го да от души поиздевался над ним.
Старик слушал в молчании. Сейчас Пларгун ему не нравился. Старик с укоризной посмотрел на дерзкого молодого человека.
— Нет никакого злого духа! Нет вообще никаких духов! — почти кричал Пларгун, тяжело дыша.
— А чем объяснить твою неудачу? — медленно, отчеканивая каждое слово, сказал старик, пронзительно глядя в глаза Пларгуну. — Нехану осталось совсем немного до плана. Я, худо ли, хорошо ли, взял восемь соболей. А ты — всего два. Так чем же объяснить твою неудачу? А время — идет!
— Просто я никчемный охотник! — сказал наконец Пларгун. В его охрипшем голосе была подавленность.
— Врешь! — Старик сейчас очень напоминал пригнувшуюся для прыжка старую облезлую росомаху. — Врешь! Я видел, капканы твои поставлены правильно. А соболь обходит их на расстоянии десяти — пятнадцати прыжков. Вот теперь и подумай!
Потом быстро отошел, повернулся в сторону деревьев, согнулся.
До Пларгуна донеслось всего несколько слов. Старик молил Пал-Ызнга простить молодого человека, несмышленого в таежных делах, в обычаях предков, и его, старого человека, вышедшего из ума и принявшего участие в столь непристойном разговоре…
Слабость валила с ног. Пларгун вошел в избушку, выпил из чайника целебный напиток и лег на нары. Старик в угрюмом молчании сел на чурку. Но тут же вскочил и вышел. Принес потрепанную охотничью сумку, достал мясо, нарезал большими кусками и бросил в кастрюлю с растопленным снегом. То ли от усердия, то ли еще от чего, старик сопел шумно, с присвистом. В ожидании, когда сварится мясо, он сидел на чурке в позе уснувшего филина.
«Зря все-таки я обидел старика, — мучился Пларгун. — Он тут ни при чем». Но чей-то беспристрастный голос спросил: «А ты подумай хорошенько. Разве не старик своим невежеством вселял в тебя сомнения и сковывал волю? Этого тебе мало? А разве не он вместе с Неханом чуть было не отправили твою собаку в жертву духам? И этого мало? А разве не он…»
— Хватит! — заорал Пларгун, вяло переворачиваясь на другой бок.
Лучка недоуменно вскинул седую голову. Потом неторопливо снял с печи кастрюлю, заостренной палкой подцепил кусок мяса и выложил его на стол. Отлил бульон в миску. Затем снова нагнулся к своей сумке, вытащил вяленый кусок кеты, бросил Кенграю, следившему с неотступной жадностью за всеми его движениями.
Не сказав ни слова, толкнул дверь и исчез за морозным облаком, что плотными клубами вкатилось в натопленную избушку. Через минуту послышался скрип утоптанного снега — звуки лыж.
«Ушел», — с тревогой подумал Пларгун.
К вечеру недомогание несколько прошло, и Пларгун почувствовал себя лучше. Поужинал. Накормил Кенграя. И когда уже засыпал, услышал выстрел. Он, казалось, раздался над ухом.
Кенграй вскочил, его уши заострились, заходили в разные стороны, ловя звуки.
Раздался скрип снега, кто-то быстро подходил. Открылась дверь, в темную избушку ворвались клубы морозного воздуха, закрыли проем в двери, оставив узкую щель наверху, через которую виднелись освещенные луной ветви.
— Вставай! Иди со мной! — Голос старика прерывался от одышки. Старик загремел чайником и снова исчез в густых клубах морозного облака.
Пларгун накинул доху, надел шапку и, выйдя следом, замер.
Шагах в двадцати от избушки, запрокинув точеную голову с великолепными пышными рогами, судорожно бился дикий олень.
Уже потом, в избушке, после того как добычу освежевали, старик объяснил: зная, что в глубокий снег олени не любят делать переходы, он пошел по следу девушки, которая рассказала, что в четверти дня ходьбы отсюда пасется стадо оленей. Глубокий снег тяжело преодолевать тонконогому оленю. Поэтому его нетрудно нагнать на лыжах. И старик отбил хора и пригнал его к избушке, как домашнюю скотину…
Старик выхватил нож, пригнулся и точным движением вскрыл вену на шее оленя. Кровь хлесткой струей ударила в подставленный чайник.
— Пей! — приказал старик.
Пларгун упал на колени, подрезал струю сложенными лодочкой ладонями и припал иссохшими губами к горячей крови.
Он пил долго и жадно: истощенный организм, замученный цингой, требовал немедленной помощи…
Держался некрепкий мороз, к которому легко притерпеться. Если находишься в движении, даже становится жарко, хотя на тебе только ватная телогрейка.
Ловушки давно ждут хозяина. А за эти дни Пларгун заметно окреп.
Оба охотника ушли вместе по лыжне Пларгуна. У хребта с вершиной-гольцом старик сойдет на свою лыжню.
Когда стали на лыжи, Лучка кивнул на медвежью тушу.
— Что ты будешь делать с ним?
— Да ничего. Оставлю мышам.
— Будет корм — будут мыши. Будут мыши — будут соболи, — сказал старик.
Охотники двигались легко — впереди Пларгун, за ним — старик.
Накатанная лыжня сверкала под сильным солнцем, вела по распадкам и по взгоркам.
Пларгун обратил внимание на то, что сучья и колоды, ранее спрятанные под толстым слоем снега, теперь чернеют тут и там, будто кто сдул с них снег.
