «уральские мастеровые»…
В общем, восстановить картину убийства можно с большой степенью достоверности. Оба свидетеля убийства, Медведев и Стрекотин, говорят о бумаге, которую читал Юровский. Если так, это было постановление Уралсовета о расстреле Романовых. Читал Юровский, наверное, скороговоркой, испытывая с каждым мгновением нарастающее напряжение (текст был очень короткий). Слова стремительно, обвально взводили людей. Поэтому Юровский читал торопливо и, надо полагать, невнятно, иначе бывший император не стал бы переспрашивать. Он мог все прекрасно слышать и не поверить себе — настолько чудовищным прозвучало то, что «вычитывалось».
Думаю, однако, вопрос бывшего императора «что-что?» возник при несколько иных обстоятельствах. Почти не вызывает сомнений, что последним словом постановления, которое «вычитал» Юровский, оказалось слово «расстрелять»; то есть звучало это приблизительно так: Совет, учитывая такие-то и такие-то обстоятельства, а также вину Романовых перед народом, принял решение гражданина Романова с семьей казнить! И мы вас принуждены расстрелять!..
Это слово было последним в постановлении, дальше… оставалось выхватывать оружие и стрелять.
Слово это показалось бывшему императору настолько невозможным, что он спросил: «Что-что?»
Стрекалов стоял поодаль, поэтому не все уловил, а Медведев отметил точно: Юровский выхватил маузер и ответил: «Вот что!»
И грянуло избиение, то самое, из обещанных в Женеве Плехановым еще в 1902 г.
В России говорят: обещанного три года ждут. В данном случае сбылось спустя 16 лет, но не на Казанской площади, а в далеком Екатеринбурге. Тут и с местом расправы, и с разными там удобствами «удружил» Александр Федорович. Загнал в такую даль — западня, твори расправу — все задвинуто расстояниями, не доедешь и не дойдешь…
Сбылись знаки формул.
А Ленин и не сомневался, что сбудутся. Некуда России деваться. Напрочь зажата между револьверно-винтовочными дулами, не шелохнется. Зато выдержит, согласно формулам, означенное направление. Надо лишь всей партией поднатужиться и соорудить одно огромное лобное место — и пойдет, голуба, пойдет…
И пошла.
И еще будет идти…
«Народ, как раб, на плаху лег!»
Если бы только лег, а то много-много жизней еще погасил просто так.
Только жертва эта ему ничего не дала.
Сын бывшего императора (он лежал на полу и стонал), младшая дочь Анастасия и комнатная девушка Демидова живы. И Анастасия, и Демидова даже не упали, они на ногах. Пули прошли мимо, они даже не ранены. Демидова, а возможно, и Анастасия начали кричать, причем громко, их услышали и на улице. Это — и боль, и моление о жизни, и ужас! Крики и послужили сигналом для чекистов. Те двое пошли в штыковую атаку. Юровский меж тем двумя выстрелами добил 14-летнего Алексея.
Отныне легче будет революции!
Пускали пули и остальные: революция погибает — умрете и вы!
Три выстрела — многовато для 14-летнего мальчика, но волнение тут ни при чем. Маузером Юровский владел, эти выстрелы уже от перехлестывающей ненависти. Императора уложил с первого выстрела, да и как не уложить! Через Юровского действовала воля Плеханова и Ленина. Так безобидная череда строк, нагромождения столбцов с книжными формулами о счастье человечества (весь этот воз ученых книг) еще раз обратились в жар свинца. Ненависть, посеянная вождями, давала всходы. Скоро-скоро ею заколосится все огромное поле России, ибо нерв великого учения — ненависть.
Не теряя драгоценного времени, чекисты кололи штыками 17-летнюю Анастасию и верткую, крепкую Демидову. Надо чистить землю от всех этих сучек! «Весь мир насилья мы разрушим!..»
Демидова все норовила загородиться… подушкой. Но чекистов это не испугало. Били, как полагается мужчинам. Трехгранные штыки дырявили насквозь тела и втыкались в стену. Эти штыковые следы так и остались на стене свидетельством чекистской доблести. «Кто был ничем — тот станет всем!..»
Харитонова (и не заметили как) уложили, эвон, скрючился. А кто будет варить бывшему императору обед на том свете? Ишь, пол царапает, боров!..
Мстили, казнили в сознании утраты власти.
В общем, с работой справились.
Тут Юровский и занялся проверкой пульсов — совсем пристрелены или… А погодя и окликнул Андрея Стрекотина. Теперь пост с пулеметом не имеет значения. Все, кого охраняли, перед ними в крови и смертной судороге.
Юровский приказал Стрекотину снять драгоценности с трупов. Все здесь чадит кислым. Все измазано кровью. Ступать приходится по крови, даже подошвы клеит… В комнате тускло от пороховых газов. Никто не уходит. Все стоят и созерцают работу рук своих. Они, чекисты, свое святое дело (чистить землю от классового врага) справили. Черновая работа не для них. Пусть стрекотины поспевают на корточках: ворочают мертвяков, мажутся в крови, стаскивают перстни, цепочки там… броши… способственно и покурить…
Стрекотин и снял. А как же, разве он не сознает важность момента классовой борьбы?
