- Я тебя разбудил? - спросил он, немедленно чувствуя укол совести.
- Нет, я читала в постели.
- Как дела с детьми? Ты не звонила, надеюсь, все в порядке?
- Да, время летит незаметно. Мы прекрасно ладим.
Что-то в ее голосе насторожило его. Марку заволновался.
- Чем вы занимались?
- Пекли печенье, играли в снегу, - улыбнулась она во все тридцать два зуба.
Она все еще выглядывала из-за двери так, что Марку не видел ничего, кроме ее головы и части плеча. Он еще больше засомневался.
- Много гуляли и…
- Чем больше ты говоришь, тем больше я подозреваю обратное, - сказал Марку.
- Почему?
- Кажется, ты намеренно хочешь показаться счастливой.
- Но так и есть. Мне нравится проводить время с детьми.
Тут-то он углядел серебряный огонек поверх ее головы, принюхался и почувствовал тонкий аромат хвои. Марку подошел к ней вплотную, толкнул дверь и увидел небольшую елку, украшенную огнями, гирляндами и игрушками, а божественный аромат наполнял комнату праздником. Он тут же почувствовал ностальгию.
С минуту он молчал и смотрел на дерево, затем глубоко вздохнул, пытаясь справиться с нахлынувшими воспоминаниями, и сказал:
- Я думал, мы договорились: никаких деревьев и украшений…
- Я никогда не соглашусь, - в сердцах ответила она и скрестила руки на груди.
- Не важно. Ты здесь и будешь выполнять то, что я скажу.
- Нет, я здесь, потому что ты смог доверить своих детей только мне.
- Я не праздную Рождество, Моне.
- Прекрасно, но какое право ты имеешь лишать их праздника? Им нельзя насладиться красотой и волшебством?
Я поняла, ты скорбишь, но дети? В чем они виноваты? Вместо того чтобы помочь им пережить потерю матери, ты наказываешь их еще больше. Ты превращаешь утрату матери в утрату надежды.
- Чепуха! - перебил он.
Голос стал громче, жестче. Он начинал закипать. Моне испытывает его терпение. Он прикрыл за собой дверь и оказался в ее комнате.
- Ты слишком долго прожила в Англии. Тебе промыли мозги. Идея Рождества - сплошная коммерция.
- В Сицилии Рождество совсем не то, нет мыслей о елке, украшениях и подарках. Я дарю детям подарки на Крещение, увидишь, как они ждут Бефану и радуются конфетам и подаркам. Они получают игрушки и сладости, если вели себя хорошо. Это наша семейная традиция, наше наследие. Нам не нужно это твое британское Рождество.
Она помолчала, затем тряхнула головой.
- Прекрасно. Им не нужен праздник, тебе не нужен, а мне нужен. Рождество - неприкасаемый, священный праздник, я не собираюсь от него отказываться. Если тебя это не устраивает, отправь меня обратно в Лондон. Ты не прав, и точка. Более того, ты отвратителен.
- Отвратителен? - Он сорвался на крик.
- Именно, - сказала она и вздернула указательный палец вверх.
Он отступил, удивленный.
- Ты ужасен. Я понимаю, ты остался с тремя детьми и с разбитым сердцем, но взгляни в глаза жизни, прими ее, прими боль и исцелись сам и исцели сердца своих детей. Мне жаль Витторию, любую женщину, потому что ты не готов отпустить прошлое.
- Дети…
- Не в них дело, - перебила она, - в тебе. Ты зол на Бога, на себя, на жизнь. Пока ты не разберешься со своими тараканами в голове, новые жены не помогут. А дети страдают.
Это стало последней каплей. Ярость переливалась через край. Он подбоченился и заревел:
- Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне?
Ее глаза тоже метнули искры.
- Как смеют другие молчать?
- Хватит. Утром ты уберешь дерево.
- Нет.
- Тогда это сделаю я.
- Если тронешь дерево, я уйду. Хочешь уволить меня, пожалуйста. Я приехала, чтобы помочь, и хочешь ты того или нет, тебе придется считаться со мной, как с равной.
- Я плачу тебе, значит, ты моя работница.
- Мне не нужны твои деньги. Уважение - вот чего я хочу.
- Прекрати, ты перегибаешь палку.
- Нет, я пытаюсь быть честной. Не могу больше переживать за твое сердце. Марку, ты человек, а людям свойственно ошибаться.
- Ты закончила? - процедил он сквозь зубы.
- Нет. Я не собираюсь скакать вокруг тебя, как цирковая собачка. Не стану притворяться, что все хорошо, когда я так не считаю. Я не боюсь тебя, и не важно, что ты обо мне думаешь. Я всегда знала твое отношение и твоего отца. Именно поэтому я уехала из Палермо, я не была равной.
Слова слетали с языка быстрее, чем она соображала. Накипело.
- Ты бы с удовольствием затащил меня в постель, - добавила она, - но ты никогда не уважал меня настолько, чтобы жениться.
- Что ты несешь?! - процедил он, ощутив, что терпение его истончалось и грозило вот-вот лопнуть.
- Я слышала ваш разговор с отцом той ночью. Он спросил, предохраняешься ли ты, потому что нельзя быть глупцом и купиться на мои козни. Он сказал, что я не та, на которой ты женишься. - Голос Моне дрогнул. - Я слышала каждое слово. Думаю, так было задумано. Он хотел, чтобы я услышала, что я шлюха, такая же, как мать.
- Он не называл тебя шлюхой, - возразил Марку удивленно.