Следы соболей испещрили тайгу вдоль и поперек. Вся лесная живность воспользовалась затишьем, спешила пополнить свои запасы. Мыши и те вышли из-под снега и прострочили сугробы мелкими убористыми стежками.
У первой ставки охотники остановились изумленные: капкан черным крестом выделялся на снегу. Лучка досадливо покачал головой: кто же так маскирует капкан — он весь на виду.
— Просто-напросто снег испарился сверху.
— Что ты сказал? — переспросил Лучка.
— Снег, говорю, испарился сверху, над капканом.
Старик нерешительно покачал головой.
Через минуту-другую открытие заставило их задуматься. На снегу рядом с капканом и оголившейся, источенной мышами привадой будто кто-то насыпал мелкой древесной трухи. Но труха была слишком правильных размеров и странного зеленоватого цвета. Пларгун нагнулся, ногтем выковырял сперва одну крошку, потом вторую. Помял пальцами и понюхал.
Старик внимательно следил за ним.
— Что это?
Но Пларгун от обиды и ярости уже не слышал старика.
…Снег… Берлога… Куртка Нехана… Махорка в кармане… Испуганный взгляд Нехана и торопливое: «Это для жертвоприношений!» Подлец, вот как ты приносишь жертвы!
— Что это? — переспросил старик.
— Дух! Злой дух! — гневно закричал юноша.
Старик наклонился над желтыми крошками, дрожащими крючковатыми пальцами выковырял несколько штук, растер о мозоли на подушечках пальцев и поднес к носу.
Махорочные крошки нашли и у второй ловушки, и у третьей…
— Вот он, злой дух. Злой дух — человек! А не какой-нибудь там всевышний или еще кто, которого никогда и нигде не было!
Гнев придал юноше силу, он шел широким шагом. Старик едва поспевал за ним.
У стыка Округлой сопки и хребта с гольцом охотники переступили на лыжню Нехана.
Мирл лежал под сугробом с подветренной стороны наполовину занесенной снегом избушки и нежился на солнце. Нехан не имел обыкновения держать собаку в избушке — считал, что домашние запахи притупляют у собаки нюх, и даже в самые лютые бураны не впускал Мирла в дом.
Мирл услышал скрип снега, поднял толстомордую голову, повел обвисшими ушами в белесых шрамах — память о многочисленных драках с другими собаками, негромко гавкнул.
Нехан приоткрыл дверь, высунул лохматую густочерную голову: по его лыжне не спеша приближались двое.
«С чего они решили навестить меня?» — подумал он и, накинув на плечи телогрейку, вышел навстречу.
Двое подходили медленно и сурово. Даже не поздоровались. Нехан, привыкший к тому, что его почитали, сразу почувствовал что-то неладное.
Охотники молча сняли лыжи и повесили на сук корявой лиственницы, что стоит у избушки. Туда же повесили котомки и ружья.
Молча вошли в избушку, молча сели на чурбаки..
Нехан сходил в амбар за мясом и юколой. Все время, пока он возился у печи, старик и юноша не произнесли ни слова.
Нехан чувствовал: молчание похоже на предгрозовое затишье. Он еще не знал, что затеяли эти двое, и лихорадочно искал причину, побудившую их явиться к нему вместе. «Наверное, пронюхали о провизии, — подумал он. — Но когда они сумели это сделать? Пларгун ни разу не бывал у меня с тех пор, как разошлись по своим участкам. Может быть, Лучка? Но он, кроме избушки, ничего не мог видеть».
Молчание тяготило. Прервать его каким-нибудь пустяковым вопросом? Или непринужденно рассказать о чем-либо смешном? Нет, не надо. Все эти старания будут выглядеть нелепо и лишь подчеркнут возникшую между ними неприязнь. А может, спросить о делах? Ведь я все-таки начальник. И уже хотел было задать вопрос, но вовремя спохватился и промолчал. Он понял, что одно его слово станет той искрой, которой не хватает для взрыва. Нехан выставил на низкий столик нехитрую снедь, налил кипятку в кружки, поставил чайник обратно на раскаленную печь.
Он уже взял себя в руки и терпеливо ждал, когда они сядут к столу. Такой уж обычай: будет разговор приятным или окажется неприятным, а надо накормить людей с дороги.
Первым, не заставляя себя долго ждать, к столу придвинулся старик, за ним — Пларгун. Лучка сидел плотно, ссутулившись над краем стола, удобно подтянув под себя скрещенные кривые ноги. Левой рукой он выхватил дымящийся кусок оленины, прикусил редкими зубами, правую с ножом поднес под мясо и коротким резким движением отрезал кусок у самых губ. Прожевал его и с шумом проглотил.
Он быстро отрезал куски мяса, при этом сверкающее лезвие ножа энергично ходило у самого приплюснутого носа, а глаза довольно щурились, отчего казалось: на его лице вместо глаз остались только две черточки.
Плагун жевал с угрюмым усердием, машинально глотал, совсем не чувствуя ни вкуса мяса, ни запаха чая. Он с испугом заметил, что его решительность тает по мере насыщения желудка. И поэтому опасался, как бы злость не прошла совсем. Надо быстрее закончить затянувшееся чаепитие. А старик даже не думает кончать трапезу. Вот как смачно чавкает. Как будто для того только и прошел трудный путь, чтобы сесть к столу и больше никогда не вставать из-за него.