Алла прошла в гостиную и села в углу на диване. Ей захотелось побыть одной и обдумать положение. Она потушила свет и собиралась погрузиться в размышления, но почувствовала, что кто-то бесшумно приблизился к ней.
– Барыня, милая, – прошептал чей-то голос. Алла узнала Лукерью. – Потолковать бы надо с вами, да боюсь, скажете не твое, мол, дело.
– Если что-нибудь нужное и хорошее, то говори. Сядь поближе.
Лукерья села на ковер, поджав ноги.
– Что ж хорошего? Хорошего-то мало. Вы, барыня, хотя вам ума не занимать стать, а все же, может, и не заприметили чего. Не ндравятся мне они.
– Кто не нравится?
– Да юнкаря. Уж больно они беспокойные. Уж как горланили сегодня, чистые жеребцы. Даже на кухне слышно было. Мы с Глашей сейчас же прибежали в щелочку посмотреть. Будь на то моя воля, я бы их к нам не допускала. Чистые жеребцы.
– Молодые они, Лукерьюшка. Это все понятно. Потом остепенятся, хорошие люди будут, военные. А только надо, чтоб молодая барынька наша людей видела, иначе заскучает и к маменьке назад ее потянет. Дела у нее мало. Пока не привыкла к хозяйству, пусть повеселится. Потом пойдут дети, и уж не до веселья будет.
– То-то пойдут, откуда им пойти-то, коли с мужем жить не хочет. Разве что от греха пойдут, а мы того не хотим, то есть чтобы барин наш был в обиде, потому – душевный он человек, не пьющий, добра-то сколько делает. Больные как его любят. Другого такого не найдешь, а тут эти петухи голенастые.
– Да никакого греха не будет, я все вижу.
– Если нечистый попутает, то как не быть греху. Глаза вам отведет, а сам-то саблей махать начнет по воздуху, да барыньку нашу и застращает, вот и готово. Другой, тот тихий, а глазищами-то все на барыньку молодую так и зыркает, – чтоб ему пусто было. Молодые, говорите вы. Оно, конечно, против молодости не пойдешь, но мы в законе, а потому нас нельзя трогать, а то долго ли до греха.
– Ничего не случится, Лукерьюшка, можешь идти спать спокойно, а я еще посижу и подумаю.
– Подумайте, барыня-голубушка, а я пойду, грешная, Владычице Небесной помолюсь. Только вот как быть, не знаю. Весь квартал над нами насмехается. Белобрысая эта, просвирня-то, ходит по дворам и языком треплет. Совести, говорит, у нас нету: нешто можно так жить, раз вокруг налоя было хожено и венцами венчано. Говорит, змея, что и вы неспроста здесь живете, дохтура обхаживаете. Каково мне это слышать? Я сказала, что в бельма ей наплюю, если не перестанет. А она и про отца Никодима, что у него благодати не хватило связать молодых, как следывает, и что он справлять свадьбы больше не годится. Змея она, а только на доме у нас точно печать лежит, и смеются все. Какой же это, мол, у вас брак супружеский, канитель одна. Скоро на улицу показаться нельзя будет. Засмеют совсем. Спокойной ночи, барыня.
Лукерья, с чувством достоинством, удалилась. Алла задумалась. «Итак, мы теперь стали притчей во языцех. И все почему-то возлагают свои надежды на меня, точно я владею каким-то талисманом. Тут целая стратегия. Для меня ясно одно: надо прежде всего вывести Вику из-под материнской власти, сделать так, чтобы в доме мужа ей было интереснее, чем у матери под юбкой. С другой стороны, нельзя, чтобы ей кружили голову мальчишки. Тем более что выходит так, будто я этому потакаю. Пригласить, что ли, завтра Ольгу Петровну? Пусть разделит ответственность. Воображаю, каковы будут ее сентенции. Вряд ли Вика обрадуется ее появлению. Но может быть, это так и надо. Нужен некий психологический шок, для выхода из-под материнской опеки, которая мешает ей стать женой и матерью. Какая глупая драма. И почему-то я уполномочена всеми ломать над этим голову». Алла вздохнула: «Я постоянно всем нужна, но никто еще ничего не делал для меня самой… из любви… из нежности». Алла почувствовала, что засыпает. Придвинула к себе бархатную подушку и задремала, полулежа на диване.
Под утро ей стало холодно и неудобно. Она встала и перешла в спальню. Вика в этот момент проснулась и посмотрела, удивлено, сонными глазами:
– Откуда вы, тетя? – спросила она и сейчас же опять заснула.
На другой день собралась молодежь. Юнкера привезли с собой Катю Воронину и ее сестру с братом, гимназистом 8-го класса. Без него они не хотели ехать.
После чая со сладостями молодежь захотела танцевать. Послали за тапером, который жил в соседнем доме. Все наладилось как нельзя лучше. После вальса и мазурки затеяли бесконечный котильон, в котором принял участие даже доктор, пригласив Аллу быть его дамой. Но Алла не испытывала веселья и все о чем-то думала, решая какой-то навязчивый вопрос. Наконец позвала Глашу и сказала:
– Я не знаю, куда девалась моя скунсовая муфта: сбегай к Ольге Петровне и спроси, не у них ли я ее оставила? Вот тебе двугривенный.
Глаша с видимым удовольствием побежала исполнять поручение.
