Как пальма на айсберге. И он не хотел приспосабливаться. Но мать, несмотря ни на что, любила его. Без него она бы чувствовала себя совершенно потерянной. Хорошо, что они вместе ушли из этого мира.
— Но как же ты? Ты же был еще ребенком. Кто позаботился о тебе?
— Те же самые люди, которые заботились о нас троих с того дня, как мы поселились рядом с ними. Следующие шесть лет я переходил из одной семьи в другую. Жил у тех, у кого была лишняя постель и кто мог прокормить лишний рот.
— Разве не нашлось родственников, которые могли бы взять тебя к себе?
— Нет. И для этой тесно связанной группы добрых людей было делом чести самим справляться со своими заботами. Без вмешательства правительственных агентств и тому подобных организаций.
Джулии отчаянно хотелось найти светлую линию в его истории. Она пригладила ему волосы и пробормотала:
— Но ведь это было хорошо, правда? Лучше, чем быть куда-то отправленным и жить среди чужих людей?
— Наверно. Но несмотря на все старания этих добрых людей, я так и не стал соответствовать стандартам норвежской колонии. Голубые глаза и долговязая комплекция не шли в расчет. Я оставался для них таким же чужим, как если бы прилетел с Марса. Гены отца и сходство с ним бросали на меня своеобразную тень некомпетентности. Сколько бы я ни старался, работая на земле от восхода до темноты или забивая голы в местной хоккейной команде, я все равно оставался сыном непрактичного дурака Каррераса. Этот Каррерас писал куплеты о северном сиянии, но так и не научился азам выживания. — Он обернулся и долго и серьезно смотрел на нее. — В шестнадцать я бросил школу. В один прекрасный день, Джулия, я уехал из Саскачевана на автобусе. Я ехал туда, куда позволяла цена билета. Так я оказался в Ванкувере. Я не принадлежу к семье с наследственным богатством, университетским образованием и влиятельными родственниками, которые обеспечивают мне членство в лучших клубах. Да, я шеф собственной фирмы. Но до недавних пор мне редко приходилось надевать деловой костюм. Я не водил модную машину. И я понимаю, почему твои родственники думают, что я недостаточно хорош для тебя. Но обещаю тебе: я не позволю, чтобы моя жена испытывала в чем-нибудь недостаток. Если надо работать семь дней в неделю круглые сутки, чтобы обеспечить хорошую жизнь семье, я буду работать. Я докажу себе, как ценю тебя. И клянусь, никогда не дам тебе повода сожалеть о том, что ты вышла за меня замуж…
Он говорил тогда с полной сердечной искренностью. Но слова, сейчас она это понимала, ничего не стоят, если они не подкреплены делами.
Она еще не привыкла к свадебному кольцу на пальце, а он уже нарушил самые сокровенные обещания. Как он мог это сделать, если любил ее так, как говорил?
Слишком напряженная, чтобы уснуть, Джулия выключила свет и открыла окно. Ночное небо было ясным, на востоке горизонт закрывали призрачные очертания Маунт-Бейкер, покрытые круглый год снегом. На юго-западе воды бухты Семиахму спокойно бились о берег.
В теплом воздухе плавал аромат роз и другие ночные запахи. Серебряная луна проложила на море колеблющуюся тропинку света. Если высунуться из окна, можно увидеть сияние огней прибрежного ресторана «Марин Драйв». Там музыка и смех. Звон бокалов и мерцающий свет свечей…
Ночь, созданная для любовников, для новобрачных. Для того, чтобы лежать рядом с мужем в залитой лунным светом темноте и открывать истинную интимность. Никогда еще Джулия не чувствовала себя такой одинокой. Бен был всего в нескольких метрах. Но расстояние, разделявшее их, так велико, будто он находится на Марсе.
Подумав об этом, она почувствовала страшные разочарование и обиду. Эти чувства могли бы снова завладеть ею, но тут донесся слабый звук.
Она отвернулась от окна и прислушалась. Откуда-то из глубины дома снова донесся тоненький душераздирающий плач маленького ребенка.
Сына Бена.
Джулия не хотела прислушиваться. Не хотела знать, почему он плачет. Но ей не удавалось не обращать внимания на плач. Сама еще недавно ребенок, она не была расположена к детям. Скорее, относилась к ним пренебрежительно. Но Джулия понимала, что бедное маленькое существо лишилось матери…
Джулия снова включила свет и открыла сумку, которую принес Бен. Надо что-то найти, чтобы прикрыть тело. Не могла же она разгуливать в нижнем белье. Единственное, что она нашла, — это атласная ночная рубашка и в пару ей пеньюар.
Конечно, белые. Это приданое — подарок от матери. Очаровательные вещицы, щедро украшенные кружевами. Слишком легкомысленные и романтичные для нынешней ситуации. Но в любом случае ничего другого нет.
Когда она вышла в верхний холл, там было темно. Но внизу горел свет. Джулия молча подошла к лестнице. Она не рискнула продумать, что будет делать дальше. Не знала, сумеет ли успокоить ребенка. Она знала только одно: его жалобные вопли невыносимы.
Джулия спустилась по лестнице до середины, когда открылась дверь кухни, и поток света залил нижний холл. Через мгновение появился Бен, и девушка застыла па месте.
