– Я все равно с ней потом разведусь, – говорю я бездумно, глядя в окно.
Почему из кабинета отца не видно неба?
– Не раньше, чем у меня появится внук, – отрезает отец.
– Стоп. Про это в договоре не было ни слова, – напрягаюсь я.
– А что, у нас уже есть какой-то подписанный договор? – отец криво ухмыляется. – На словах обговаривали, да, помню. А больше ничего не было. А учитывая твоё истерию и бред про развод, пожалуй, рано я собрался включать тебя в совет директоров. Вот как заделаешь пацана своей жене, тогда и поговорим.
Я сижу, глядя в глаза отцу. Они точно такого же синего цвета, как и мои, и в них светится самодовольство.
– Сделаешь глупость, вышвырну из бизнеса с голой жопой, – добавляет он равнодушно.
В голове звенящая пустота. И вся моя дальнейшая жизнь тоже пустота. Когда-то я не понимал фразу «нет будущего». Ну потому что как это: нет будущего? Пока ты жив, оно есть. А вот сейчас ясно ощущаю, что у меня нет будущего.
До тех пор, пока отец не умрёт, он не выпустит меня, он не даст мне финансовой свободы, потому что только ее ожидание меня и удерживает. Обещание солидного процента акций удержало меня в свое время от того, чтобы уехать учиться за границу. Удержало от общения с моими друзьями, от веселья в клубах и от дальних путешествий. Вся моя жизнь превратилась в длинный ряд цифр, в бесконечную работу, и, кажется, только с появлением Нюты я снова начал дышать.
Для того, чтобы потом перестать это делать.
Отец придумал отличный золотой крючок, на который я так глупо попался. Наверное, если бы я об этом догадался раньше, то смог бы от него избавиться с меньшими потерями. А когда рыба заглотила крючок до самого конца, то вытащить его можно, только разодрав ей все внутренности.
Я не понимаю, что теперь делать.
У меня скованы руки, у меня скованы ноги.
Я молча встаю и выхожу из кабинета отца. Но на пороге меня останавливает его невозмутимый вопрос:
– Во сколько завтра репетиция церемонии?
– В час дня, – мёртвым голосом отвечаю я.
– Отлично, – говорит отец, и я уверен, что он и без меня знал время. Но специально мне об этом напомнил, чтобы я не забывал о своем долге, чтобы я знал свое место, чтобы я не делал глупостей.
Я и не делаю.
Весь вечер я сижу в своей комнате и методично заливаю в себя виски. Российский номер Нюты уже недоступен. Во всех социальных сетях я у нее по-прежнему заблокирован.
У кого узнать её номер? У родителей? У сестры?
Смешно.
Я беру ещё одну бутылку, едва не разбивая зеркальную стенку мини-бара.
Засыпаю прямо так, на ковре, а на следующее утро не иду на работу.
К часу дня я приезжаю в роскошный зал музея, где принято проводить сказочно красивые и сказочно дорогие свадебные регистрации. Вокруг натёртые паркетные полы, золото и длинная винтовая лестница, по которой должна красиво спускаться невеста, подметая белым шлейфом укрытые красным ковром ступени. А вот в этой цветочной арке, которую сейчас имитирует проволочный каркас, мы обменяемся кольцами и скрепим наши клятвы поцелуем.
Свадебный распорядитель и две её помощницы носятся как угорелые, расставляя нас в нужном порядке.
– Вот этот папочка встанет справа, а вы встанете слева, да вот так. И возьмите жену обязательно за руку. Хорошо! Так, отлично, теперь все заняли свои места. Жених, пожалуйста, стойте здесь. Держите невесту за руку, смотрите ей в глаза и слушайте меня.
Звучит самая пафосная и отвратительная в мире речь, где что-то говорится об одиноких сердцах, о семейной гавани и о любовной лодке. Я неотрывно смотрю в ярко-голубые глаза Лёли, и меня тошнит. Может, от её приторных духов, а может, от вчерашнего виски.
Распорядитель заканчивает свою мерзкую речь и сладко улыбается:
– А теперь маленькая репетиция. Согласен ли ты, Ярослав, взять в жены прекрасную Елену?
Я отпускаю Лелину руку.
– Нет, – медленно говорю я и качаю головой. – Не согласен.
– Ярик, не смешно, блин, – шипит Леля и снова хватается за мою руку. – Можно как-то посерьезнее себя вести?
– Действительно, давайте без шуток, – строго сдвигает брови свадебная распорядительница. – Это для мальчишника оставьте, жених. Мы сейчас должны все хорошо отрепетировать.
– Это не шутка, – я снова сбрасываю Лелину руку. Голова ноет после вчерашней выпивки, но мысли у меня на удивление ясные. – Я передумал. Лель, прости.
– Ярослав… – в голосе отца звенит металл, а Левинские просто стоят и непонимающе хлопают глазами.
– В смысле ты передумал? – взвизгивает Леля. – Ты охренел что ли?
– Вот так дела, – пытается перевести все в шутливый тон распорядительница. – Я думала, нервные срывы только у невест бывают, но, оказывается, и у женихов тоже. Ничего-ничего, надо просто успокоиться, не нервничать и…
– Вышла нахрен отсюда, – рявкает на нее отец. – Быстро!
Она тут же подхватывает все свои листочки и в мгновение ока исчезает. Теперь мы стоим одни посреди всей этой музейной роскоши.
Отец смотрит на меня. Ярость в его синих глазах мешается с брезгливостью.
