Горячий чай выгнал остатки стужи, которая, воспользовавшись сном старика, закралась под самое сердце, стало теплей.
Старик решил не мучить собак — растянул упряжку на всю длину потяга, чтобы собаки не запутались в постромках. Затем он дал им мороженой наваги и немного сала (кто знает, сколько ему бродить по тайге) и стал на лыжи.
Кенграй и Мирл оторвались от корма: ты что, уходишь без нас? Почувствовав их взгляд спиной, охотник оглянулся: вся упряжка недоуменно смотрела ему вслед. Старик налег на лыжную палку, быстрее заскользил между деревьями, и рассыпающийся целинный снег стал мягко ложиться под легкие охотничьи лыжи, обшитые камусом[46].
…Вскоре лес поредел, деревья как бы раздвинулись.
Изгин пересек чистую низину и углубился в ольшаник. Он не сомневался, что идет по переходу лисовина. И действительно, между кустами, где снег не переметает, охотник внезапно увидел тропу. И старое, уставшее от пережитого сердце охотника застучало радостно и взволнованно.
Последний, трехдневной давности след уходил в сторону тайги. Лисовин делал частые галсы в сопки, но основная тропа вела в верховья речки.
На повороте от речушки Изгин вдруг увидел лыжню. Лыжня уперлась в след лисовина и дала несколько лучей в стороны: охотник вернулся своим следом. Судя по всему, здесь побывал опытный охотник: только наметанный глаз Изгина мог заметить места ставки четырех капканов. Охотник был здесь позавчера. Надо обойти чужие капканы, нельзя мешать другому охотнику. Это закон тайги.
Но подумав так, старик вспомнил, что черно-бурый лисовин принадлежит ему. И тут он рассердился: кто-то другой покушается на его драгоценность!
Но мог ли кто знать, что ты оберегаешь лисовина уже много лет, что дорогая шкура при желании уже давно составила бы венец, твоей охотничьей славы. Тот, кто поставил капканы, конечно, не знал о намерениях Изгина. Получается, что Изгину нужно не мешать тому охотиться. От этой несправедливой справедливости стало ему совсем плохо.
— У-у-у, — злится старик. Он ненавидит охотников, которые, поставив капканы, сидят дома и пьют чай: ловись зверь, ловись. — Впрочем, чего я мучаюсь, — обрадовался Изгин. — Ты лови себе капканами, а я похожу по тайге, — мирно и окончательно договорился старик с отсутствующим соперником.
Потянул слабый ветер, на полянах взметнулись струйки сухого снега и змейками помчались к опушке, исчезли там в кустах. Слева появился узкий распадок, на его крутых склонах зацепился кустарник, теперь утопленный в снегу до ветвей. Затем справа отроги заметно понизились.
А вон впереди за двумя излучинами долины — сопка.
Еще немного, и начнутся бугры и россыпи — дом ли-совина. Подходя к ним, Изгин нашел сегодняшние следы. Лисовин мышковал на пойме и вернулся к каменистым россыпям.
Тяжело переступая, старик поднялся на первый бугор. Оглянулся по сторонам — не видно лисовина.
Дорога утомила старика, хотелось сесть, привалиться к дереву и расслабиться. И старику стало жаль своих верных ног, так долго служивших ему. Пора им на покой, а он заставил их так много трудиться. Но надо еще осмотреть другие бугры. Да поспешая — погода что-то не нравится.
Изгин чуть не вспугнул того, кого так долго искал. На снегу под нависшими ветвями ольхи четко обозначился черный круг. От волнения старик чуть не присел. Сердце колотилось так гулко, что казалось, лисовин слышит его удары. «Он, конечно, знает, что я здесь, — думает Изгин, — но не уйдет. Он позволит мне взять его шкуру».
Метрах в двадцати от лисовина топорщится куст кедрового стланика. Отличное укрытие! Подход удобный. Изгин стал подкрадываться. Нагнувшись до ломоты в спине, он медленно и мягко переступал широкими лыжами. Мех, которым обшиты лыжи, смягчал шелест, рыхлый снег скрадывает звуки движения. Лисовин, не шевелясь, дважды поднимал уши, прядал ими. Изгин останавливался и старался не дышать. Наконец вплотную подошел к кусту. Не нужно спешить. Нужно вначале успокоить сердце.