Юровский распорядился трупы грузить в машину, а сам, отобрав драгоценности у Стрекотина, поднялся с Никулиным на второй этаж, где в «своей» комнате вывалил их на стол. Будет на это золото и драгоценные камни крепнуть и шагать пролетарская революция.
В стене застряло 18 пуль, в паркете — 6, все остальные — в телах. Да падаль это царская, а не тела!..
Охранники и чекисты взяли от саней оглобли, навязали на них простыни и наладились носить расстрелянных да поколотых. Спешить надо, делов-то… Труп выносят с черного хода. Шагают по двору и там, у парадного подъезда, сваливают на платформу грузовика. И… за следующим.
Медведев побеспокоился: по всему днищу настлано солдатское сукно. А чтоб не следить кровью…
За руль садится Люханов (он все с той же Злоказовской фабрики). Стомился Сергей, сколько ждать?.. А уж тут лезут в кабину Юровский, Ермаков, Ваганов. Надо полагать, кто-то не поместился в кабину, она по тем временам предусматривалась на двоих, ну от силы на троих. Стало быть, полез в кузов, к трупам, Степка Ваганов. Ему, моряку, не привыкать…
И заурчал грузовик к Четырем Братьям. До зари бы управиться…
Философия ленинизма развязывала самое низменное в людях. Можно убивать, грабить — и это не преступление. Это — лишь классовая справедливость и возмездие. Насилие чаще всего творили без искреннего озлобления. Казнили, мучали, даже не испытывая к жертвам ненависти. Сегодня работа — точить детали у станка, завтра — валить лес, а теперь вот выдалось — людей расстреливать… хотя какие они люди…
Необходимость и оправданность крови и смертей принимали как нечто естественное, неизбежное, определенное мировой историей и прорывом к счастью человечества. Имя Ленина все оправдывало и все списывало. Он поднимался выше Бога. Только Ильич знает дорогу к справедливости и миру.
И шли этой дорогой… а Ильич указывал…
Будете резать друг друга, а сами будете как бараны…
Именно так все и было. «Стригли», резали, убивали друг друга.
Народ убивал народ…
Положение продолжало оставаться «недостойным и совершенно невыносимым». К исходу близился август, а советское правительство все не бралось обеспечить безопасный проезд германского представителя для вручения верительных грамот в Кремль — какие-то полтора километра городских улиц.
Гельфериха вызывают в Берлин. Его взгляд на политику по отношению к большевизму решительно расходится с правительственным. Гельферих подает прошение об отставке.
В прошении об отставке несостоявшийся посол предупреждает свое правительство: «Я предвижу последствия не только в смысле внешней, но и внутренней политики. Изображение немецкой печатью большевистского режима, эксцессы которого не были превзойдены якобинцами (уже тогда! — Ю. В.), в систематически розовых тонах; откровенность, с которой наше правительство держит этот режим на равной ноге с собою; солидарность или, во всяком случае, видимость солидарности с этим режимом…»
Позднее Гельферих напишет в воспоминаниях:
«Согласие на мое прошение об отставке, врученное мною 30 августа, было дано мне лишь 22 сентября…
В общем, моя московская миссия не только закончилась для меня разочарованием, но и оставила гнетущее чувство, что боги хотят нашей гибели…»
Последние строки посвящены капитуляции Германии в первой мировой войне:
«Сумерки народов застали нас побежденными и униженными, обезоруженными и обнищавшими, и мы теперь поставлены лицом к лицу с миром, облик которого изменен в корне… Наша сила ослабла под напором невыносимой тяжести, подобной которой не знал ни один народ на протяжении всей истории, и она дала власть над нами всем злым духам вселенной… Мы обращаем наши взоры на далекие горизонты и верим в неуничтожимость германской индивидуальности и в несомненное призвание германского народа к возвышению человечества».
Германия решит опробовать путь к возвышению через Гитлера и нацизм, Россия до сих пор пробует через Ленина и ленинизм. Сотням миллионов[105] еще живых (и даже верящих в бессмертие) уже были назначены штык, пуля, голод, глумление, что хуже смерти…
Ночь, после утро и высокий солнечный день — и так хочется жить!..
Почему, по какому закону отняты жизнь, счастье и даже надежды?..
Что же мы молчим и все сносим?..
Я решительно против «еврейской» версии убийства бывшего императора и его семейства. Убивал в подлинном смысле «интернационал». Среди непосредственных убийц были:
— русские Ермаков, Никулин, Медведев (возможно, и Якимов, называют еще и Кабанова);
— еврей Юровский;
— венгры, немцы или австрийцы (более поздние изыскания дают здесь почти стопроцентный состав венгров).
Убийство подготавливали еврей Голощекин и русский Белобородов, ему приписывают фамилию Вайсбарт, но это представляется надуманным. Охрану «дома особого назначения» несли поголовно русские, более полусотни человек. Именно они издевались над заключенными. Без сомнения, любой из этих нескольких десятков (все русские) с удовольствием принял бы личное участие в расправе.