– Ты сейчас же извиняешься, Ярослав, – медленно и четко, словно слабоумному, говорит он. – Потому что это просто тупая шутка, а ты после вчерашнего нормально не проспался.
– Извиниться могу, – я не отвожу взгляда, и мне похрен на его злость. Я устал от всего этого. Кто бы знал, блядь, как я устал. – А жениться не могу. И не буду.
– Но почему? – растерянно вступает Левинский. – Вы же с Лелей любите друг друга, вы такая хорошая пара…
– Даже если поругались, – торопливо добавляет Левинская, – то все решаемо! У Лели, конечно, характер не сахар, но всегда ведь можно…
– Простите. У вас замечательная дочь, – тихо говорю я, и вот им в глаза смотреть очень тяжело. Потому что пиздец как стыдно. Они-то точно ни в чем не виноваты. – Но я очень сильно люблю другую девушку. Так сильно, что… что просто не могу…не имею права…
У меня внезапно перехватывает горло. Я сглатываю и хочу продолжить, но тут мне прилетает такая пощечина, что щека тут же вспыхивает огнем.
– А что ты замолчал! – истерично орет Леля, потирая ладонь. – Давай, козел, говори дальше! Расскажи всем, кто эта сука!
– Леля… Не надо. Ты только хуже сде…
– Мам, пап, знаете, кто эта шлюха, из-за которой мой жених отказывается на мне жениться? – зло выплевывает она, поворачиваясь к родителям. – Ваша драгоценная Нюточка! Эта тварь, эта блядь малолетняя соблазнила его, пока я в Италию ездила! Ненавижу, господи, как же я ее ненавижу!
– Замолчи, – я хватаю ее за плечи и встряхиваю. – Сейчас же замолчи.
– Я не верю, – бормочет ее мама, едва шевеля побелевшими губами. – Этого не может быть…
– Я бы тоже не поверила! Эта моль, эта никчемная тощая мышь и Ярик… – Леля истерично хохочет. – Но я сама их застукала, мам! Своими глазами видела! Думаешь, почему Нюта так быстро умотала в свой Лондон?
– Еб твою мать, – вдруг тяжело говорит Левинский, от которого я в жизни матерного слова не слышал. – Да как так-то?
Леля опускается на пол, продолжая смеяться, а потом этот надрывный хохот как-то сам собой переходит в рыдания. Громкие, некрасивые, жуткие.
– Простите, – еще раз говорю я, понимая, что эти слова сейчас не имеют никакого смысла. – Но я правда люблю вашу младшую дочь. И готов жениться, но на ней.
– Ты издеваешься?! – ревет Левинский и бросается ко мне.
Я не защищаюсь и сознательно позволяю отцу Лели и Нюты вмазать мне в челюсть. Удар получается слабоватый, он явно давно (а может, и никогда) не дрался, но если ему от этого станет легче – окей.
Я заслужил.
– Тупой щенок, – цедит отец. – Если ты сейчас же, пизденыш, не возьмешь свои слова обратно…
– Не возьму.
– Значит, ты мне не сын. Выметайся из дома, из корпорации и из моей жизни. Ни копейки больше не дам. Сидел на моей шее, на всем готовом…
– Я работал столько же, сколько и ты! Потому что считал это нашим делом! А ты… Да похрен.
Я вдруг умолкаю, понимая, что ничего ему не докажу.
Безумно жаль все эти годы, потраченные на работу, за которую я так ничего и не получил. Но если бы я остался, то потерял бы еще больше. Всю свою оставшуюся жизнь.
Смешно. Брак, которым я хотел заплатить за свою будущую свободу и независимость, был ловушкой. Он не предполагал никакой свободы и просто давал бы мне клетку попросторнее. С более глубокой кормушкой.
– Я возмещу все убытки, – обращаюсь я к Левинскому, который, кажется, после того как ударил меня, впал в какую-то апатию. Его жена вообще не обращает на меня внимания и суетится вокруг рыдающей Лели.
– Чем? – презрительно фыркает отец. – Моими деньгами? А вот тебе, – он сворачивает из пальцев фигу. – Вот тебе, а не мои деньги!
– Я возмещу своими деньгами, – неожиданно спокойно сообщаю я. – Пришлите мне счет, я оплачу.
– Откуда ты их возьмешь?
– Продам машину.
Отец раздраженно морщится, но сказать ему нечего. Тачка – единственное, что я купил сам себе, пару лет откладывая с зарплат. Потому что отец считал эту покупку блажью и предлагал мне солидное «вольво» вместо моей красивой спортивной детки.
Загоню ее завтра автодилеру и вот тогда сто процентов останусь с голой задницей. Тачка дорогая, но и свадьба стоила дохера.
– Я могу жениться на вашей старшей дочери вместо Ярослава, – вдруг говорит сквозь зубы отец. – Чтобы не поднимать скандала. Скажем, что пресса перепутала отца с сыном. Условия брака те же. Могу сделать небольшую уступку в вашу сторону.
– Это… вариант, – Левинский устало трет виски, чуть покачиваясь на стуле. – Милая?
– Леленька, – Левинская, всхлипывая, обнимает ее. – Леленька! Может, подумаешь?
Леля с застывшим лицом смотрит на моего отца.
Да, внешностью я в него, но отцу, несмотря на то, что он следит за собой, все-таки уже пятьдесят пять. Немало.
– Я… не знаю… – ее губы кривятся. – Я… мам!
Она опять начинает плакать на плече у мамы, и я понимаю, что мне тут нечего делать.