орошего обеденного стола – но всё лучше, чем совсем без ничего, или на побегушках у старшего брата. А потом на территории графства нашли то самое серебро, и дела графа сразу же пошли в гору. Брат предложил разделить доходное дело – господь, мол, велел делиться, и всё такое – но получил от ворот поворот, мол, ты куда-то там подался? Вот и счастья тебе, там теперь живи-поживай, да добра наживай.
С тех пор младшие Эскары – они теперь назывались Лакурами, по новым владениям – то и дело пытались отсудить у старшей ветви если не рудники, то клок земли, а если не клок земли – то хотя бы долю в прибыли. Судились и в Паризии, и в Рокелоре, и пока ещё ни разу не преуспели. И раз так вышло, что Лионель теперь некоторым образом интересовался делами Рокелора для нынешней королевы, то столкнуться с такой вот нежной семейной любовью – упаси господи, что называется.
Но с другой стороны, а если посмотреть на этого нынешнего Лакура вблизи? Вдруг он толковый? Потому что нынешний Эскар может похвастаться главным образом выгодным экстерьером, как и большинство приближённых принца Генриха. Доходы графства, Лионель слышал краем уха на каком-то заседании государственного совета, упали, несмотря на заветные серебряные рудники, хотя вроде бы об их истощении речь пока ещё не шла. Объективные причины или сеньор-дурак? Надо бы тоже разузнать.
Ещё, оказывается, старшая ветвь предъявляла младшей беззаконное владение неким крупным драгоценным камнем, который вывез с Востока глава семьи ещё едва ли не в эпоху крестовых походов. Якобы тот брат, который отправился искать счастья в Рокелор, прихватил с собой и камень. А если прихватил, то куда дел? Потому что если Эскары в древние времена хотя бы изображались с тем камнем на портретах, то нынешние Лакуры изо всех сил делали вид, что знать не знают ни о какой драгоценности. Да и если бы была у них та драгоценность, то зачем им тогда какие-то паршивые рудники? И всё в таком же духе.
А ещё последние два поколения Лакуры рождались не слишком сильными, но магами. Вроде, дед нынешнего графа взял в жёны красивую бесприданницу с магическим даром, и – это оправдало себя. И кажется, это обстоятельство ещё ухудшило и без того нерадостные отношения между родичами.
Лионель потратил целый день на беседы с разными людьми, знакомыми с Эскарами и Лакурами в течение последних лет так пятидесяти, и стройной картины так себе и не нарисовал. Может быть, конечно, всё это вообще не имеет к их истории и госпоже Мадлен никакого отношения, но вдруг имеет?
Кстати, если бы Мадлен была богатой вдовой, то интерес к ней Эскара можно было бы оправдать. Но Мадлен не была богатой вдовой, плюс – ей предстояло устраивать жизнь трёх магически одарённых дочерей, то ещё дело, если понимать тонкости. Уж наверное, ей не захочется ни для одной из дев такого замужества, как выпало ей самой. Поэтому…
Дядюшка Жиль неплохо развернулся – смог убедить госпожу Мадлен в своей безопасности для неё и детей и в своей в них заинтересованности, да так, что она и предложение его приняла, и про свою новообретённую силу с ним консультируется, и спать его приглашает к себе. И какие-то сорочки ему шьёт. А он возится с её девочками. Прямо идиллия.
Так вот, чтобы уже ничто этой идиллии не мешало, нужно было вытряхнуть дядюшку из охотничьего дома и привлечь к делу. Кажется, пришла пора говорить и с Жан-Люком, и с Эскаром, и делать это лучше вдвоём, у них разные сильные стороны, и не исключено, что потребуются все.
А пока дядюшка будет выбираться от тёплого бока невесты в столицу, Лионель придумал ещё одну фигуру на свою доску - кого можно было бы расспросить про Лакуров и их с Эскарами родственную любовь.
Господин маршал Вьевилль нахмурился – для чего это Лионелю понадобился содержащийся под стражей его величество Генрих Рокелор. Он изменник, его дни в любом случае сочтены – и не так важно, казнят его на площади по желанию королевы-матери или помрёт сам, от ран, которые почему-то никак не затягиваются.
На взгляд и вкус Лионеля, казнить короля, пусть и такого вот, на площади – было в этом что-то противоестественное. Королей не казнят. Даже бывших, даже свергнутых, даже неудачливых, даже тех, кто показал себя не самым хорошим королём. Их держат в заточении – до смерти.
Генрих, король Рокелора, был не сказать, чтобы юн – двадцать два года, воспитан в заветах реформированной религии, до того, как стал королём, успел принять участие в паре военных столкновений между католиками и протестантами под руководством еретического же маршала Сильвестра Мартена, и говорят, показал себя храбрецом. Военным гением не стал, но – с поля боя не бежал и оружие со страху не бросал. С другой стороны, с чего бы – он воспитывался вместе с принцами, и даже дружил с его величеством Карлом Девятым – правда, это не помешало Генриху потребовать его выдачи во время мятежа, и казнить свою супругу, сестру означенного Карла, он собирался совершенно серьёзно.
Теперь супруга, её величество Маргарита, не показывает носа из охотничьего дома Лионеля – очаровательного, к слову, носа, но это сейчас к делу не относится. И когда Лионель предложил сопроводить её в столицу – во дворец, к матери и братьям – она побледнела, замотала головой и сказала, что никуда не двинется. Потому что если супруг её останется жив, мать отдаст её ему снова. А если изволит умереть – то мадам Екатерина тут же найдёт ей другого мужа, и кто поручится, что тот новый муж окажется лучше? Пока же её нигде нет, а на нет, как известно, и суда нет.
