Предатели нынче в чести. А их бы каленым железом отделить от тела народа, вывести, выжечь — пусть корчатся, это их дело, но отучить людей от почета предательства, житья на горе других…
И еще: нельзя не отметить литературные способности Льва Давидовича. Пишет он ясно, мысль не запутывает его, как пьяного собственные ноги. Ни один партийный вождь, кроме Ленина, не мог совладать со словом: не та стихия.
Из-за спада террора социалистов-революционеров царь и его ближайшее окружение считали, что эсеры, и особливо эсдеки (другая ветвь социалистов), не столь страшны, как кадеты (конституционные демократы).
Социал-демократы — и меньшевики, и большевики — слишком малочисленны и не имеют влияния. К тому же департамент полиции через сеть провокаторов (секретных сотрудников) держит их самые важные организации под надежным контролем. Число предателей накануне Февральской революции составляло несколько тысяч.
Читатель, задержись на этой цифре, обдумай, оглянись…
Только в большевистской партии провокаторами являлись член ЦК и редактор «Правды» М. Е. Черномазов (охранная кличка — Москвич, жалованье от охранки — 200 рублей в месяц); член последней, IV Государственной думы и член ЦК Р. В. Малиновский (Нина, Икс, 500 рублей; вместе с Зиновьевым и Каменевым самый близкий к Ленину человек в партии); член III Государственной думы В. Е. Шурханов (Лимонин, 75 рублей); член Московского комитета А. И. Лобов (Мек); М. И. Бряндинский, секретарь Московского комитета, заведующий общепартийным паспортным бюро, заведующий общепартийным транспортом запрещенной литературы из-за границы (Вяткин, Кропоткин); член Областного бюро Центрального промышленного района, слушатель партийной школы на Капри А. С. Романов (Пелагея, 100 рублей); А. Г. Серебрякова (Дама Туз, Мамочка, Субботина, кроме пособий в 2 и 10 тыс. рублей, пожизненная пенсия в 1200 рублей на каждый год), а за ними и другие активисты партии, слушатели ленинской школы в Лонжюмо и т. п. — Я. М. Житомирский (Обухов, Андрэ и др., две тысячи франков), И. Г. Кривов (А. Н. О.), А. К. Маракушев (Босяк, 50 рублей), А. А. Поляков (Сидор)…[122]
И это далеко не исчерпывающий список.
Кроме Малиновского, в Государственной думе четвертого созыва провокатором охранки являлся и депутат Ильин (от Мелитополя).
Малиновский, оказавшись в годы мировой войны заключенным в германском концлагере, повел среди русских военнопленных большевистскую пропаганду, искренне раскаявшись в содеянном — о чем после заявит на суде. Проберется в Москву и добровольно сдастся властям в 1918 г. Незамедлительно будет судим. На процессе в Кремле негласно (за занавеской) присутствовал Ленин. Малиновский шесть часов держал страстную речь в свою защиту, однако был приговорен к расстрелу и сразу казнен. В то лето ему исполнилось 42 года.
Поистине королевское место среди даже именитых провокаторов занимает Анна Серебрякова (Мамочка). Основная работа Мамочки была направлена против большевиков и отчасти — меньшевиков, но мадам не брезговала и эсерами.
В своей книге Меньщиков пишет:
«…Мамочка — единственная в своем роде, перед которой и знаменитый Азеф не более как «мальчишка-щенок», — отделалась по приговору суда (советского. — Ю. В.) семью годами тюремного заключения… Я не знаю другого случая (в моей «Черной книге» зарегистрировано несколько тысяч предателей), чтобы кто-нибудь из секретных сотрудников охранки так долго, непрерывно и столь активно агентурил для политического сыска… Революционный кредит Серебряковой стоял так высоко, что Зубатов хвалился: „…революционеры к нам сами с докладами являются“ или „…ни один нелегальный не побывает в Москве, чтобы с поклоном к нам не пожаловать…“».
Серебрякова даже после Октябрьской революции на целых пять лет умудрилась сохранить себе постоянное пособие, сначала от собеса, потом от Цекубу — Центральной комиссии по улучшению быта ученых при Совете Народных комиссаров (эта комиссия начала свою работу в декабре 1921 г. как долженствующая помочь русским ученым, которые вместе со всем русским пролетариатом в момент наивысшего напряжения сил страны «для борьбы на гражданских фронтах» оказались в «невыносимо тяжелом положении»…). С тех пор и сохраняется эта система пайковой подкормки (после сюда присовокупились отдельные санатории, персональные дачи, машины и пр.). Никак не выберется республика на честный и прямой путь равенства и справедливости — ну нет у нее крепости и устойчивости без подачек, пакетов, пайков и вообще всякого присвоения общественного продукта под видом исключительной заботы о разных выдающихся личностях, и «женевцев» в первую очередь…
К 1914 г. большевистская партия была загнана в глубокое подполье и эмиграцию. Из того, что осталось, изымается в ссылки и тюрьмы ровно столько, сколько нужно, чтоб местные организации вовсе не развалились и не появилась необходимость внедрения в новые со всей хлопотностью таких операций. Через осведомителей департамент полиции знал почти все о жизни партии, вплоть до основных посетителей Ленина и приблизительного содержания их бесед и планов вообще. Внушительная блокада.
