[117], немало лет знавший Николая Второго довольно близко, напишет:
«…Развитие характера у Николая Второго, по существу, происходило под преобладающим влиянием семьи и, как оказалось, во вред России…»
Во вред России…
Эти слова сложит человек, уже проживший жизнь, все испытавший, глубокий старик, отсидевший при царе и большевиках сначала в Петропавловской крепости, после — знаменитых «Крестах», выпущенный на волю по чистому недоразумению.
«Нашлись добрые люди, — с каким-то отстранением от прошлого пишет Владимир Александрович, — которые меня предупредили, что после того, как отправили в Москву из «Крестов» и частных лечебниц бывших царских министров, где их попросту расстреляли без всякого суда, стали называть мою фамилию как случайно избежавшего расстрела»[118].
Случайно избежавший расстрела…
Александра Викторовна Богданович была супругой генерала Богдановича, служившего по министерству внутренних дел. Она будет вести дневник, охватывающий период царствования последних трех российских самодержцев. Осведомленность супруга-генерала (да на такой службе!) сделает дневник источником весьма ценных сведений.
12 ноября 1891 г. Александра Викторовна доверит дневнику факты, о которых столь мало известно:
«Нам рассказывали, почему Ротшильд не хочет иметь финансовые дела с Россией. Говорили, что те 300 человек самых солидных и богатых англичан, которые подали в прошлом году петицию нашему государю, прося его не притеснять евреев (их петиция не была уважена), находятся вкладчиками больших денежных сумм у Ротшильда, и они ему объявили, что, если он будет иметь финансовые дела с Россией, они у него возьмут все свои деньги»[119].
Бедой Романовых была финансовая зависимость от иностранного капитала, в частности могущественного семейства Ротшильд, которое еще со времен Николая Первого предоставляло России крупные займы.
Оставалось три года до вступления Николая на престол, когда английская ветвь Ротшильдов ответила решительным отказом на просьбу его отца, Александра Третьего, о займе.
Николай не мог не знать об этом — и унижении, и искусственном создании финансово-экономических трудностей для его страны.
Все это укладывалось в схему неприятия еврейского элемента в государственной жизни России, подкрепляя традиционное дворянское отношение к евреям[120].
Ленину искать — и не найти более удобных соперников в борьбе за власть: Романовы, ослепленные богоидеей самодержавия и доведшие Россию до исступления и гнева, и Александр Федорович — шут российской демократии, которая впервые вступала на сцену российской государственности. Судьбе было угодно, дабы это «вступление» происходило именно в образе Керенского, и, пожалуй, это не случайно.
Россия была обречена на большевизм и самоистребление. Уровень сознания народа, все беспросветно тяжкое прошлое делали это неизбежным.
Властелин. За ним идея монархии.
Шут. За ним идея демократии.
Диктатор. За ним идея коммунизма и обещание черной крови.
А все прочие силы, участвовавшие в столкновении, являлись лишь производными от этих, главных, или умещались между ними.
Черная кровь во искупление светлой идеи…
Государь был искренне убежден в единственной правильности своей позиции. В его представлении именно самодержавие обеспечивало до сих пор сплоченность русского народа, расширение империи, развитие сельского хозяйства, наук, ремесел. Последний российский самодержец служил этой идее. Подняться вровень с грозными испытаниями ему не было дано, и «пал без славы орел двуглавый». За эту идею российской государственности (как он ее понимал — священная идея и наследие тысячелетия) и принял Николай Второй мученическую смерть, отдав не только свою кровь, но и кровь жены, и кровь своих еще совсем юных детей.
Потоком лилась кровь.
Через кровь всех нечистых во имя коммунизма!
Ленин! Партия!
Я не задавался целью дотошно изучать быт, пристрастия и привычки последнего русского самодержца, но кое-что память сама пила. Привожу это «кое-что», совершенно не притязая на какую-либо полноту и стройность изложения. Это, так сказать, беглый и поверхностный взгляд, скорее даже мимолетный.
Из придворного словаря: «царствующий монарх», «высочайшее повеление», «всеподданнейший доклад», «высочайше утвержден», «имел счастие видеть государя», «Их (Его) величество удостоил меня разговором (почтил доверием)», «я имел честь доложить», «всемилостивейший государь соизволил», «Его величество выразил нам недоверие», «правительство Его величества»…
Подписи государя императора на государственных документах непременно покрывались специальным лаком — на вечные времена.
Когда Николай Второй хотел прервать беседу, он обычно говорил: «Я это знаю». Когда соглашался, часто говорил: «Разделяю ваше мнение». Или: «Есть сведения, и я спрашиваю вас».
