И заметили люди: у старика появилась странность. Ни с того ни с сего Изгин переставлял в доме нехитрую свою мебель. Высокий русский стол, обшитый потрескавшейся, выщербленной клеенкой, переносил от окна к глухой стене, низкий стол — пырш — перетаскивал к нарам, менял местами толстые чурбаки-сиденья.
Не знали люди, что такая перестановка мебели создавала иллюзию смены мест, переездов, заглушая хоть ненадолго убийственную тоску по странствиям.
В нынешнюю весну перестановки так участились, что замученный длинноногий стол стал жалобно скрипеть. И чтобы не расшатать его окончательно и как-то отвадить себя от этой неодолимой потребности, старик прибил большими гвоздями ножки стола к полу.
Шли дни. Долгожданная осень медленно, но вступала в свои права. Нгаски-ршыхн — чересхребтовый ветер, дующий с материка, — стал настойчивым и до дерзости властным. Он взбеленил залив, который долго и упорно бил в берег гривастыми волнами, будто зная, что отсюда ему суждено застывать.
Как-то утром привычно пропела дверь, вместе со светом в глаза ударили силуэты лодок, но за ними старик не увидел живого плеска воды. Как глаза мертвеца, холодно мерцала тусклая полоса. Старик облегченно вздохнул: скоро…
А пока он решил заняться промыслом нерп. Осенью нерпы не уходят в море — в заливе достаточно пищи. Они просасывают тонкий лед и дышат через отдушины. Иногда выходят на лед. Тогда их видно на ледяной пустыне за много километров.
Еще несколько дней стужи, и по заливу можно ехать. Изгин заточил легкий гарпун, подтянул на нарте ремни, обрубком лесины подпер дверь, чтобы бродячие собаки не проникли в дом, и первым в селении открыл сезон дороги. Откормленные собаки рванули и понесли Изгина к острову Нга-марф. По целине еще не сбитого ветрами снега четко обозначились две узкие полоски — след Изгиновой нарты. Попарно привязанные к потягу собаки мчали легко. Над заливом взлетела длинная песня полозьев. Впереди упряжки, соединенный с потягом длинным постромком, резво бежал передовик Кенграй. Он знал, куда его направил хозяин. Каждую осень Кенграй ведет упряжку на остров. Там его и всю упряжку ждет свежее мясо нерпы.
Вдруг Кенграй резко бросился в сторону. Упряжка с визгом пошла за ним. Изгин слегка притормозил нарту. Кенграй, тыча носом, стал разгребать чуть приметный бугор. Под тонким снегом бурлила черная вода. Отдушина! Обрадованный старик не по возрасту ловко спрыгнул с нарты и отметил ее веткой ольхи, прихваченной на всякий случай. Теперь нерпа этой отдушины, по нивхским обычаям, уже имела хозяина, и если кто-нибудь добудет ее, отдаст хозяину отдушины.
…Покосившаяся бревенчатая изба, припорошенная свежим снегом, дохнула на хозяина холодным сумраком. Изгин внес меховую постель, юколу для себя и собак, кастрюлю и остальные вещи. Затопил железную печку сухими прошлогодними дровами, что аккуратно сложены у стены.
…Изгин проснулся, когда было еще темно. Избушка за ночь остыла. За маленьким окном начинался рассвет.
Старик поднялся, старость больно отдалась в позвоночнике. Кряхтя принялся разжигать печь.
Позавтракал юколой и вышел. Солнца еще не было, но даль хорошо проглядывалась. На белой, как простыня, поверхности залива чернели три крупные точки. Это нерпы. Сегодня первый день охоты по замерзшему заливу. Старик надел белый маскировочный халат, взял озмырш — изящный гарпун — и малокалиберную пятизарядку и спустился на лед.
…Изгин долго целился. Нерпа взмахнула ластами, красиво изогнулась и ушла в отдушину, будто пронзила лед. Капли крови на снегу говорили о легком ранении.
— Эх-хе-хе-ех-е… — только и сказал Изгин.
Вторую нерпу, маленькую, взял. Третья не подпустила на выстрел. Неудача не огорчила охотника. Чего хорошего ждать, когда он не соблюдает даже самых простых обычаев. Ведь перед охотой надо было задобрить хозяина моря Тол-Ызнга. Старик отругал себя за поспешность.
Вернувшись в избу, вытащил из мешка кулечек с рисовой крупой, которую прихватил специально для жертвоприношений, отсыпал горсть, выложил из пачки несколько папирос, что предназначены для той же цели, так как Изгин не приучил себя к курению, и не поленился сходить за целый километр к отдушине.
— Будь благожелателен ко мне, дряхлому старику. Угостил бы тебя, да нечем: беден я, — сказал, мягким движением бросая в воду приношения.
Изгин больше месяца не ел свеженины. Потому, не откладывая надолго, ловко разделал нерпу, закусил сладкой печенкой, сварил и съел нежную требуху с кровью. Голову нерпы обсосал и закопал под обрывом — пусть другие нерпы не думают, что Изгин дурно обращается с их сородичами.
В следующие два дня старик добыл только одну нерпу.
«Ничего, — успокоил он себя, — только начало охоты».
Как-то, поднимаясь с залива на берег, Изгин заметил: под обрывом в снегу мелькнул рыжий хвост. Неужто лиса? Но почему она подошла к избе, ведь собаки рядом. Молодая, совсем светлая лиса вынырнула из снега. Она тонко тявкнула на человека и, дразня собак, помчалась прибрежными буграми.