Все вожди партии находились или в тюрьмах, ссылках, бегах, или в эмиграции. Никто из них к началу Февральской революции не просматривался ни в Москве, ни в Киеве, ни в Петрограде.
«1917 год явил чрезвычайно интересную картину, — пишет Меньщиков. — Революция вскрыла одно весьма пикантное обстоятельство. Оказалось, что в составе Советов рабочих депутатов, игравших такую роль в первый момент переворота, находилось более тридцати осведомителей охранки, причем один из них был председателем, три — товарищами председателя Совета рабочих депутатов, два — редакторами «Известий» Совета рабочих депутатов, один — председателем Союза деревообделочников…»
После победы революции большевики расстреляли некоторых самых крупных провокаторов: Малиновского, Озоля, Марию Бейтнер, Вадецкого, Горбунова, Каплинского, Лобова, Леонова, Полякова, Романова, Соколова, Аристова, Курляндского…
А тогда, после революции 1905–1907 гг., царь более других стал опасаться и ненавидеть… кадетов! По его мнению, они представляли наибольшую угрозу престолу. И самое досадное — их разгромить невозможно. Они действуют открыто: и через Думу, и через общественные организации. Дума все время покушается на его прерогативы неограниченного монарха, будоражит народ, заявляет о каких-то правах народа, делает известным едва ли не все прегрешения власти — и ничем сие не пресечь!
Трудно поверить, но именно таким было настроение царя в канун роковых дней февраля семнадцатого.
И вот, за единственно ничтожным исключением, той кадетской книги «Последний самодержец…» нет даже в самых первых книжных хранилищах Советского Союза. В то время как она является важнейшим источником сведений о царе, русском дворе и крупной бюрократии и в ряде случаев используется советскими историками.
В роду Романовых передавалось, со слов будто бы очевидца, о существовании предсказаний Серафима из Сарова. Это предсказание относилось к будущим царствованиям. Текст предсказания якобы был записан отставным генералом и по приказу Александра Третьего хранился в архиве жандармского корпуса, являющегося как бы и архивом династии.
«В начале царствования сего монарха, — сообщала запись прорицаний о времени царствования Николая Второго, приведенная в той кадетской книге, — будут несчастья и беды народные. Будет война неудачная. Настанет смута великая внутри государства. Отец подымется на сына и брат — на брата. Но вторая половина правления будет светлая, и жизнь государя — долговременная».
Это не могло не произвести впечатления на Николая. К тому же кое-что из прорицаний уже исполнилось: Ходынка, голод по многим губерниям, сокрушительный террор эсеров с сопутствующей ему смутой[123]. Ждали своей очереди неудачная война с Японией, революция 1905–1907 гг. и еще более сокрушительные Февраль и Октябрь семнадцатого — все в совершенном соответствии с прорицаниями Серафима. Вот только вовсе не состоялись ни вторая половина правления, ни бытие царя вообще…
Серафим и по сию пору чтим среди верующих. А тогда его отшельническая, скорее, даже подвижническая жизнь с долгими стояниями на камне, погружениями в ледяную воду, простосердечие и молитвенность привлекали в основанную им пустынь множество ищущих утешения.
После его кончины монастырь имел все основания для канонизации своего святого. Препятствием было лишь то, что не прошло ста лет, необходимых в таком случае для пребывания будущих мощей «под спудом», то есть в могиле.
13 июля 1902 г. (как раз пора диспутов Ленина, Чернова, Плеханова в Женеве) императрица потребовала от Победоносцева объявить Серафима Саровским святым. Победоносцев являлся обер-прокурором Святейшего Синода и в некотором роде — наставником государя. При всей своей преданности престолу Победоносцев все же воспротивился столь стремительному «святопроизводству»: шесть дней, данные для этого императрицей, — чересчур ничтожный срок. Императрица трижды повторяла требование — Победоносцев не уступал. Лишь когда он получил записку от самого Николая, Святейший Синод сдался.
Все же на процедуре канонизации местный архиерей отказался подписать протокол о нетленности мощей. Министр внутренних дел и шеф корпуса жандармов Плеве добился молниеносного устранения архиерея. Новый — готов был удостоверить любые бумаги. Словом, через несколько дней августейшая чета отправилась в Тамбовскую губернию за святостью.
Эта поездка в Саров проходила под лозунгом единения царя с народом.
Николай Второй и Александра Федоровна в религиозном экстазе молились в окрестных церквах, у камней, источников и даже купнулись в прудике Серафима.
Полицейские же, что ни день, составляли протоколы о чудесных исцелениях. Россию тогда наводнили фотографии празднества, в том числе и знаменитого прудика, где набирались святости августейшие супруги. Отзвуком этих событий явился и столь неувядаемо популярный фильм Протазанова «Праздник святого Иоргена», снятый через четверть века уже в другой России.