Лисовин хорошо виден. Рядом с ним — несколько чашеобразных вмятин: видно, это его любимое место отдыха. Отдохну и тогда буду стрелять. Вдруг в старике что-то поднялось и запротестовало. Нет, он не будет стрелять в спящего лисовина, который щедро дарил ему нерп и оленей. Стрелять в спящего зверя нехорошо. И притом Изгин так соскучился по лисовину, что ему непреоборимо захотелось увидеть старого друга во всей его красоте. Хотелось поднять его, посмотреть живого в невиданной шкуре и тогда уже…
Как бы угадав желание человека, лисовин поднял голову, невозмутимо зевнул. Озираясь вокруг, потянул воздух. Встал на толстые лапы и встряхнулся. По всей спине, от головы до хвоста, пробежала серебристая пересыпь. Изгину даже явственно послышался звон — будто рассыпались серебряные деньги.
Лисовин сейчас будет купаться в снегу. Так и есть, он вытянул морду, подогнул передние лапы, оттолкнулся задними и проехался на брюхе. Затем перевернулся на спину, перекатился с боку на бок, встал и встряхнулся.
На лисовине очень дорогая шкура. Такую шкуру Изгин за свою долгую жизнь видел впервые. Вот она. Изгин уже чувствует ее в своих руках. Такая добыча — мечта всех охотников.
Перед тем как нажать на спусковой крючок, Изгин еще раз внимательно оглядел друга. Он стар. Уже не нужен природе. Все равно умрет где-то в тайге, и его съедят другие звери, и бесценная шкура так и не найдет своего ценителя.
Изгин убедил себя, что убиение столь дорогого зверя оправданно. Пусть послужит своему другу и покровителю последний раз.
Изгину стало несколько неловко, когда он поймал себя на мысли — о нем напишут в районной газете. Может, сфотографируют. А что? Пусть пропишут в газете! Пусть все узнают о неслыханной шкуре! Пусть все узнают, что лучший охотник — это Изгин. На закате жизни Изгина посетит большая охотничья слава.
Старик снял с правой руки мягкую рукавицу из нерпичьей кожи, приник к прицелу и плавно положил палец на холодный спусковой крючок. Мушка направлена точно в голову зверя. Сейчас выстрел громко известит мир о неслыханном успехе старого охотника Изгина.
И вдруг — будто пламя из охотничьего ружья. Изгин вздрогнул и поднял голову. Красная молодая лисица вылетела из-за куста, играючи прилегла перед красавцем лисовином. Гибко и упруго заходила всем телом. Виляя хвостом, обошла лисовина вокруг. Изогнувшись, рыбой взметнулась перед его носом. Лисовин, как бы отбиваясь от нахлынувшей напасти, поднял переднюю лапу. Его толстый пушистый хвост заходил кругами. Это был свадебный танец.
«Ты еще можешь!» — изумился охотник. Его руки вяло опустились.
Лиса, извиваясь в страстном танце, звала лисовина. Лисовин принял вызов. Резвясь, они скрылись вдали.
«Пусть поживет до следующей зимы», — спокойно подумал Изгин. Но тут же испугался своей дерзости.
Он повернулся как-то неловко. Резкая боль пронзила поясницу и взлетела по спине. «Что это?» — почему-то безразлично подумал старик.
Но одна мысль стала тревожно и настойчиво стучать в виски: там, на тропе, капканы! Там, на траве, капканы!
Старик несколько раз жадно схватил ртом морозный воздух, собрал все остатки сил и, убедившись, что может идти, двинулся своей лыжней назад.
Началась поземка. Ноги подкашиваются. Суставы скрипят, будто снег в мороз.
Вот и место ставки. Теперь невозможно найти капканы: замело. И старик стал наугад протыкать снег. Он устал от ходьбы, ожесточился и ошалело тыкал палкой в снег. Как сквозь полусон услышал лязг металла. Сломал палку на месте прихвата челюстей капкана — сил не осталось разжать их. «Что ты делаешь?» — кричит кто-то. «Да, да, нельзя так», — отвечает помрачневшее сознание. А руки продолжают делать свое.
Еще два раза слышал Изгин лязг металла. Четвертый капкан так и не нашел. Как же быть? Тогда к нему пришла спасительная мысль — нужно оставить запах человека. Ни один зверь даже близко не подойдет! И старик помочился на куст ольхи.
Усталость валила с ног, но Изгин забыл о ней — его осенила пугливая мысль. Если кто-нибудь был рядом, тот заметил бы: старик весь преобразился, он посмотрел на неясный след лисовина, потом взглянул в сторону сопки, куда скрылись лисы, и неожиданно отчетливо сказал вслух: «Я еще вернусь сюда».
