— Привет, Кенни, заходи!
— Это тебе, Рашель! — Он всегда произносит мое имя на французский манер. Улыбается и протягивает мне вазу с алыми розами. Много роз. Больше десятка. Даже больше двух десятков, хоть я и не пересчитываю. Пока.
— Черт возьми! — У Хиллари глаза лезут на лоб. Могу поручиться, что она огромным усилием воли заставляет себя не схватить открытку.
— Куда поставить? — спрашивает Кенни.
Расчищаю место на столе:
— Сюда.
Водрузив вазу, Кенни потряхивает кистями, показывая, какая она тяжелая, и присвистывает:
— Ого, Рашель! Кто-то клинья подбивает!
Я отмахиваюсь, но действительно трудно утверждать, что розы прислал человек, которым не двигал определенный романтический интерес. Если бы это не были алые розы, можно было бы все свалить на какое-нибудь семейное торжество, сказать, что это некая знаменательная дата или что родители, узнав о моей служебной ошибке, пытаются меня утешить. Но здесь только алые розы. Восхитительные. Явно не от родственников.
Кенни уходит, напоследок отпустив замечание насчет стоимости букета. Пытаюсь выскользнуть вслед за ним, но ясно, что мы никуда не пойдем, прежде чем Хиллари не узнает все.
— От кого это?
Пожимаю плечами:
— Понятия не имею.
— А на карточку не хочешь взглянуть?
Мне страшно. Розы скорее всего от Декса — а что, если он подписался? Слишком рискованно.
— Знаю, от кого они, — говорю я.
— От кого?
— От Маркуса.
Это единственный спасительный вариант.
— От Маркуса? Брось, на выходных вы почти не виделись. В чем дело? Ты что-то от меня скрываешь? Лучше и не пытайся.
Я шикаю на нее и говорю, что вовсе не хочу, чтобы вся контора была в курсе моих дел. Она понижает голос:
— Ладно, только расскажи мне! Что там написано? — Ей явно не терпится знать все. И она очень упорный противник.
Придется прочитать то, что написано на карточке. Потому что, помимо всего прочего, мне самой хочется это узнать. Вынимаю белый конвертик, медленно открываю и в уме сочиняю историю про Маркуса. Вытаскиваю карточку и вижу две фразы: «Прости меня. Пожалуйста, давай встретимся вечером». Написано в манере Декстера — сплошь заглавными буквами, от руки. Значит, он сам ходил за цветами. Еще лучше. И не подписался — возможно, предвидел такое развитие событий. Сердце прыгает, но я пытаюсь не выдать себя. Розы меня потрясают. Записка — еще больше. Знаю, что я отвечу согласием. Мы увидимся вечером, хоть я еще более, чем всегда, боюсь натворить бед. Облизываю губы и стараюсь держаться спокойно.
— Ну да, это Маркус...
Хиллари смотрит на меня.
— Дай! — Она хочет выхватить у меня карточку. Я держу ее так, чтобы она не достала, и быстро убираю ее в сумочку.
— Там всего-навсего написано, что он всегда думает обо мне.
Она заправляет волосы за уши и подозрительно спрашивает:
— У вас что, было не одно свидание? Рассказывай!
Вздыхаю и выхожу в коридор, готовясь подставить бедного Маркуса по всем статьям.
— Ну хорошо. Мы виделись на прошлой неделе, просто я тебе об этом не говорила, — начинаю я по дороге к лифту. — И... хм... он сказал, что я нравлюсь ему все больше и больше.
— Так и сказал?
— Примерно...
Она задумывается.
— А ты что?
— Сказала, что пока еще не уверена в своих чувствах и что... на выходных нам не нужно привлекать всеобщего внимания.
В лифт вместе с нами входит бухгалтер Фрида. Надеюсь, что Хиллари воздержится от дальнейших расспросов, пока мы не выйдем. Но нет, она продолжает:
— И что, у вас все сложилось?
Я киваю. Фрида стоит к нам спиной. Можно, конечно, сказать «нет», но в таком случае при чем тут алые розы?
— Вы спали с ним?
Спасибо и на том, что она спрашивает шепотом.
— Нет. — Я взглядом прошу ее замолчать.
Лифт останавливается, Фрида выходит.
— Ну? Рассказывай, — просит Хиллари.
— Не о чем. Отвяжись, Хилл. Ты невыносима.
— Если ты все расскажешь, мне не нужно будет к тебе приставать.
Лицо у нее умильное.
Мы беседуем о другом, пока идем по Второй авеню. Идти недолго. Но за бифштексом она вдруг говорит:
— Помнишь, ты уронила пиво, в субботу вечером?
— Когда? — переспрашиваю я, и мне становится страшно,
— Ну, помнишь, вы с Дексом разговаривали, а я к вам подошла — уже под конец?
— А!.. Да. И что? — Я принимаю равнодушный вид, насколько это возможно.
— Что случилось? Почему Декс был так расстроен?
— Декс был расстроен? Не припомню. — Смотрю в потолок и морщу лоб. — Едва ли. А почему ты спросила?
Когда попадаешь в ловушку, лучше всего ответить воп-росом на вопрос.
— Просто так. Показалось странным, только и всего.
— Странным?
— Не знаю. Это, конечно, глупо...
— Что?
— Это глупо, но вы, ребята, очень подходите друг другу.
Нервно смеюсь.
— Это очень глупо.
