Отец Никодим встал и осенил себя крестным знамением. Лукерья сделала земной поклон перед иконой.
– Храни тебя Царица Небесная, – сказал отец Никодим, благословляя Лукерью. – Добрые намерения Бог целует.
Наконец Мордовцев преодолел свою леность и полное безучастие ко всем домашним делам. Не дождавшись конца присутствия, вернулся домой и сейчас же прошел в комнату своей жены. Он решил выяснить дело.
– Скажи мне, моя дорогая, почему, собственно говоря, наша дочка живет у нас дома, а не с мужем? Чем он ее обидел?
– Обидел – не обидел, а вел себя глупо, как мальчишка. Она в нем разочаровалась.
– Это выходит что-то очень скоро. Нельзя разочароваться в пять минут. Разве лишь, если он оказался чудовищем. Что он, импотент, что ли?
– Не говори таких слов, это неприлично.
– Никакого неприличия в моих словах нет – я говорю о деле. Ты ее об этом не спрашивала?
– За кого ты меня считаешь? На такие скабрезные темы с родной дочерью я говорить не буду. Это вы, мужчины, сейчас же о пошлом…
– Милая моя, тут пошлости я никакой не вижу. Мы выдали дочь замуж, и она должна жить с мужем. Вместо этого мы держим ее у себя и потворствуем ее капризам.
– Это не каприз. Она его просто не любит.
– Зачем же тогда она согласилась выйти за него? Твой долг был объяснить, что брак возможен только тогда, когда жених и невеста любят друг друга. Разве это не так?
– Ну, знаешь сам, в старину родители венчали детей по своему выбору, не спрашивая, любят они или не любят. И правы были. Любовь – это блажь. Найдет дурь на глупую девку, она и за вертопраха, за нищего пойдет. Тут дело родителей вмешаться. Я старых правил. Это я нашла ей жениха и пригласила его бывать у нас в доме. Он с положением, имеет средства и даже приданым не поинтересовался. Тебе на все наплевать, лишь бы тебя не беспокоили. А я любящая мать, и потому сочла своим долгом обеспечить свое дитя. Денег у нас с тобою при твоих привычках никогда вдосталь не было и не будет, а перед Викой целая жизнь. Вот я ее и обеспечила, а ты и пальцем не ударил, только хмыкал: «Гм, ладно, мне все равно, делай, как знаешь», – и сейчас же в клуб.
– И сейчас скажу: ладно, замуж дочку выдали, ну и пусть живет с мужем.
– А на этом, то есть на том, чтоб она жила с мужем, я, мой дорогой, настаивать отнюдь не собираюсь. Раз он ей не нравится, то пусть она живет у нас дома, под моей защитой.
– Но он протестует. Я получил от него письмо, да еще какое. Сегодня он явился ко мне и наговорил мне неприятностей.
– Зачем ты его принял? Запрети пускать его, как я запретила ходить сюда.
– Милая, как мы можем запретить мужу нашей дочери требовать ее к себе?! Ведь она его жена.
– Он оказался недостойным ее.
– Да почему? Он чудный человек.
– Вы все чудные, вам лишь бы похоть.
– Да брось говорить глупости. Он с ней в законном браке и имеет на нее все права.
– О, как ты меня раздражаешь. Она его не хочет, вот и все.
– Он будет настаивать на своем праве, а какие у нас причины отказать ему? Он ни в чем не виноват.
– Пускай требует развода.
– Ты рехнулась? Сейчас же после свадьбы? Все подумают, что у Вики не все чисто в прошлом, и прочее. Да он вовсе не хочет развода.
– Я не считаюсь с его хотениями, я забочусь только о дочери. Пусть разводится.
– А дальше что?
– Дальше у Вики, да и у нас, будет спокойная и обеспеченная жизнь. Он будет обязан ей платить хорошее содержание, а сам может жениться на другой. Во всяком случае, я свой материнский долг выполнила: замужем или в разводе, но моя дочь обеспечена.
– Но ведь это подлость. Как же это согласуется с твоими религиозными воззрениями?
– Забота матери об обеспечении своего ребенка не может быть грехом. Мне покровительствует Божия Матерь Экономисса.
– Это еще что такое? Ты, знаешь, не совсем того. Ведь если он потребует суда, то суд посмотрит на это совсем иначе.
– Я буду молиться Владычице Небесной, и Она мне поможет. Большое дерзновение у Бога имеет также молитва девы, а Вика, по счастью, осталась девой.
– Какой вздор! А если он вызовет меня на дуэль? – спросил он наконец жену прямо в упор.
– Не говори глупостей, – чуть замявшись, ответила она. – Все эти дуэли – чепуха. Если вызовет, то откажись. Плюнь и откажись.
– Это будет совсем позор не только мне, но и всей нашей семье. Кроме того, он может оскорбить меня публично, даже просто убить.
Жена, сжав губы, помолчала, точно взвешивая в уме все «за» и «против».
– Это все глупости, – сказала она с упрямством, – я дуэлей не боюсь и дочки моей никому не уступлю.
В эту минуту раздался звонок.
– Секунданты! – вырвалось у Мордовцева.
– Вздор! Аннушка, не отворяй! – крикнула Ольга Петровна, но Аннушка отворила и сейчас же сунулась в комнату, где находились супруги.