Алла не хотела приглашать Ольгу Петровну, да и теперь это было уже поздно, но она знала внутренним чутьем, пока там будут разыскивать ее муфту, хотя бы это продолжалось всего одну минуту, Глаша успеет рассказать обо всем: о юнкерах, о танцах, о поездке в цирк и обо всем прочем, добавив к этому подробности из своего собственного воображения. Ольга Петровна не выдержит и почти наверное приедет, чтобы проверить моральное состояние дочери, если только не помешает муж.
Молодежь продолжала танцевать бесконечную кадриль. Наконец пришла в голову мысль устроить «jeux d’esprit». Придумали играть в суд прекрасной королевы. Для этого понадобилось снять с дверей одну портьеру. Катя Воронина задрапировалась «королевой», после чего рыцари подошли к ее ручке, а дамы сделали глубокий реверанс. Сидя на высокой табуретке, покрытой ковром, «королева» задавала самые неожиданные вопросы, на которые требовалось немедленно ответить. Правильный ответ вознаграждался приготовленными на блюде сладостями. За неверный или не находчивый ответ налагалось какое-нибудь оригинальное взыскание. Советником по этой части устроился брат «королевы», подававший большие надежды. Он стал с ней рядом и в случае надобности подсказывал необходимые реплики.
– Сколько лет жил Мафусаил? – спросила «королева» юнкера Белкина, подошедшего первым.
– Семьсот с гаком, – ответил тот, неуверенный в десятках.
– Получайте грушу.
– Кто был Риголетто? – спросила «королева» свою сестру Машу.
– Шут.
– Ну, ладно, получай яблоко. Теперь Брянцев, по вашей специальности: какой масти был Буцефал?
– Вороной, – ответил он, не задумываясь.
– Откуда вы это узнали?
– От денщика Александра Македонского.
– Насчет денщика ответ не выдерживает критики, так как дело происходило две тысячи лет с лишним тому назад. Вы провалились.
– Никак нет, прелестная королева, я получил эту справку оккультно, во время спиритического сеанса.
– Ну, это вы просто врете.
– Докажите, что это не так.
– Доказать не могу, а потому задам следующий вопрос: приносит ли луна какую-нибудь пользу влюбленным?
– Луна приносит только вред.
– Почему же?
– Она делает влюбленных глупее, чем они есть на самом деле.
– Никак вас не поймать.
Советник шепнул что-то королеве на ухо.
– Почему вы говорите: они есть, а не они суть.
– Слово «суть» уже давно уволено в отставку, а «есть» еще существует.
– Скажите быстро, – сколько букв в вашей фамилии?
– Семь, – немедленно ответил Брянцев.
– Ошиблись, – возразила «королева», пересчитав буквы по пальцам, – не семь, а восемь: вы забыли твердый знак. Объявляю вас провалившимся. Станьте рядом и ждите приговора.
– Соглашаюсь, чтобы сделать прекрасной королеве удовольствие, но не признаю себя побежденным.
Игра продолжалась. Доктор и Алла, сидя в глубине гостиной, с улыбкой наблюдали за происходящим.
– Наша молодежь настолько умна, что ее можно предоставить самой себе, – сказала Алла. – Пойдемте в столовую, мне нужно сообщить вам что-то.
Молодежь продолжала развлекаться. Задачей «королевы» было провалить всех и затем устроить суд всем сразу. Вика веселилась от души и нисколько не обиделась, когда на заданный ей вопрос: сколько верст до луны, она не нашлась ответить и была объявлена провалившейся. За ней последовал и юнкер Белкин, который не мог сказать, какого цвета были глаза у королевы Виктории.
– Выцветшие, – подсказал ему «советник королевы» под общий хохот, но и сам на этом провалился, так как «королева» отвергла это мнение, заявив, что глаза не выцветают. Вика заливалась смехом и удивлялась находчивости кавалеров, которые сдавались только из любезности.
– Что же вы хотите мне сообщить? – спросил доктор у Аллы, когда они перешли в столовую.
– Я хочу предложить вам выпить на брудершафт, ведь мы теперь родственники и вместе выводим в свет вашу жену.
– Я… с удовольствием, – засуетился доктор. – Чего вы хотите? – спросил он, подходя к буфету. – Портвейна или лучше я пошлю за шампанским?
– Налейте коньяку.
Доктор налил две большие рюмки.
В гостиной смех усилился. «Королева» судила провалившихся. Юнкера были приговорены пронести ее на стуле по всей квартире. Вике назначено было идти перед ней задом, неся блюдо с фруктами. Маша с братом заключали шествие, держа на руках шлейф из занавески.
Все в жизни складывается из маленьких деталей, которые наполняют нашу жизнь… Стечение этих деталей получилось в этот день крайне неудачным и кончилось большим конфузом.
Когда Алла с доктором пили коньяк, держал бокалы друг с другом через руку, в переднюю без звонка вошла Ольга Петровна. Ее впустила сопровождавшая ее Глаша. Дверь из столовой в переднюю была открыта настежь. При виде доктора и Аллы, пивших коньяк в непривычной для ее глаза фамильярной позе, Ольга Петровна замерла, приоткрыв рот. В этот же момент из гостиной, под звуки бравурной музыки, направляясь через коридор в переднюю, вышла странная процессия. Тапер, зараженный общим весельем, изо всей силы ударяя по клавишам, запел вдруг романс «Как король шел на войну». Ольга Петровна вздрогнула и повернула голову в сторону «процессии», которая двигалась прямо на нее. Юнкера, подняв на плечи, несли стул, на котором восседала «королева».