Как пишут советские историки: монархическо-белогвардейская Сибирь звала на трон Колчака. Заговор плели Пепеляев, Сыромятников и Михайлов.
Виктор Николаевич Пепеляев был преподавателем и депутатом IV Государственной думы от Томской губернии[149]; собой — рыхловато-толстый, в пенсне и при зычнейшем голосе, который весьма пригодился в буйном Кронштадте, где он справлял обязанности комиссара Временного правительства.
Виктор Николаевич выделялся отнюдь не преподавательским властолюбием и напористостью, кроме большевиков, ненавидел керенщину и эсеров, впрочем, не столь люто.
Себя он вполне мог назвать так: член Восточного отдела ЦК партии кадетов. Свою партию ценил и служил ей верой и правдой. По разумению кадетов, к свободам можно было прийти без резни и насилий, но большевики столкнули Россию в омут междоусобиц.
До своих сибирских похождений Виктор Николаевич живал и в Москве и ничем не бросался в глаза. Во всяком случае, никто не мог ткнуть в его сторону пальцем и брякнуть: «Эвон будущий премьер-министр Колчака». И протруби Господь Бог подтверждение, москвичи вряд ли поверили бы. Ну обычнейший из обывателей. Но и то правда, премьером пробыл недолго. Указ о его назначении Колчак подписал 23 ноября 1919 г. И двух месяцев не пройдет, как Виктор Николаевич загремит в тюрьму, а из тюрьмы — на расстрел вместе с адмиралом.
В Сибирь Пепеляева отрядило руководство кадетской партии. Ему надлежало завязать отношения с Колчаком и предпринять все для продвижения его в диктаторы — такова воля ЦК партии.
Виктор Николаевич представлял еще и «Национальный центр», одним из самых деятельных членов которого являлся. Там тоже чтили гордого адмирала. Так что не существовало никаких разночтений.
Вообще Виктор Николаевич очень верил в свободу.
И еще он вел дневник. Тогда в чести были дневники. Они не уличали авторов, и за них не давали сроки. Вели дневники гимназисты, поэты, генералы и даже государь император. И, как правило, после Октября семнадцатого все эти дневники залегли в сейфе различных отделов чека, откуда при необходимости и соответствующей подработке предстают на публичное посрамление. Удобно ведь — человек там, можно сказать, голый. Только вычеркни кое-что для правильного восприятия читателями — и набирай откровения на типографской машине. Ну, саморазоблачения — высший сорт!
Полковник Сыромятников служил квартирмейстером Сибирской армии, а Михайлова знали в Сибири за удачливого дельца и влиятельного общественного деятеля. Он был самым что ни на есть законным сыном известного народовольца Михайлова.
Несомненно, помогали сочинять переворот английские друзья вице-адмирала. Это уж точно: полковник Нельсон и капитан Стевени себя не жалели. Недаром Уинстон Черчилль заявит в палате общин летом 1919 г.: это мы вызвали к жизни адмирала Колчака.
Стевени в 30-е годы будет руководить английским разведывательным центром в королевском Афганистане. Почитай, все главные басмачи окажутся в друзьях. Вполне возможно, и рассказывал самым любознательным о Москве. Сколько ж он пожил в первопрестольной! По-русски мог чесать и выражаться, как вагоновожатый. Вот уж были мастера!
Чехов и словаков при перевороте нейтрализовал генерал Нокс. Он прямо заявил генералу Сыровому, что англичане не допустят никаких действий против Колчака. В подчинении у Нокса находился и полковник Уорд, лично опекавший Колчака.
Василий Георгиевич набросал весьма выразительный портрет английского генерал-майора:
«Нокс, тайно мечтавший об осуществлении у нас небольшого еврейского погромчика, с другой стороны, предлагал нашим иерархам и здешнему Сергию и омскому Сильвестру открыть нового Христа для народного воодушевления. Кощунство или презрение к нашему народу?»
Исполнение заговора было возложено на омских офицеров. Они к тому времени, можно сказать, изнывали: сколько эсеров и меньшевиков вокруг! Ну не видели разницы между большевиками и эсерами — те и другие для них крещены «Интернационалом». Ну? Пора вешать…
Вице-адмирал Колчак вернулся из инспекционной поездки на фронт вечером семнадцатого ноября, за несколько часов до переворота.
В ночь с семнадцатого на восемнадцатое ноября почти батальон солдат оцепил дом заведующего департаментом полиции Роговского. Вместе с хозяином дома были взяты под стражу его гости — члены Директории Авксентьев и Зензинов, члены ЦК партии социалистов-революционеров Гендельман и Раков, а также эсеры без партийных отличий Лихач, Маслов и Дедусенко.
Все месяцы правления Керенского его ближайшим помощником и советником являлся Зензинов. Можно сказать, были они неразлучны. Это особенно настораживало господ офицеров на Волге и по Сибири. Да этот Зензинов такой же, как Керенский! Загубит чертова Директория белое дело, пустит по ветру священное дело спасения империи!
В те же часы две роты войскового старшины Красильникова заняли здание Директории на Атаманской улице. Они и разоружили охрану.
В гостинице «Россия» заговорщики арестовали эсера Аргунова — заместителя Авксентьева по Директории (автора интересной книги об Азефе).
Арестованных свозили в штаб к Красильникову. Вице-адмирал поставил условием своего прихода к власти личную безопасность членов Директории. Одновременно в губернаторский дом съехались члены Совета Министров. Вместе с полковником Сыромятниковым собрались двенадцать особ. В качестве военного министра присутствовал и Колчак.