Отпустив Лукерью, отец Никодим стал размышлять, как ему надо поступить? Церковь дает ему право вмешаться, и не только право: по канонам он даже обязан в подобном случае исполнить долг увещания. Но он отлично знал, что если в простом народе к духовным увещаниям всегда относились с уважением и слушали голос Церкви, то в интеллигентной среде на вмешательство священника посмотрят с иронией. В правдивость свидетельства Лукерьи он поверил вполне, ибо все шло от чистого сердца и без всякого личного интереса. Говорить с самим доктором он не считал нужным ввиду чрезвычайной для него болезненности этого вопроса. Лучше всего было побеседовать с кем-нибудь из семьи Мордовцевых и таким образом дополнить сведения, полученные от Лукерьи. Отец Никодим задумался. И вдруг его осенила мысль поехать к Алле Степановне. Он у нее не бывал, но адрес ее у него был записан.
До Аллы было не столь далеко, но и не очень близко, а потому отец Никодим поехал на извозчике. Вообще маститому протоиерею неловко было ходить по городу пешком за полторы версты.
Алла Степановна жила в небольшой квартирке в четвертом этаже. Существовала она уроками музыки, так как была хорошей пианисткой и недурно пела. Услышав звонок, она сама открыла дверь и встретила отец Никодима приветливым восклицанием.
– Добро пожаловать! Ждала аркадскаго принца, магараджу из Брамапутры, маркиза Сарданапал и еще кого хотите, только не вас. Очень рада. Позвольте, я сниму вашу шубу. Вы, надеюсь, посидите.
И она, взяв в зубы папиросу, которую держала в левой руке, помогла отцу Никодиму раздеться, старательно отворачивая голову в сторону, чтобы не посыпать пеплом ему на воротник, но все же табачный дым коснулся его обоняния.
– Ох, грешница вы, многоуважаемая Алла Степановна, – сказал он, – встречаете духовную особу совсем не подходящим фимиамом, но Бог простит вам все за ваше доброе сердце.
– Не очень у меня доброе сердце, милый батюшка. Уверяю вас, что иных людей прямо видеть не могу. Вообще, я забилась в свою конуру и живу только в моем маленьком мире искусства. Входите, батюшка. Это моя «студия». Правда, она невелика размером, но в тесноте, да не в обиде. Садитесь, батюшка, в кресло.
Алла усадила гостя, а сама села на круглый табурет у раскрытого пианино. Она непроизвольно положила руку на клавиши.
– Я сейчас все еще под впечатлением той замечательной сцены из второго акта «Пиковой дамы». Мы только что провели его вдвоем с моим учеником. Вы меня простите, это вам вряд ли интересно, но я до сих пор во власти музыки. Особенно этот момент, когда Германн неожиданно входит в комнату Лизы… Та пугается и хочет убежать. «Остановитесь… умоляю вас…» – говорит Герман полушепотом. «Зачем вы здесь, безумный человек?» – спрашивает Лиза. «Простите…» – отвечает Герман. Ну, и так далее, – сказала она и повернула голову к отцу Никодиму. – Извините меня, батюшка, искусство – это мой мир, и я уверяю вас, что в нем нет греха. He сердитесь на меня, но хочу заметить, что в этой сцене – не только поэзия слов и звуков. Глубина чувства достигает в ней совершенной чистоты… Германн вдруг видит на глазах у Лизы слезы. «Ты плачешь? – восклицает он. – Что значат эти слезы?» – «Не гонишь… и жалеешь… благодарю тебя… благодарю тебя», – не удержавшись, пропела Алла. Она вдруг вздохнула и отвернулась. – Меня никто не жалеет, батюшка, меня только осуждают. Человеческая молва давно приговорила меня к геенне огненной, но я всегда думаю о том, что где-то над миром существует высшая справедливость… Простите меня, я даже не спросила, чем обязана я вашему приятному визиту?
– Не слушайте людей, дорогая Алла Степановна. Людская молва не есть суд праведный. Уста человеческие поспешают изрекать хулу, забывая об ответственности, которую несем мы пред Господом за всякое слово. Пусть люди говорят, а мы не будем ничего отвечать на это. Но я должен перейти теперь к цели моего визита.
– Я вас слушаю, батюшка.
– Вам известно, что происходит между нашими новобрачными?
– Я знаю, что молодая вернулась домой и живет у родителей. Я того ожидала и, конечно, возмущена не столько глупой выходкой моей племянницы, сколько поведением ее родителей. Что же вы хотите? Братец мой равнодушен ко всему на свете и заботится только о своем спокойствии, а супруга его неустанно говорит о спасении души, требуя ото всех, чтобы они жили по канонам и соблюдали все церковные правила. На днях пристала ко мне, чтобы я «пособоровалась» для излечения моих дурных привычек. «Слишком много куришь, – говорила она мне, – это грех. Надо совершить над тобою Таинство елеосвящения». Не знаю, батюшка, так ли это необходимо? Я, конечно, грешница, но мои грехи никому не причиняют вреда и никого не обижают.
– Я всегда говорю, что вы ближе к спасению, чем многие другие, и о вас почти не тревожусь. Но я сейчас очень озабочен мыслью восстановить брачный союз у супругов, только что повенчанных мною. Произошел случай, когда Церковь должна совершить акт увещания. И этот долг лежит на мне. Беда, по всей вероятности, легко поправима, так как основана только на ребяческом неразумии. Но надо торопиться, чтобы из пустого недоразумения не возникло настоящее несчастье. Известно ли вам, что новобрачный вызвал вашего брата на дуэль?