Прекрасно…
Но мне надо завтра улететь, иначе Леля все расскажет родителям. Рассчитывать на ее снисхождение глупо. И где взять деньги на билет в таком случае?
Я делаю несколько кругов вокруг дома, напряженно размышляя, а потом идея приходит сама собой. Поднимаюсь наверх, собираю все-все картины, которые у меня есть, включая даже самые маленькие наброски, уношу их в сад и красиво фотографирую каждую из работ. А потом выкладываю на авито по очень скромным ценам и прописываю условие: покупатель должен быть из Москвы. Через пару часов раскуплены все работы. И это, если честно удивляет: я не думала, что кому-то захочется заплатить реальные деньги за эти картинки.
Я аккуратно запаковываю все работы, пишу адреса, а потом звоню нашему водителю с просьбой выйти сегодня внепланово. Он не обязан, но соглашается: видимо, ценит, что я всегда старалась его не слишком напрягать.
Вместе с ним мы до самого вечера развозим по Москве картины, деньги покупатели переводят сразу – при мне. И меня снова удивляет, что половина людей дает мне денег больше, чем мы договаривались. Один мужчина заплатил раза в три больше. Именно он, кстати, купил картину с парком.
– Это место, где прошла моя юность, – объяснил он мне. – И у вас тут так это нарисовано… что я как будто снова вернулся туда.
Я не сдерживаю благодарной улыбки. Такие слова ценнее, чем похвала комиссии или преподавателя. Они придают смысл моей работе. Моему призванию.
Все идет по плану ровно до того момента, пока из всех картин у меня не остаётся только портрет Яра. Я твердо решила его продать, но…
– Еще один адрес, да? – спрашивает водитель, бросив взгляд на сверток в моих руках.
– Нет, – быстро отвечаю я и пишу извиняющее сообщение потенциальной покупательнице о том, что передумала продавать работу. – Теперь домой.
Полученных за картины денег мне хватает на то, чтобы купить билет в Лондон на завтрашний день. И я даже чуть опаздываю на ужин, пока вписываю свои паспортные данные на сайте авиакомпании.
За столом я стараюсь не смотреть на Лелю, зато она так и сверлит меня глазами. Явно ждет, когда я начну разговор.
Иначе…
– Мам, я тебе уже говорила сегодня, – откашлявшись, начинаю я. – И папе сейчас тоже скажу. Я улетаю завтра в Лондон. Прости, Леля, на твоей свадьбе меня не будет.
– Я же сказала, что ты не полетишь! – повышает голос мама.
– Поздно, мам, мне из колледжа уже прислали билет, – я извиняюще пожимаю плечами.
– Купили тебе билет? – хмурится папа. – Странно.
– На тебя шили платье подружки невесты, плюс там уже вся церемония выстроена на четверых девочек, а теперь все менять? – не успокаивается мама. – Звать лишнюю подругу? Ну вот что это такое, Нюта?!
– Мам, ну что ты, – сладко улыбается Леля, а в глазах у нее выражение злобного триумфа. – Пусть летит. Ничего страшного. Ты же знаешь, как для Нюты это важно. А я Олю Маслову позову тогда, она тоже хотела.
– Пусть летит, раз билет прислали, что теперь, – вздыхает папа. Мне кажется, он даже немного завидует мне: была бы возможность, он бы тоже избежал всей этой свадебной шумихи. – Надо будет общежитие раньше оплатить, да?
– Оно закрыто летом, – смущенно бормочу я.
– Понятно, тогда отель. Хорошо, завтра все сделаю. А я уже говорил вам, что у меня умерла самка дискоса? Прихожу со встречи с Телегиным, а она брюшком кверху. Мне говорили, что дискосы очень чувствительны к качеству воды, но я не думал, что настолько! И вот что теперь…
– Саш, ну не за едой же про дохлых рыб! – морщится мама. А потом с укором добавляет, глядя на меня: – У тебя очень великодушная сестра, Нюта! Я бы не простила, если бы моя сестра предпочла учебу вместо того, чтобы разделить со мной главный день в моей жизни.
– У тебя нет сестры, мам, – отвечаю я тихо.
– Нет. Но если бы была…
– Простите, – я встаю из-за стола. – Мне нужно собирать вещи.
– Успеешь собрать, – отмахивается мама. – Посиди лучше с нами, пообщайся. А то ведь уедешь скоро и все.
– Хорошо, – покорно киваю я и возвращаюсь на свое место.
Чемодан я собираю ночью. Два чемодана. В одном вещи, в другом рисовальные принадлежности. В него же я, поколебавшись, кладу завернутый в плотную бумагу портрет Яра. Если я не смогла его продать, оставлять здесь его тем более не стоит. А выкинуть рука не поднимется.
Пусть это будет единственное, что я возьму из старой жизни в новую.
Просто рисунок, просто воспоминание, которое по прошествии времени потеряет надо мной власть. И я буду счастлива. Обязательно буду.
Глава 22. Небесно-голубой
Яр
Всю неделю с того момента, как я захлопнул за собой дверь студии, оставляя там Нюту, я существую на каком-то автопилоте. Я ничего не чувствую: ни злости, ни обиды, ни вкуса еды, ни желания что-либо делать. В остальном моя жизнь почти не изменилось. Только Нютино имя исчезло из списка гостей, а моя невеста перестала со мной разговаривать. И, пожалуй, это единственный плюс во всей этой ситуации.