Если что-то ему претило в человеке, становился «глухим, как стена». На возражения придворных не говорил «нет», а — «мы так хотим», «мы можем принимать кого хотим».
Распутин проник в царскую семью через дядю царя — «длинного Николашу» (великого князя Николая Николаевича).
Николай Второй не умел спорить, поэтому делал вид, будто соглашается, а после поступал по-своему. Это раздражало многих сановников и министров и порождало легенды о легкомыслии, ветрености и ненадежности царя.
У последнего самодержца не было личного секретаря, у него был камердинер, которому он доверял и некоторые секретарские обязанности (по мелочам), а так все делал сам. У Александры Федоровны обязанности личного секретаря исполнял Ростовцев — внук того Ростовцева, который предал декабристов и после верно служил царю Николаю Павловичу.
Сразу встав с постели, Николай Второй имел обыкновение накидывать халат. Одевался без помощи слуг. В быту был прост, с прислугой обращался как с близкими людьми, каждого звал по имени-отчеству. Обыкновенно не говорил ни по-французски, ни по-немецки, хотя владел этими языками безукоризненно. Так, иногда бросит две-три французские фразы. По-немецки же — ни звука, и не только он, но и вся семья. Этим они как бы отгораживались от своего германского происхождения, давали понять, что это происхождение ничего не значит, а они русские и служат только России.
В обращении последний русский самодержец был прост, без церемоний, хотя и не выносил даже намека на фамильярность. При неловкостях мучительно краснел. Его отличали хорошие манеры, врожденная непринужденность. Он располагал к себе. Говорил низким басом — это от отца, огромного Александра Александровича. Обожал охоту, знал толк в лошадях, в ссылке прочел многое из русской классики. Ценил шутку и умел смеяться. А как увлекался фотографией!
За трапезой не были приняты разговоры о делах, это почиталось нарушением этикета, дурным тоном. Еда — это отдых, радость, смех. Командиры царскосельских частей по воскресеньям приглашались к высочайшему завтраку во дворец. Царь любил русскую одежду и часто ходил в простых рубашках, подпоясанных ремешком или шнуром. Любил слушать русские песни. Знал их.
По сторонним наблюдениям, Александра Федоровна оказывала больше влияния на мужа-императора, чем он на нее. В ряде случаев это имело роковые последствия.
Когда Николай Второй покидал столицу, Александра Федоровна стремилась регентствовать.
«Союз русского народа», как и другие монархические организации, имел сношения непосредственно с царем, минуя министра внутренних дел, что было совершенно необычно.
Николая Второго отличала феноменальная, в отдельных проявлениях просто нечеловеческая память. В быту был скромен, любил простую одежду, даже с заплатами (это тоже от отца, царя Александра Третьего). Был отзывчив на добро и ласков, по характеру — спокойный, уравновешенный, ни разу никто не слышал, чтобы он повысил голос. А вот сразу после отречения был долго «очень печален» — так показал на допросах бывший дворцовый комендант Воейков.
Вот самодержавный символ веры Николая Второго:
— монархия — единственная форма правления, органически соответствующая традициям и духу России;
— без царя нет и не будет настоящей России; те, кто против монархии, — против России;
— русский народ по природе своей монархичен и другую власть не примет;
— монархия — залог целостности и процветания России, залог сохранения ее национального характера, то есть веры, культуры, обычаев и достижений предков…
«…Нас привело сюда одно чувство — любовь к Отечеству и сознание долга перед Вами…» Это говорит князь С. Н. Трубецкой — виднейший представитель интеллигенции, говорит перед лицом царя. Да, крамола не страшна, она преодолима — опасен разлад. Из чего однозначно следует, что интеллигенция ее, эту крамолу, не поддерживает и ее отметает. Интеллигенцию тревожит, чтобы общий разлад не привел к расколу общества с последующим кризисом всего Российского государства. Ничто другое не занимает российскую интеллигенцию. Это говорит блестящий профессор первого на Руси университета.
Водилась партийная и околопартийная публика, мутила воду, стреляла, агитировала. Но интеллигенция, которая понимала свой государственный долг, чтила российскую государственность, поклонялась родной культуре, сознавала ответственность перед народом, чувства которого «с разных сторон эксплуатируются… ненависть, неумолимая и жестокая, накопившаяся веками обид и утеснений, обостряется…», — эта интеллигенция заявляет династии о своей глубокой верности, но обращает внимание на разлад в людях, который может привести к взрыву.
Государь не принял во внимание предостережения князя. Он не принял ни одного из множеств предостережений, хотя некоторые оказались воистину пророческими, мудрыми и пророческими.
И грянули выстрелы в стенах дома подрядчика Ипатьева, пополз по комнате едкий пороховой дым, и кисло, душно запахло кровью…