Он снял смокинг, но оставил галстук-бабочку, расслабив его, и теперь галстук свободно висел на шее. Верхняя пуговица белой рубашки расстегнута. Через плечо перекинуто чайное полотенце. А младенца он держал словно футбольный мяч. Голова в пальцах правой руки, а маленькая попка на ладони левой.
Бен что-то напевал сыну и укачивал его. Пожалуй, чересчур энергично. У нее сердце екнуло от страха, когда он приблизился к колонне винтовой лестницы. Еще сантиметр-два вправо, и малыш стукнулся бы головой о балясину перил.
Осторожней! — хотелось ей закричать. Смотри, куда идешь. Не крути его так, будто хочешь, чтобы его укачало и маленький желудок выбросил все, что малыш успел съесть. Держи его так, чтобы он слышал биение твоего сердца!
Наверно, она издала какой-то звук или пошевелилась. Бен посмотрел вверх. Она как раз протянула ногу, чтобы наступить на следующую ступеньку. Ей захотелось отвернуться и бежать назад. Туда, откуда она пришла. Но он держал ее взглядом, словно в капкане, и не отпускал.
Уходили секунды. Слышалось тиканье венских часов, висевших напротив парадного входа.
— Он срыгнул на меня, но наконец уснул, проговорил Бен.
Джулия кивнула. Огромный ком в горле мешал говорить. В голосе Бена слышалась хрипота.
В глазах трогательная нежность. И Джулия поняла, что то чувство, которое пробежало по его лицу, когда он первый раз посмотрел на сына, еще больше усилилось за те часы, что он держал мальчика на руках. Бен бесповоротно влюблен в своего ребенка и уже никогда не будет полностью ее.
— Ты искала меня, Джулия? — спросил он, подходя к ней.
— Нет. — Ответ прозвучал скрипучим шепотом.
— Ты что-нибудь хотела? — Он чуть заметно пожал плечами. — Холодильник пустой, но в баре есть бренди. Он поможет тебе уснуть.
Океан бренди не мог бы погрузить ее в сон! А если бы даже и мог? Он и вправду думает, что ночью она отдохнет и утром будет смотреть на случившееся другими глазами?
Негодование, которое кипело и бурлило в ней с того момента, как ее день свадьбы потерпел полную катастрофу, вспыхнуло с новой силой.
— Нет ничего, что бы ты мог сделать для меня! — Она бросила эти слова, повернувшись к нему спиной. Потом взлетела к себе в комнату, и пеньюар обвивался вокруг ног словно туман.
Бен заснул далеко за полночь, но поспать ему удалось не больше часа: его разбудил малыш. Он вынул малыша из ящика, превращенного в колыбель. Потом положил сына на кровать, чтобы поменять мокрые пеленки.
Это задача, к которой надо привыкнуть. Как бы осторожно он ни действовал, из памперса всегда что-то вытекало или падало. И далеко не сразу ему удавалось пристроить на место чистый подгузник.
Возникла и добавочная проблема. Младенец будто знал, что находится в руках новичка: он вертелся и извивался так, что и угорь мог бы позавидовать.
Какая способность пускать струю!.. Какое упорство и постоянная готовность обмочить «обмундирование»!
— Потерпи, парень, — бормотал Бен, нащупывая липкий край застежки памперса. А в это время малыш яростным криком сопровождал невероятное брыкание. — Как только закончу, надену на тебя ползунки.
Когда Бен решил, что эта часть работы сделана, ребенок снова проголодался. Но черт возьми, откуда Бену знать, как его кормить? До этой ночи самое близкое общение с младенцами имело место, когда он еще жил в Саскачеване. Женщина, взявшая его к себе в дом, родила двойню. Двумя днями позже он перебрался на соседнюю ферму.
— Пистолет водяной, подожди, — попросил он, всовывая крошечные ножки в ползунок. Почти невыполнимая задача. В ту минуту, когда он размещал в штанине одну ногу, другая вылезала наружу. — У меня есть для тебя бутылочка с едой.
Ему бы тоже бутылочка не помешала, предпочтительно с виски и соломинкой в горлышке.
Баюкая ребенка на груди, он спустился в кухню. Там Бен нашел одну из коробок с питанием.
Она находилась в сумке, которую оставила Мариан.
— Вот, — сообщил он сыну, вталкивая резиновую соску в рот младенца.
Мгновение благословенной тишины прервалось резким плевком! Питание потекло из уголков рта. Малыш оттолкнул бутылку, и ночь наполнилась очередным яростным воплем.
Бен беспомощно смотрел на тирана, извивавшегося в его руках.
— Чего же ты тогда хочешь?
С посиневшим от крика лицом малыш скулил, глядя на отца. Воспользовавшись минутой, Бен снова втиснул резиновую соску в широко открытый рот и тут же поспешно выдернул ее. Ребенок захлебнулся и мучительно закашлялся.
— О боже! — Бен в ужасе взирал на сына. — На помощь! Скорей!
Кто-то услышал его. Не Бог, к которому он взывал. Джулия. Она появилась из темноты, скромно запахивая прозрачный пеньюар, накинутый на ночную рубашку с глубоким вырезом. Кажется, это называется неглиже, попытался вспомнить Бен. Темные волосы рассыпались вокруг лица. И Бен подумал, что она самое красивое создание, какое видели его глаза.
— Привет, — сказал он, повышая голос, чтобы перекрыть крик младенца. — Мы разбудили тебя?