Он и не подозревал, что голос его отца будет так отчетливо звучать за закрытой дверью. Неудивительно, что Моне так расстроена. Она сдерживала злость все эти годы, и теперь ее было не остановить.
- Ты прав, он использовал другое слово, сицилийское, ругательное, но по сути это одно и то же. Смысл в том, что я незаконнорожденная и не могу быть частью вашего общества.
- Он старался предостеречь меня как старшего сына и наследника.
- Он твой отец, - сказала она, поджав губы.
Слезы заблестели в ее прекрасных глазах.
- Но неприятность обернулась благом. Это позволило мне порвать с тобой и начать жить заново, самостоятельно и независимо.
- Он обидел тебя, прошу прощения за него.
Она гордо вздернула подбородок, и слезы повисли на кончиках нижних ресниц.
- Я рада, что ты не вступился за меня тогда. Этот разговор, как ведро холодной воды, пробудил меня ото сна, раскрыл мне глаза.
Марку не знал, что делать, как ее остановить. Слова, резкие, больные, откровенные, жалили его. Неужели поэтому она утром собрала вещи и попросила отвезти ее в аэропорт?
- Ты должна была сказать мне, что все слышала, - произнес он.
- И что бы ты сделал? Сказал бы, что я ослышалась? Что не так поняла? Сейчас это не имеет значения. Семья, дети - вот что главное. Пора разобраться с горем и научиться любить детей, да так, чтобы не нужна была какая-то женщина, которая придет и сделает за тебя всю работу. Прекрати оглядываться и начни жить настоящим. Твои дети просто ангелы, сообразительные, умненькие, добрые и веселые. Они идеальные. И такие маленькие. Все, что им нужно, - чтобы кто-то любил их и веселился вместе с ними. Пусть это будешь ты, а не чужой человек.
Ее слова все сильнее пронзали броню бесчувственности, в которую он облачил сердце после смерти Галеты.
- На сегодня хватит.
- Тогда уходи.
- Ты меня провоцируешь.
- Ты не видишь очевидного.
Он подался вперед.
- Имеешь в виду себя?
Каждый раз, когда он делал шаг вперед, она отходила.
- Нет, своих детей.
Она обогнула стол и стояла почти спиной к стене.
- Ты все еще злишься, что я не вступился за тебя перед отцом.
- Тогда, восемь лет назад, я злилась. Мне было горько и больно, но это в прошлом. Я здесь, чтобы помочь.
- Я хотел, чтобы ты следовала моим указаниям, и все, - сказал он, загоняя ее в угол.
Она уперлась спиной в холодную каменную стену. Пришлось, гордо вскинув голову, встретиться с ним.
- Не испытывай мое терпение, - предупредил он. Его глаза горели мятежным пламенем.
- Ты лентяй.
- Лентяй? - переспросил он ошарашенно.
Ее золотисто-коричневые глаза метали молнии. Она скривилась в ухмылке.
- Именно. Не хочешь делать сложную работу. Хочешь, чтобы все само собой уладилось по щелчку пальцев. Но позволь огорчить, так не бывает. Потом будешь горько жалеть, что не послушал меня.
- Я жалею, что привез тебя в Кастильо.
- Отправь меня домой завтра утром, мы оба станем счастливее.
Миниатюрная, она едва доставала ему до плеча. Ее трясло от напряжения, гнева, а он каким-то неведомым образом стремился к ней, как мотылек к огню. Марку хотелось прикоснуться к ее нежной коже, поцеловать, прижать к себе и за пару минут сделать своей прямо у этой стены. Он подошел вплотную, оперся руками о стену, заблокировав ей пути отступления, и наклонился.
Она чувствовала то же возбуждение, он мог поклясться.
Когда Моне уехала в Лондон восемь лет назад, он не переставал хотеть ее. На расстоянии с этим жить легче, особенно если под боком красивая жена, готовая к ласкам.
- Ты обещал, что не прикоснешься ко мне, - произнесла она, задыхаясь.
Он услышал подвох в ее голосе. Грудь ее вздымалась, дыхание стало глубоким и тяжелым. Моне не могла противостоять соблазну. Она сгорала от желания, как и он.
- Я и не собирался, - ответил Марку и еще ниже наклонился.
Теперь их губы почти соприкасались, он чувствовал, как от нее исходит жар, как она дышит. Воздух между ними накалялся. Марку был опьянен ею, просто находясь рядом.
Моне сглотнула. Он видел это и также, как стиснулись зубы. Ее губы, пухлые, медоточащие, сводили с ума, ему хотелось немедленно припасть к ним и упиваться до самозабвения.
- Я знаю, ты хочешь, - пролепетала она. Голос низкий, грудной, с хрипотцой.
Он сразу подумал о сексе и грехе.
Он вожделел запретный плод.
- Да, - прохрипел он, - но я этого не делаю.
Он согнул локти и чуть не прикоснулся к ее губам. Это пытка. Он чувствовал тепло ее кожи, запах шампуня. Он уставился на розовый бантик ее губ. Такие чувственные. Он хотел заявить права на эти губки, на нее…
Тело напряглось до боли, промежность стонала. Его ощущения подпитывались ее запахом и жаром. Почему именно она срывает ему голову? Как такое может быть?
Щеки ее горели манящим румянцем. Она закусила нижнюю губу. У Марку свело промежность, настолько сильно было его желание овладеть ею. Он впился костяшками пальцев в стену, чтобы хоть как-то отвлечься. Ее губы, ее грудь, вкус ее тела…