Хотелось бы надеяться на то, что и после свадьбы я буду избавлен от разговоров с ней, но, кажется, я слишком многого хочу.
Я много раз прокручивал в голове наш разговор. Что я мог бы ещё сделать? Что я мог бы ещё сказать, чтобы она не уезжала? Раз за разом перебираю варианты и не нахожу ответа.
Я предложил все, что мог. Уехав с Нютой, я сломал бы жизнь нам обоим, лишив ее поддержки семьи и не дав ей ничего взамен. Но и оставить ее здесь было не самым лучшим вариантом, даже в качестве моей жены. Ведь я сразу знал: она не будет счастлива в этой роли. Вся эта светская жизнь не для нее, она слишком искренняя и чистая для этого. Но разве могла бы она быть счастлива в роли моей любовницы?
Я не знаю.
Возможно, я просто сразу должен был отпустить её и пожелать счастья. Должен был искренне порадоваться за нее, потому что моя талантливая девочка наконец сможет реализоваться вне семьи, которая никогда не понимала её. Сможет найти то окружение, в котором ей будет хорошо. Сможет найти парня, который даст ей то, чего она заслуживает. Без всяких «но».
Возможно, я всегда думал только о себе. Не о ней.
Но сейчас я не думаю ни о чем. Не испытываю ничего. Меня не трогает даже предстоящая свадьба, где мне придётся целоваться с Лелей и весь вечер выслушивать глупые пафосные речи.
Из детства, когда мне удаляли гланды, я помню это странное ощущение замороженного горла. А теперь такое же чувство внутри меня, в самой сердцевине. Словно Нюта, уехав, забрала у меня способность испытывать хоть что-то.
И, может, оно и к лучшему.
Но, оказывается, что я не до конца обратился в камень, что это лишь скорлупа, под которой по-прежнему открытая рана, потому что одна мелочь выбивает меня из колеи. Совсем маленькая деталь. Новая картина, которую моя секретарша вешает на своем рабочем месте.
На этой картине распахнутое окно, ветер, раздувающий занавески, и кусочек небесно-голубого неба.
Я знаю это окно. Я знаю подпись художника в самом углу рисунка – буква «А» с резким коротким росчерком.
Как больно. Меня словно со всего размаха бьют под дых, и я замираю посреди приемной, тяжело хватая ртом воздух.
– Красиво, правда? – говорит секретарша, любуясь картиной и не замечая моей реакции. – И стоила совсем недорого. Девочка одна на авито продавала. Теперь жалею, что только одну картиночку взяла. Там ещё с парком была красивая…
В висках бешено долбит, из-за шума крови в ушах я не слышу её дальнейших слов.
Распродала свои картины, значит…
Интересно, что она сделала с моим портретом? Я очень просил отдать мне, продать или подарить, но Анюта смеялась и отказывалась. Говорила, что это её любимая работа и что она оставит её себе. Где теперь эта картина? Может, тоже у кого-то висит на стене? А может, валяется в мусорке. Вряд ли она её с собой повезла в Лондон, правда?
– Красиво, – сдержанно говорю я, хотя каждое слово раздирает горло до крови. – Займитесь работой, у вас еще письма не разобраны.
Я ухожу в кабинет и бездумно смотрю в стену. А потом поднимаю трубку и набираю внутренний номер отца.
– Я хочу с тобой поговорить. Ты занят?
– По работе?
– Нет.
– Ну заходи, – после небольшой паузы соглашается отец.
Я не знаю, о чем я буду с ним говорить. Я ничего не знаю, кроме того, что мне так больно, что я хочу вернуться в ту студию, найти это окно, встать на подоконник и выпрыгнуть вниз. И только то, что оно находится слишком низко от земли, меня останавливает.
Я захожу в кабинет отца и закрываю за собой дверь.
– Я надеюсь, Ярослав, у тебя серьезная причина отрывать меня от дел посреди рабочего дня, – сухо замечает отец.
– Серьезная.
– Я тебя слушаю.
– Я не хочу жениться.
Повисает пауза.
– Мне казалось, – недовольно поджав губы, сообщает отец, – что мой сын давно вышел из детсадовского возраста. Хочу кашу, не хочу кашу, хочу спать, не хочу спать. Что это за бред, Ярослав?
– Пап, – прошу я, пожалуй, впервые за много лет называя его так. Не отцом, а папой. Почти ласково. – Пожалуйста. Пойми меня. Я не могу. Серьёзно. Отпусти меня, пожалуйста. Я понимаю, что без брака не смогу претендовать на большой процент акций, но меня уже устроит что угодно. Можешь даже просто уволить меня, как всех менеджеров, с парашютом в виде полугодовой зарплаты. Но я правда не могу жениться.
– Слово «долг», Ярослав, тебе о чем-нибудь говорит? – спрашивает отец, вертя в ухоженных пальцах перьевую ручку. – Твоя фамилия Горчаков, ты не какой-нибудь сын слесаря или инженера. Ты – мой сын, и это налагает на тебя определённые обязательства. Ты рождён, чтобы управлять после меня этой корпорацией. И поэтому к тебе есть определённые требования. И одно из них, о котором, как я думал, мы уже договорились – это женитьба на старшей дочери Левинских. Ярослав, у тебя свадьба скоро, что ты вообще такое несёшь? Трахается она плохо? Ну так найди ту, которая трахается хорошо. Любовниц у тебя может быть сколько угодно. Почему я тебе должен элементарные вещи объяснять?