Вдруг маленькая сцена с танцующей Машей начала быстро вращаться и скоро слилась в пестрый кровавый круг. Я помнил, что еще услышал над собой голос ее матери, прежде чем провалился в центростремительную, мчащуюся на меня дыру.
Машина мать вовремя вызвала «Скорую». После инфаркта в течение четырех месяцев меня выхаживала собственная жена. Когда же я наконец, опираясь на палочку, снова появился на фабрике, меня, оказывается, там очень ждали. Едва я вошел в свой тесный, заваленный бумагами кабинет, в нем возник низенький, похожий на обезьяну господин в прекрасном, очень дорогом костюме. Без предисловий он протянул мне свою карточку и спросил, действительно ли я являюсь единственным автором изобретения номер 1125/18, зарегистрированного в январе прошлого года. Я посмотрел на него внимательно и спросил:
– Ну?
Он сразу понял, что не стоит тянуть резину, и без обиняков сообщил мне, что он готов купить все права на это изобретение за кругленькую сумму. Я хорошо представлял, какой доход его фирме может принести эта изобретенная мной у Машиной кровати штука под номером 1125/18, и поэтому предложил ему прибавить к названной им сумме два нуля, оформленную в течение трех дней въездную визу в США, якобы по делам его фирмы, и билет до Нью-Йорка.
Видимо, он был хорошим физиономистом. Он посмотрел на меня и без дальнейших обсуждений сказал, что согласен. Через три дня конверт с визой, билетом и банковской карточкой был у меня в кармане.
Половину этой суммы я оставил жене. Сначала от свалившихся с неба денег она не могла прийти в себя. По прочно укоренившейся у бедняков привычке экономить она еще долго смущенно жалась, выбирая между автоматической стиральной машиной и видео. Тогда без лишних слов я купил ей и то, и другое, и еще пушистую норковую шубу в придачу.
– Теперь домой? – спросила сквозь слезы благодарности жена, прижимая к груди объемистый мягкий сверток.
– Мне надо слетать в Нью-Йорк, – ответил я, и она онемела.
В самолете я всю дорогу спал. В Рейкьявике, пункте кратковременной остановки, шел дождь. В Исландии, оказывается, тоже есть русская водка. Я выпил в баре в аэропорту стаканчик. В Нью-Йорке после освобождения из-под контроля я взял такси и поехал в бюро по рекомендованному мне адресу. Там меня ждали переводчица и частный агент. Его звали Джим. Он сидел за компьютером и смотрел на меня умными карими глазами. Я пожал его темно-коричневую, красивой формы худощавую руку. Пока он работал, я приличия ради облетел на прогулочном вертолете статую Свободы, но ничего не понял и никаких впечатлений не получил. Все мои мысли были заняты Машей. Вернувшись к бюро, в ожидании Джима я засел неподалеку в каком-то баре.
Машу Гончарову он нашел через два часа.
– Куда мы едем? – спросил я Джима.
– В прачечную, – ответил он. – Присматривай за своей сумкой, в этом районе полно пуэрториканцев.
Когда мы вошли, в небольшой комнате с полупустыми металлическими стеллажами никого не было. В высоко расположенном маленьком окне виден был только кусочек неба. В воздухе разливался запах какого-то сильного ароматизатора.
«Боже мой, это с филологическим-то образованием!» – успел по-российски подумать я, как дверь отворилась, и, пятясь худенькой спиной, нагруженная массивной тележкой с упакованными пакетами с бельем, в стареньких, еще московских, голубых джинсах, в комнату вошла Маша. Казалось, она не удивилась, увидев меня.
– Я сейчас! – Она разложила на полках белье, и мы вышли на улицу.
– Все изменилось! – сказал я, беря ее за руку. – Теперь у меня есть деньги и я могу тебя увезти в Москву. Мы купим дом в Далеком Поле и будем безбедно жить вместе.
– Нет, поздно! – Она сказала это спокойно и как бы в подтверждение этих слов отрицательно помотала головой. – Я никуда не поеду. Я буду жить здесь сама. Вы все меня предали. Я вам не верю.
– Я не хотел, Маша! Я слишком рано опустил руки! Прости меня! Я знаю, тебе приходится зарабатывать на жизнь в ночном клубе. Это не для тебя! Поедем домой!
– Не мне говорить тебе, Григорий, что дорога в ад, в сущности, вымощена благими намерениями. Я знаю, ты желал мне счастья, так же как и мама, но получилось все по-другому. Я никого не виню. Я не сержусь. Я и сама предала Питера. Вероятно, он думал, что я буду ему хорошей женой. Но и с тобой я не поеду, Гриша. Я не люблю тебя больше. Ты трус!
Да, она стала другая. Внешне не изменилась. Небольшой круглый пучок волос все так же украшал ее нежный затылок, и мелодичные беспомощные нотки все так же звучали в голосе, но не прежняя московская девочка-студентка стояла передо мной. Она была птицей, ударившейся о скалу, но не разбившейся, а вынесшей сильный удар. Птица отлежалась в кустах на морском берегу и теперь уже снова могла летать, но еще неровно, не отваживаясь подняться на большую высоту, однако карабкаясь все выше и выше. Она уже не боялась поднять голову и не боком, а прямо смотреть в небесную синеву.