Следы лис стали попадаться часто. Но старик не обращал на них внимания — мех еще недостаточно вылинял. Да и охота на этих прекрасных ходоков — большая трата сил, а старик уже не может долго стоять на лыжах.
В пятое утро вышел Изгин из своей избушки, да так и замер — семь нерп лежало на ледяном панцире залива. К первой подкрался близко, но она успела уйти в отдушину. Другие нерпы лежали в отдалении и не могли заметить человека в белом халате. Старик решил подождать: если у нерпы нет второй отдушины, она через несколько минут высунет нос, чтобы вдохнуть воздух.
Так и есть. Вода запузырилась, забулькала, и показался буроватый усатый нос. Изгин с силой вонзил в него гарпун. Нерпа рванулась и сдернула наконечник гарпуна с древка, но ремень, связывающий их, не дал ей уйти. Ремень натянулся, зазвенел тетивой тугого лука, с него бусинками брызнула вода. Нерпа вырывалась, но жало наконечника с открылками прочно засело в слое жира под кожей. Изгин с трудом подтянул нерпу, ударил палкой по голове и вытащил на лед.
Ко второй подкрался близко и тут увидел — она без головы. А следующая нерпа была с разодранным горлом. Это мог сделать только Он, его давнишний друг — лисовин. Это его манера работы. Старик обрадовался тому, что у его друга клыки еще сильны.
Он, конечно, знает, что Изгин одряхлел и очень нуждается в его помощи. Он явился ночью. Как всегда, мастерски подкрался к нерпам и ударами клыков умертвил их. Это Он приготовил подарок своему давнишнему другу. Сам же, должно быть, сейчас отдыхает в буграх острова.
Полдня Изгин занимался тем, что свозил дар друга к избушке и варил пищу себе и собакам.
После крепкого чая он обычно ложился отдыхать. Сегодня же ему не лежалось. А он-то думал, что больше не увидит его. Вышел на залив, нашел крупный, как у ездовой собаки, след, его он узнает среди тысячи лисьих следов. Старик пригнулся над ним — когти притупились, почти не обозначились на снегу. Да, стар. Эта зима — последняя зима старого друга. Такова воля природы. Изгин лишь ускорит его конец. Чего ему зря мучиться?
Они впервые встретились восемь лет назад. Как-то днем Изгин рассматривал в бинокль поверхность залива и вдруг заметил: от Лесистого мыса к Нга-марф движется черная точка. Вскоре он увидел, что это длиннохвостая собака. Наверно, сука, решил Изгин. Собака пробежала мимо него в нескольких шагах, и только тогда Изгин распознал в ней черно-бурого лисовина. Зверь скрылся за ропаком. А спустя минуту старик уже радовался, что не убил дорогую лису.
Когда Изгин был молодым, каждый род нивхов имел свои охотничьи угодья. У отцов Изгина было большое урочище за Лесистым мысом. Летом и осенью там собирали ягоду и орехи, зимой охотились на соболя. Но главным его богатством считались черно-бурые лисы. Отцы Изгина выкапывали из нор лисят и держали в поселке. Тогда чуть не у каждого дома можно было видеть маленькие хатки. Тонкий лай лис перемешивался с грубым лаем нартовых собак. И этот хор можно было услышать почти во всех нивхских селениях. На племя оставляли несколько пар лучших чернобурок. Чувствуя покровительство человека, звери не уходили из урочища. Со временем нивхи перестали держать лис. И никто уже не интересовался норами, расположенными далеко от селения.
С некоторых пор охотники стали замечать, что помеси черно-бурых и рыжих лис — крестовок и сиводушек — стало больше. А потом у промысловиков появились дальнобойные ружья. Охотники преследовали дорогих зверей и выбили почти всех. Бывали зимы, когда чернобурок не встречал ни один охотник с побережья. Вот как мало их стало!
Когда Изгин впервые увидел лисовина, у охотника появилось такое чувство, какое появляется при встрече единственного брата после долгой, полной неизвестности разлуки. Наверно, это потомок чернобурок Лесистого мыса. Где-то глубоко в душе шевельнулось придавленное толстым слоем времени чувство хозяина и покровителя. Первая мысль была: как бы лисовин ненароком не нарвался на выстрел какого-нибудь охотника.
В течение зимы Изгин и лисовин встречались несколько раз. Человек отгонял зверя от косы, по которой ходили охотники. Лисовин уходил спать в сторону Лесистого мыса. Его переход на залив и косу лежал через Нга-марф. При каждой встрече радость заполняла душу Изгина, и он разговаривал с лисовином, как с родным. А тот, отбежав немного, садился, рассматривал человека и, оглядываясь, медленно уходил.
Лисовин перестал бояться Изгина. И не надо, умница! Знай свое дело — размножайся.
Несколько раз лисовин попадал в облаву охотников, но перепрыгивал флажки и уходил, дразня стрелков богатым пушистым хвостом. Он крупный и сильный. О нем в селениях ходили легенды и поверья: будто это не лиса, а дух, обернувшийся в дорогую лису, показывается людям, чтобы напомнить о себе.
В феврале во время гона лисовин водит целую стаю самок. Другие самцы боятся его — уж очень сильны челюсти черно-бурого, а удар широкой грудью может любого сшибить с ног. А в следующую зиму — охотники добывали крестовок и сиводушек. И никто не знал, что надо благодарить не Курига, а Изгина. Изгин же от этой доброй тайны испытывал радость.