И опять вспухла голова. И опять туман застлал глаза. И одолела старика страшная усталость, будто он только что завершил большой, отнявший у него все силы труд.
Но надо идти. Ветер упруго и настойчиво толкает в спину.
С неба валит крупный снег. Снежинки кружатся перед глазами. Снег пушистый-пушистый; он мягко ложится на плечи, шапку и лицо. О-о, как много снегу!
Тонут широкие лыжи. Старик переступает с таким трудом, будто не снег налипает на лыжи — свинец. Изгин жадно хватает воздух пересохшим ртом. Но воздух будто лишился живительной силы. Старик весь мокрый. А дорога еще длинная-длинная.
Вдруг он увидел: высоко выпрыгивая из снега и с головой проваливаясь в нем, из последних усилий скачет навстречу зверь. Скачет так, будто перед ним быстроногая добыча, которую он настигнет следующим прыжком. Старик обрадованно остановился, узнав в скачущем звере Кенграя. Умный пес, по-видимому, забеспокоился в долгом ожидании хозяина. И снялся с ошейника, как всегда он делал на длительных остановках, и пошел по заметенному следу.
Кенграй в прыжке обдал хозяина комьями снега и, радостно повизгивая, завертелся у ног. У старика же не осталось сил поласкать верного друга.
Собака нетерпеливо вырывается вперед, останавливается, поджидает хозяина, возвращается к нему. Кенграй недоуменно, не мигая, смотрит на хозяина. Что-то смутное и тревожное овладевает собакой, и Кенграй жалобно скулит. Изгин знает, почему волнуется его старый друг. Сквозь наплывший на глаза туман он благодарно смотрит на собаку…
— Идем, Кенграй, идем, — с усилием выговорил старик…
СЕМИПЕРАЯ ПТИЦА
1. ДЕДУШКА ЛУЗГИН И РЕБЯТА
Волны шумно выбрасывались на песчаную косу, били в прибрежные дюны, рушили их склоны. Они слизывали с косы песок и прозрачные, разноцветные камешки. Берег завалили груды зеленовато-бурой скользкой морской капусты, остро пахнущей йодом; мелкие, похожие на оладьи, медузы. Между ними белели большие ракушки. В желтой пене, путаясь в обрывках морской травы, неуклюже копошились длинноногие крабы. Большие серые чайки-поморники с хищным пронзительным криком набрасывались на них.
Дед Лузгин прищурил узкие, в сетке морщин глаза, глянул из-под узловатой руки на небо, на колышущийся после шторма залив. И, будто освободившись от тяжести, глубоко и облегченно вздохнул.
Рядом, бросая на дедушку вопрошающие взгляды, незлобиво переругиваются два босоногих мальчика. В руках у них шишки кедрового стланика.
— Шторм кончился! — нарочито громко сказал мальчик в черной рубашке.
Другой мальчик, в голубой тенниске и закатанных брюках, закричал.
— Молчи, Урьюн! Что ты понимаешь? Тоже мне — моряк: языком бряк, а в голове — звяк.
Мальчик в голубой тенниске хорошо знал своего дедушку: дедушка не любит, когда его опережают, а нетерпеливый Урьюн выскочил не вовремя и мог испортить дело.
Урьюн, недолго думая, ответил:
— Колка — друг бурундука: он расселся на суку и орехи шелушит, никуда он не спешит. — И, довольный своим ответом, состроил рожицу.
Колка насупился и показал кулак.
Дедушка не обратил внимания на препирательства ребятишек, медленно повернулся, не спеша направился к х’асу — вешалам, где сушатся рыболовные снасти и вялится рыба.
Мальчики неотступно сторожили деда, и, когда он взялся за снасти, Урьюн подпрыгнул с радостным криком:
— Ура-а-а-а!
Тут и Колка не мог сдержать радость, он бросился на Урьюна, и друзья закружились, крепко обнявшись.
Вот уже снасти и лодка-долбленка подготовлены к завтрашнему походу.
Галя, стройная девушка, с чуточку раскосыми глазами и двумя тяжелыми косами, встала сегодня рано.
Ей радостно и немного грустно. Радостно оттого, что ее мечта учиться в Ленинграде сбывается. А грустно… Разве не будет грустно без матери, старого доброго Лузгина, неугомонного и любознательного Колки?