– Не волнуйся, Григорий, иди! Все будет хорошо! Я уже хожу учиться в школу для медсестер, а в клуб только два раза в неделю. Через полгода у меня будет настоящая работа, и я этот клуб брошу! Когда я встану на ноги, я сама напишу маме, пусть она присылает сюда Наташку. Жизни лучше учиться здесь. Дома, в Москве, мы слишком уж рафинированы. Ну ладно, Гриша, иди, мне пора!
Она на мгновение прильнула к моему лицу, и я почувствовал слабый запах апельсиновой жвачки. Через открытую дверь я увидел, как она вернулась в комнату и села за металлический стол заполнять квитанции. Джим вынырнул откуда-то из-за моей спины и встал рядом.
– Пожалуйста, Джим, отвези меня в аэропорт!
– О’кей! – Он был деликатный человек, этот частный агент.
Я все-таки успел долететь до Москвы. Видимо, мне помогло продержаться то, что все время полета, в течение двенадцати часов, я был очень пьян. В аэропорту меня встречала жена. Видимо, Джим послал ей телеграмму о моем состоянии. У нее в глазах стояли надежда и слезы.
Я успел ей крикнуть вместо приветствия:
– Тимку из гаража возьмите к себе!
В ту же секунду я провалился в небытие навсегда. Может быть, это смешно, но я очень рад, что я умер.
Надо платить.
1996 год
Лялечка, или Ироничное размышление о нас, труженицах пера
Оля Иванова, после школы окончив педагогическое училище, вот уже лет пятнадцать работала парикмахером в дамском салоне. Запись к ней растягивалась на месяц, а то и побольше. И предпочитала Лялечка брать клиенток не просто так, не с улицы, а по рекомендации полезных знакомых.
Маленькая собачка до старости щенок. Лялечка, безусловно, подходила к этой категории. От природы будучи крошечного роста шатенкой, она красилась в натуральную блондинку и носила туфли на высоких каблуках.
– У меня от низких ноги болят, – заявляла она вопреки здравому смыслу и для убедительности воинственно топала маленькой ножкой. Ко всему прочему следует добавить, что Лялечкин муж трудился механиком в автосервисе, а дочка выросла уже настолько, что через год собралась поступать в то же самое педучилище.
Лялечка зарабатывала прилично. А могла бы гораздо больше, но у нее был свой принцип – она никогда не брала клиенток сверх рабочего времени.
– Извините, я занята, – твердо говорила она настойчивым дамам, снимала свой фирменный халатик, складывала инструменты и уходила.
– Может быть, вы можете прийти на дом? – Клиентки подмигивали Лялечке на оба глаза.
– Нет. В свободное время я предпочитаю заниматься другим делом. – Дамы поджимали губы и думали про себя: «Здрасьте пожалуйста, гордая какая! Каким это, интересно, делом предпочитает она заниматься?» Но поскольку Лялечка стригла их так, что в течение полутора месяцев достаточно было просто встряхнуть головой, чтобы стрижка ложилась, как новенькая, вслух выражать недовольство клиентки побаивались.
Лялечка же, никому ничего не говоря, писала романы. Сначала дело у нее шло не очень, но к концу третьего года этой работы она поднаторела. Ее пальчики каждый день бойко сновали по черным клавишам компа, и сама Лялечка получала от этого процесса удовлетворение гораздо большее, чем от возни с ножницами и расческой. Муж ее увлечению не противился, потому что, занятая романами, Лялечка прощала и ему его скромные развлечения – баню с пивом по субботам да футбол по телевизору. Дочке же уже вообще интереснее было с подружками, и вот так, худо-бедно, настал день, когда Лялечка закончила третий, самый лучший, на ее взгляд, свой роман.
«Куда же теперь его деть?» – задумалась она. Шагать сразу в редакцию было неудобно, хотя адреса всех известных издательств уже давно лежали у нее в записной книжке. «Без знакомства наверняка даже на порог-то не пустят». Лялечка решила подождать, пока не подвернется кто-либо, кто помог бы ей открыть дверь в новый захватывающий мир литературы.
«Ищите, да обрящете», – говорится для тех, кто страстно хочет чего-нибудь добиться. Для Лялечки смысл этого выражения облекся в дородную фигуру новой клиентки, рекомендованной Лялечке школьной подругой. Звали клиентку Августа Павловна. Когда она в первый раз непринужденно и мощно, как летний ливень, подплыла к Лялечкиному креслу, та сначала подумала, что Августа Павловна – старшая жена какого-нибудь восточного шейха. Так черны были ее густо выкрашенные сурьмой брови, так ровен был старомодный пробор, простирающийся от макушки до высокого смуглого лба. Переливисто и благородно звенели кольца и браслеты на морщинистых, желтоватых от табака руках Августы Павловны, а черная блуза удачно скрывала около трех десятков лишних килограммов. Впечатление довершало мощное контральто, которым Августа Павловна пояснила Лялечке свое желание избавиться от надоевшего пучка волос на затылке и приобрести модную стрижку.
Лялечка с невозмутимым видом взялась за работу. Пряди волос легко и быстро падали на пол. Когда до завершения процесса осталось несколько взмахов расческой, Лялечка извинилась, ушла в туалет и достала там из кармана сотовый телефон. Августа Павловна осталась в кресле с прикрытыми глазами.