Затем о моем приезде узнал Болдырев. Это был первый из членов Директории, который прислал ко мне адъютанта и пригласил к себе. Болдырев задал вопрос, что я намерен делать.
Я сказал, что я хочу ехать на юг России, никакого определенного дела у меня нет и я хочу выяснить вопрос, как туда проехать.
Он мне сказал: «Вы здесь нужнее, и я прошу вас остаться». На это я ответил: «Что же мне здесь делать: флота здесь нет?» Он говорит: «Я думаю вас использовать для более широкой задачи, но я вам об этом скажу потом. Если вы располагаете временем, останьтесь на несколько дней…»
Через два дня после этого меня снова вызвал генерал Болдырев к себе в вагон и сказал, что он считает желательным, чтобы я вошел в состав Сибирского правительства в качестве военного и морского министра. Я ему на это сначала ответил отказом, потому что я могу взяться только за морское ведомство, какового сейчас создавать нельзя, а пока надо постараться разобраться, какие здесь имеются ресурсы, средства, личный состав, привести все это в порядок, и тогда можно будет создать какой-нибудь орган. Что касается военного министерства, то — что такое военное министерство во время войны? Я просто-напросто не хотел брать на себя этой обязанности. Болдырев тем не менее очень настаивал: «Не отклоняйте ж этого предложения. Если вы увидите, что дело не пойдет у вас, никто вас не связывает, вы всегда можете его оставить, — но сейчас у меня нет ни одного лица, которое пользовалось бы известным именем и доверием, кроме вас. Поэтому я вас прошу, обращаясь к вашему служебному долгу, чтобы вы мне помогли, вступивши в должность военного и морского министра…»
…Я сознательно шел на службу к Директории…»
После омского переворота Болдырева выпроваживают во Владивосток, откуда он вынужден перебраться в Японию. Там, на досуге, сочиняет «Краткие соображения по вопросу о борьбе с большевиками» и передает их представителям союзных держав. Сам того не замечая, Василий Георгиевич становится проводником японского влияния на востоке России. После крушения колчаковщины он возвращается во Владивосток, но белое движение бездарно сыплется. В России оно никому, кроме этих самых белых, не нужно.
12 августа 1920 г., накануне эвакуации последних подразделений легиона из России, чехословацкое правительство награждает генерал-лейтенанта Болдырева Боевым крестом.
Вообще, первой кандидатурой и в Верховные Правители России (тот пост, который займет Колчак) был все тот же Василий Георгиевич. Это лестное предложение ему сделал Сибирский кабинет министров устами обходительнейшего Петра Васильевича Вологодского. Болдырев не оценил подобной чести, посчитав любой переворот гибельным для законной всероссийской власти, которая с такими трудностями оформилась наконец в Директорию, и от нее, этакой чести, наотрез отказался.
Тогда в военные диктаторы был решительно двинут вице-адмирал Колчак — мало того, что военный с именем, да еще и умница, ученый!
В неизгладимой обиде на этого ученого останется Василий Георгиевич. Омский переворот, по его мнению, разжижил белое сопротивление, непримиримо размежевал на левых и правых, которые вступили в борьбу друг против друга.
Во вторник, 24 августа 1920 г., на транспорте «Президент Грант» Владивосток покинул штаб последнего командующего Чехословацким корпусом в России генерал-майора Чечека.
Спустя два года, 26 октября 1922 г., красные войска под командованием Уборевича занимают Владивосток. Василий Георгиевич отказывается бежать. Он выступает с заявлением:
«Обстановка в Западной Европе допускает возможность всяких осложнений, включительно до вооруженных выступлений извне против России. В могущей возникнуть борьбе мое место только здесь, среди своего народа…»
Его арестовывают, держат в тюрьме — «местзаке».
22 июня 1923 г. Болдырев обращается во ВЦИК с просьбой о помиловании. Одновременно он обратился к наркому по военным и морским делам Троцкому:
«22 июня сего года мною возбуждено ходатайство перед ВЦИК о прекращении моего дела и об освобождении меня из заключения после ареста в городе Владивостоке 5 ноября 1922 года; вместе с тем мною заявлено желание, если в том встретится потребность, предоставить мне, в случае моего освобождения, возможность приложить свои силы к строительству Советской России.
Будучи до империалистической войны в составе профессоров Военной академии (Генштаба), ходатайствую о предоставлении мне возможности вновь посвятить себя прежней профессорской деятельности».
ВЦИК ходатайство Болдырева удовлетворил. Он получил работу в сибирской плановой комиссии. Но вскоре его арестовывают. Вместе с бренным телом «женевское» чудище засиживает и всякую память о нем.
Был Василий Георгиевич ростом несколько выше среднего, раскидист в плечах и тяжел мышцей, набитой в юности у отца в кузне.
Лицо имел типично русское, то бишь крупное, с несколько расплывчатыми чертами. К семнадцатому году (самому началу смуты) раздался, да так — за глаза стали звать «толстяком», а то и срамнее. При всем том ему сопутствовало крепкое здоровье — сказался физический труд в молодости.
В 1923 г. ему исполнилось сорок восемь.