— Знаю. Но когда я смотрела, как вы болтаете, то подумала, что ты очень подошла бы Дексу. Что с тобой ему было бы лучше, чем с Дарси.
— Брось, — говорю я и опять нервно смеюсь. — Они классно смотрятся вместе.
— Да, конечно. Внешне все идеально. Но в чем-то они не стыкуются. — Она подносит к губам стакан и смотрит на меня через край.
Лучше подумай о работе, Хиллари!
Говорю, что она чокнулась. Но как же мне приятны ее слова! Хочу спросить, почему она так думает. Потому что мы с Дексом учились вместе? Потому что у нас есть общие черты — ум и сдержанность, которых недостает Дарси? Но не спрашиваю, потому что когда чувствуешь за собой вину, то чем меньше говоришь — тем лучше.
После обеда в кабинет вваливается Лэс, чтобы кое о чем расспросить меня — в связи со все тем же клиентом. Со временем я поняла, что это его манера извиняться. После скандала он всегда приходит — так и сегодня.
Поворачиваюсь вместе с креслом к нему и сообщаю последние новости.
— Я проверила все сходные случаи в Нью-Йорке. И в округах.
— Отлично. Но помни, что наш случай прецедентов не имеет, — говорит Лэс. — Не уверен, что судья позаботится о подборе аналогий.
— Знаю. Но позволь сказать, что основное положение, на которое мы делаем упор в пункте первом нашего резюме, — это ныне действующее право.
Неплохое начало.
— И все-таки проверь аналогии во всех местных юрисдикциях, — говорит он. — Надо предусмотреть все их возможные аргументы.
— Есть, — говорю я.
Он разворачивается, чтобы выйти, и бросает через плечо:
— Классные розы.
Я ошеломлена. Мы с Лэсом никогда близко не общались, и он не заговаривал со мной ни о чем, помимо работы, не спрашивал утром в понедельник: «Как прошли выходные?» — и не говорил, что на улице чертовски холодно, когда зимой нам случалось вместе подниматься на лифте.
Может быть, двадцать четыре алых розы делают меня интереснее в его глазах? Я и в самом деле интересна. Роман прибавил мне значимости.
Закрываю ноутбук и собираюсь уходить. Предстоит встреча с Декстером. Мы всего лишь обменялись несколькими сообщениями, включая одно от меня со словами благодарности за прекрасные цветы.
На пороге возникает Хиллари.
— Ты идешь?
— Да, — киваю я, раздумывая, как бы ускользнуть. Она частенько подбивает меня пойти куда-нибудь выпить после работы, даже по понедельникам, когда все нормальные люди предвкушают спокойный вечер дома. Хиллари вовсе не такая болтушка, как Дарси, но просто не может безвылазно сидеть в четырех стенах.
Разумеется, она интересуется, как насчет того, чтобы заглянуть в наше любимое местечко. Нам нравится это кафе, несмотря на пережаренный картофель фри и толпу посетителей — а может быть, именно благодаря этому. Там мы с удовольствием укрываемся от надоевшей нью-йоркской суеты.
Говорю, что не могу.
Конечно, она хочет знать почему. Все причины, которые я могу придумать, она легко отметет: усталость (да брось, пропустим по глоточку!); поход в тренажерный зал (забей ты на него!); воздержание (недоверчивый взгляд). И потому я говорю, что у меня свидание, Она прямо-таки сияет.
— Так Маркусовы цветочки сработали, а?
— В самую точку, — говорю я, подчеркнуто глядя на часы.
— Вы куда-нибудь идете? Или будете сидеть дома?
Говорю, что мы собираемся где-нибудь поесть.
— Где?
— Пойдем к Нобу, — отвечаю я, потому что недавно там была.
— К Нобу вечером в понедельник? Вам едва ли там понравится.
Я сожалею о своем выборе; лучше бы назвала тот безымянный итальянский ресторанчик по соседству.
— Если вернешься до двух ночи, позвони мне и обо всем расскажи, — говорит она.
— Конечно.
Иду домой, тут же забыв о Маркусе и Хиллари.
— Спасибо, что согласилась, — первое, что говорит Декс, когда я открываю ему дверь. Он в темном костюме с белой рубашкой. Галстук он снял и сунул в портфель, который теперь ставит на пол прямо у порога. Глаза у него усталые. — Не думал, что ты захочешь меня видеть.
Я и не думала не соглашаться. Говорю ему об этом, прекрасно понимая, что это значительно ослабляет мои позиции. Ну и пусть! Ведь это правда.
Оба мы начинаем с извинений, осторожно, как бы бессознательно придвигаясь друг к другу. Он берет меня за руку, пожимает. Его прикосновения нежные и в то же время электризующие.
— Прости меня за все, — мягко говорит он.
Интересно, извиняется ли он и за пляж тоже?
Мысленно прокручиваю ту сцену снова и снова, преимущественно в черно-белых красках, как старое кино. Потом моргаю и выталкиваю эти образы прочь из сознания. Хочу, чтобы мы помирились. Я хочу идти дальше.
— Ты тоже меня прости, — говорю я. Беру его за другую руку, но мы все еще слишком далеко друг от друга. Между нами могут встать двое.
— Тебе не нужно извиняться.
— Нет, нужно. Я не имела права на тебя злиться. Просто вышла из себя... И мы не собирались ни о чем говорить, пока не пройдет День независимости. Это был наш уговор...
— Нечестный по отношению к тебе, — говорит он. — Дурацкий уговор.