После беглого обсуждения новостей Совет Министров тайным голосованием избрал Колчака диктатором с провозглашением его Верховным Правителем России. Совет Министров постановил присвоить Верховному Правителю России звание полного адмирала. Надо полагать, это несколько покоробило Александра Васильевича. Не из этих рук мечтал получить он адмиральские звезды.
Тогда же Совет Министров подвергся некоторой перестройке. Пост министра внутренних дел отошел к Виктору Николаевичу Пепеляеву, в министры был переведен и Михайлов — фигура по сибирским масштабам не менее значительная, нежели сам Виктор Николаевич.
Известие о перевороте застало Василия Георгиевича в Уфе. Переговорив по телефону с генералами, он уразумел, что предан и не в состоянии ничего изменить. К тому времени и настроение боевых частей он выяснил. Нечего надеяться на обуздание мятежного адмирала.
«Иллюзий больше не оставалось, — записывает Василий Георгиевич в дневник. — Война или уход от власти — других путей не было… Я послал телеграмму Каппелю, поздравил его с генералом… Для меня было совершенно ясно содействие Колчаку со стороны англичан (Нокса, Родзянко[150], Уорда) и благожелательное сочувствие французов. Осуществленная Омском идея военной диктатуры пользовалась сочувствием большинства офицеров, буржуазии и даже сильно поправевших демократических групп. Активная часть Омского гарнизона, тесно связанная с Михайловым, конечно, была подготовлена. Академики, руководимые Андогским, подготовили почву в самой ставке, глава которой, генерал Розанов, повис между двух стульев… предварительный разговор… с генералом
Войцеховским убедил меня, что большая часть офицерства встретила весть о диктатуре сочувственно… Я слишком много думал, вместо того чтобы действовать… В десять часов вечера с глубокой тоской и тревогой выехал в Челябинск…»
На следующий день Василий Георгиевич продолжает заносить впечатления от переворота.
«Этим торжеством особенно сиял сидевший наискось заросший густой бородой челябинский купец Лаптев. Перед отъездом я переговорил с бывшими на банкете военными. Чувствовалось, что и их ухо приятно ласкала диктатура…»
Наконец вечером на другой день после переворота Василий Георгиевич решился вызвать на связь Омск и пригласил к аппарату своего бывшего подчиненного, а ныне Верховного Правителя России адмирала Колчака.
«Генерал Болдырев. У аппарата Верховный главнокомандующий генерал Болдырев.
Адмирал Колчак. У аппарата адмирал Колчак. Вы просили меня к аппарату?
Генерал Болдырев. Здравствуйте, адмирал. Я просил вас к аппарату, чтобы выяснить все те события, которые произошли за мое отсутствие в Омске, а равно и те распоряжения, о которых я косвенно слышал и которые касаются вопроса о русском Верховном главнокомандующем.
Адмирал Колчак. Рассказать все по проводу невозможно. События в Омске произошли неожиданно для меня в Совете Министров. Когда выяснился вопрос о Директории и Вологодский с Виноградовым признали невозможным ее дальнейшее существование, Совет Министров в полном составе с председателем Вологодским принял всю полноту Верховной власти, после чего обсуждался вопрос, возможно ли при настоящих условиях управлять всем составом министров. Признано было, что такое коллективное правление ныне невозможно. Тогда был поднят вопрос об образовании Верховной власти двух или трех лиц. Это было признано тоже неприемлемым. Тогда вопрос свелся к единоличной Верховной власти, и было суждение о двух лицах. Я указывал на вас, считая, что для осуществления единоличного Верховного управления достаточно передать Верховному главнокомандующему полномочия по гражданской части. Вопрос, таким образом, разрешается наиболее просто. Обсуждение было и происходило в мое отсутствие. Я оставил зал заседания, высказав свое мнение. Совет Министров постановил, чтобы я принял на себя всю полноту Верховной власти, указав на тяжесть переживаемого момента, недопустимость отказа. Я принял этот тяжелый крест как необходимость и долг перед Родиной. Вот все.
Генерал Болдырев. Таким образом, ни со стороны вашей, как военного министра, ни со стороны командарма Сибири, ни со стороны Совета Министров не было принято никаких мер к восстановлению прав потерпевших и ликвидации преступных деяний по отношению членов Всероссийского правительства. Кроме того, наличность третьего члена Директории, хотя и находившегося в отсутствии по делам службы, создавала кворум и право Директории — распорядиться своей судьбой. И здесь, и на фронте я уже видел гибельность последствий переворота, одним ударом разрушившего все, что было с таким великим трудом создано на последний месяц. Я никак не могу встать на точку зрения такого спокойного отношения к государственной власти, хотя, может быть, и несовершенной, но имевшей в своем основании признак народного избрания. Я не получил от вас ответа в отношении вопроса о Верховном главнокомандовании и должен вас предупредить, что, судя по краткой беседе с генералом Дитерихсом, и в этом отношении нанесен непоправимый удар идее суверенности народа, в виде того уважения, которое в моем лице упрочилось за титулом Верховного главнокомандования и со стороны войск русских, и со стороны союзников. Я не ошибусь, если скажу, что ваших распоряжений, как Верховного главнокомандующего, слушать не будут. Я не позволил себе в течение двух суток ни одного слова — ни устно, ни письменно, а также не обращался к войскам и все ждал, что в Омске поймут все безумие совершившегося факта и, ради спасения фронта и нарождавшегося спокойствия в стране, более внимательно отнесутся к делу. Как солдат и гражданин, я должен вам честно и открыто сказать, что я совершенно не разделяю ни того, что случилось, ни того, что совершается, и считаю совершенно необходимым восстановление Директории, немедленное освобождение и немедленное же восстановление в правах Авксентьева и других и сложение вами ваших полномочий. Я считаю долгом чести высказать мое глубокое убеждение и надеюсь, что вы будете иметь мужество выслушать