В своем решении встать на сторону трудового народа Болдырев оказался не одинок. К советской власти примкнул генерал-лейтенант М. Д. Бонч-Бруевич — он перебывал на самых крупных штабных должностях в старой армии. Такое же решение принял и бывший Верховный главнокомандующий знаменитый генерал А. А. Брусилов, уже в покойниках перекрашенный стараниями сестры под самого махрового белого, чем вызвал гонение на свою память в последние годы тирании Сталина.
О том, что Брусилов находился в заключении и являлся, по существу, смертником, я узнал лишь из воспоминаний Локкарта. Товарищей Брусилова по заключению, бывших царских министров, пустили в расход; он тоже ждал свою судьбу. Очевидно, ждал не пассивно, если вдруг стремительно поднялся по красной командирской «лестнице».
Вот зарисовка того Брусилова — он оказался соседом Локкарта по камере. Его, Локкарта и Спиридонову держали тогда в Кремле — там были приспособлены комнаты под камеры.
«У него случилось какое-то несчастье с ногой, и он ходил с трудом, опираясь на палку… он выглядел больным, измученным и очень старым; выражение лица было лисье, хитрое…»
Перешли в Красную Армию бывший главнокомандующий войск Юго-Западного фронта генерал А. Е. Гутор и бывший главнокомандующий войск Северного фронта генерал В. Н. Клембовский. Послужил новой власти и старый генерал Н. А. Лечицкий — бывший командующий Девятой армией. Отдали себя в распоряжение советской власти бывшие военные министры царского правительства генералы А. А. Поливанов и Д. С. Шуваев, а также последний военный министр правления Керенского генерал А. И. Верховский (белые держали его в черном списке).
Подались на службу в Красную Армию и генштабисты генерал-лейтенанты А. В. Новиков, А. Е. Снесарев, генерал-майоры А. К. Ремезов и П. П. Сытин. Выпускник Академии Генерального штаба генерал-майор С. И. Одинцов командовал Седьмой армией красных. Генерал М. В. Фастыковский был красным начальником штаба Западной армии Кавказского фронта на заключительном этапе Гражданской войны. Генерал-майор А. А. Незнамов служил начальником отделения Управления военных сообщений, крупный военный теоретик, профессор; генерал от инфантерии Н. А. Данилов, бывший командующий Десятой армией, преподавал в красной Академии Генерального штаба в 1919–1932 гг., генерал-майор П. П. Лебедев занимал ответственнейшую должность начальника штаба Восточного фронта, а после — начальника Полевого штаба Революционного Военного Совета республики, полковник Генерального штаба С. Д. Харламов командовал Пятнадцатой и Седьмой армиями красных, а полковник Генерального штаба С. С. Каменев — Восточным фронтом, позже стал и Главнокомандующим всех Вооруженных Сил Республики. Генерал-майор А. А. Самойло пусть недолго, но даже возглавлял фронт, тот самый, Восточный (против Болдырева и «Народной Армии» Комуча), что сдал ему тогда бывший полковник генерального штаба Сергей Сергеевич Каменев. Сложил голову за советскую власть и генерал-лейтенант барон А. А. фон Таубе[145].
И этот список далеко не исчерпывающий.
В Гражданскую войну в РККА служили 48 тыс. 409 бывших офицеров.
К октябрю 1918 г. Австро-Венгрия приблизилась к критической черте существования. После жестоких поражений на русском фронте, ударов на итальянском она истекала кровью.
Венгрия и славянские народы требовали самостоятельности.
17 октября 1918 г. император Карл объявил Австро-Венгерскую монархию Федерацией самостоятельных государств.
После Октябрьского переворота в России турки смогли снять и перебросить с Кавказа в Палестину почти целиком всю армию. В сентябре 1918 г. англичане наносят Турции кровавое поражение. Они очищают от турок Палестину, Сирию, продвигаются к Анатолии. Главари младотурок и полновластные хозяева Турции Энвер-паша и Талаат-паша бегут из страны — это они организовали истребление национальных меньшинств в собственной стране.
«Младотурки, — пишет историк Тарле, — не только в 1915 году истребили большинство армянского населения и хвалились этим; они в 1908 году пришли к власти с твердым намерением разрешать национальный вопрос физическим истреблением всех национальностей, кроме турок и тех, кто согласится немедленно стать турком… Энвер-паша восклицал, что отныне «нет» болгар, «нет» греков, «нет» македонцев, «нет» арабов, а все «равны и все оттоманы»… Прямым продолжением и реальным комментарием к этой речи Энвера… явились слова его ближайшего друга и соратника Талаат-паши, истребившего вместе с Энвером две трети армянского народа в 1915 году: „Армянского вопроса уже больше нет, потому что армян нет“».
Даже в союзной Турции Германии это побоище вызвало если не гнев, то определенное осуждение.
«Армянский вопрос считался турками вопросом исключительно внутренней политики, — отмечал в своих воспоминаниях фельдмаршал Пауль фон Гинденбург, — и они очень обижались, когда мы его затрагивали. Наши офицеры на местах не всегда в состоянии были смягчать проявления ненависти и чувства мести. Проснувшийся в человеке, в этой борьбе не на жизнь, а на смерть зверь в проявлениях политического и религиозного фанатизма дает самую мрачную главу истории всех времен и народов…»