К слову, одной в Рокелор ей тоже страшно. Кому она там нужна – в крошечном королевстве на далёком Юге? Того и гляди, подгребут если не Арагония, то Франкия, и не будет никакого королевства. Поэтому – спасибо, кузен, вы добры необыкновенно, и я готова бесцеремонно пользоваться вашей добротой и далее. И вообще люблю я вас, есть грех. Поэтому…
Грех даме пришлось отпустить, и вообще всячески её утешить, и заверить в ответных чувствах – что ж теперь, раз дано свыше, не просто так ведь?
Таким образом, Лионелю пришлось рассказать отцу о своих изысканиях в области приграничных родственных связей. Отец посмеялся – надо же, как бывает-то – и распорядился пустить Лионеля в подвал отдельного крыла Пале-Вьевилля. Крыло это всегда использовалось как склад оружия, доспехов, боеприпасов, боевых артефактов, и ещё там размещали дополнительные отряды, если в таковых возникала нужда. А темницу в подвале устроили ещё пару поколений Вьевиллей назад – при прадеде, тот отменно воевал, врагов у него хватало, и некоторых он предпочитал содержать поближе к себе, не доверяя королевским тюрьмам.
Впрочем, его величество Генрих Рокелор получил в своё распоряжение три подвальных комнаты – спальню, ванную и какой-то аналог гостиной, и кажется, его даже гулять могли выводить – если бы он был способен держаться на ногах достаточно долго. Но увы, лекари пока разводили руками, а маги-целители были в его случае бессильны – его величество имел иммунитет к магии.
Лионель поговорил с лекарем, прежде чем спускаться в подвал – что там вообще и как. Лекарь всю жизнь служил при отцовском штабе разом с магом-целителем, ран и травм видел предостаточно, и именно что разводил руками – в целом-то ничего особенного. Две раны (точно, подумал Лионель, одна от Жанно, вторая – от его шустрой Лики), и ожоги, от которых его величество испытывает сильную боль.
Это последнее было любопытно. С одной стороны, помянутый иммунитет. С другой – иммунитет иммунитетом, а попробуй-ка пройди через огонь, хоть бы и магический? А госпожа Лика, ныне прекрасная графиня Саваж, тогда устроила во дворце очень качественный пожар. И его величеству, заставшему самый конец операции по спасению его супруги от него и его людей, пришлось-таки выбираться наружу через окно – это показалось безопаснее, чем пробовать, действует ли на него магический огонь.
На его одежду, к слову, очень даже действовал. И не прикажи Лионель тогда подобрать его и взять с собой – уже бы отдал концы, наверное. А может быть и нет, как говорит та же госпожа Лика – это не точно.
При его пленном величестве было двое стражников, они же слуги, один постоянно находился при пленнике, второй – в гостиной. Лионель попросил доложить о его приходе, его приветствовали, выслушали и пригласили проходить.
Генрих лежал в постели и выглядел отвратительно – бледный, всклокоченный, очевидно слабый. Один нос и торчит, да глаза сверкают. Лионель поклонился – вежливость-то никто не отменял.
- Приветствую вас, Генрих. Позволите присесть?
- И что же привело ко мне вашу беспардонную особу? – сощурился Рокелор.
- Удивительное дело, - Лионель был благостен и добр, пока.
- Где моя супруга?
- Под покровительством семьи Вьевиллей. И пока намеревается остаться в таком статусе.
- И кто же из вас забрал её себе? Твой брат? – это «твой» наводило на размышления – неужели Генрих что-то чувствует к своей супруге, или это ощущение обманутого собственника?
Опять же – Этьен? Да ну, у них уже пару лет как всё потухло. Хотя, конечно, пока полыхало – Лионель отчаянно завидовал.
- Как можно говорить такое о собственной супруге? Да ещё и принцессе из приличной династии? Стыдитесь, Генрих.
- Пришли читать мне мораль?
- Делать мне больше нечего. Нет, хотел спросить вас о делах в ваших владениях.
- Можно подумать, я о них что-то знаю!
- А вот не надо участвовать в заговорах, - сверкнул глазами Лионель. – Знали бы больше. Расскажите мне о Лакурах и их родичах Эскарах.
- Что вам до них?
- Пока – ничего. Но всякое бывает, понимаете. Предлагаю сделку – вы мне о них рассказываете, а я оставляю вам некое болеутоляющее средство, абсолютно не магическое.
- С чего бы это вдруг? – не понял Рокелор.
- Нужно же как-то платить за то, что хочешь получить. Знаете, у нас, магов, это напрямую зависит – если ты взял, но не расплатился, то отдача будет скорой и сильной. На самом деле у не-магов всё так же, просто они не обращают внимания, пока ту отдачу не получат. Берут, берут, ещё берут – даже больше, чем им нужно, на самом-то деле, а потом оказывается, что лучше было бы не брать вовсе. Так вот, средство не магическое, это травяной настой с добавлением какого-то минерального сырья, используется в лекарской практике в некоторых местах на Срединном море. Раны ваши не исцелит, но терпеть будет попроще, - и Лионель достал из поясной сумки флакон прозрачного стекла с ярко-голубой жидкостью. – Три капли – и боль уходит. На некоторое время, конечно же, не навсегда.