Как только солнце ударило в окно, Галя вышла на берег. Она села на склон бугра и, подперев голову ладонями, задумчиво смотрела на залив. Он блестел так, будто на его поверхности беспрерывно переворачивали тысячи перламутровых раковин. Из-под ног осыпается песок. Осыпается тонкими струйками. Песчинки, падая, захватывают соседние песчинки. И вот уже не струйка, а ручей стекает в воду.
Тишина.
Лишь изредка слышится ленивый лай сытой собаки, да легкий плеск напоминает, что на берег змейкой наползла волна.
Коса бугристой, бородавчатой клешней гигантского краба отделила залив Чайво от моря. Море даже в тихую погоду тяжко вздыхает, будто грозится, что оно еще покажет себя.
Нежаркое солнце медленно плывет над прозрачным туманом. Постепенно рябь разбивает залив. И вот он шевельнулся и стал медленно выливаться в море — начинался отлив.
Неожиданный в этой тишине стук вывел Галю из задумчивости. Оглянулась: дедушка Лузгин перенес шесты в лодку, и те гулко ударились о ее днище.
Вскоре появились Колка и Урьюн, взлохмаченные со сна. Они несли мешки с провизией, чайник, кастрюлю. У Колки через плечо висело ружье. Ружье подарил дедушка, когда Колка приехал домой на каникулы. И все лето Колка стрелял по банкам — тренировался. Банки — удобная мишень: они звонко звякают, когда попадешь в них, и совсем не надо после каждого выстрела бегать смотреть, точно ли ты стреляешь.
У Урьюна нет ружья. Но он верит: когда-нибудь и у него будет свое ружье. А пока он охотился на бурундуков и на куликов с рогаткой.
Галя сбежала с бугра, помогла принести легкие весла. А когда охотники уселись — Колка и Урьюн за веслами, дедушка Лузгин на корме, — Галя оттолкнула лодку:
— Удачно идти!
Колка и Урьюн одновременно взмахнули правыми веслами, занесли их, подавшись вперед, аккуратно, без всплеска, погрузили в упругую зеленоватую воду — сделали первый гребок. Вода у лопастей взбилась, с урчаньем завихрилась кругами. Не успели правые весла закончить гребок, как левые, сверкнув лопастями, занеслись для нового гребка. И так — ритмичные взмахи одним веслом, потом другим, правым — левым. И лодка пошла упругими длинными толчками. Дедушка, помогая ребятам, загребал рулевым веслом — лодка уходила в сияющее марево.
Галя вернулась на бугор. И долго сидела в глубокой задумчивости. Теплый ветер лениво шевелил подол ее платья, редкие чайки кричали пронзительно, будто хотели оживить залив.
Вдруг она почувствовала прикосновение к плечу. Повернула голову — за спиной стояла мать. Поверх тугой косы с седыми прядями повязана яркая в голубую полосочку косынка. Сетка морщинок у глаз обозначилась резче — мать улыбалась. Галя ответила тоже улыбкой. Обеим не хотелось нарушать тишину. Легкая грусть и эта утренняя в дымке тумана тишина мягко и неслышно переплетались между собой и, казалось, порождали друг Друга.
Мать смотрела через залив на далекие горы, голубые и плавные, как застывшие гигантские волны. Что занимает мысли матери в эти минуты, Галя не знает. Только видит: глаза матери широко раскрыты, и в них задумчиво играют блики, отраженные от утреннего залива.
Галя легонько прикоснулась к сильной жесткой руке матери:
— Бригада уже собралась.
Мать ласково погладила голову дочери. Руки матери пахнут морем, солью и рыбой. Галя любит эти руки. Когда училась в педучилище вдали от родного поселка, она остро чувствовала, как ей недоставало сильных рук матери. Они приходили к Гале, когда она ложилась спать. Нежные руки убаюкивали ее…
Мать ступила на склон бугра. Из-под ног потекла струя песка. Но рыбачка легко переступила и через секунду уже была на твердой прибойной полосе берега, обнажившейся в отлив.
Как треск ледяного панциря в мороз, раскалывает тишину резкий звук — у причала заводят мотор. Пузатые со вздернутыми носами лодки-мотодоры тянут к дальним тоням караваны неводников и рыбниц.
Дед Лузгин вел лодку к острову Хой-вызф. Этот остров издавна известен тем, что на его прибрежной отмели водятся крупные таймени.
Дедушка целый год не выезжал к Хой-вызфу: не было особой нужды. А теперь есть причина: надо же показать ребятам места обитания тайменя. Да и пора посвящать их в тайны охоты и рыбной ловли. Они, конечно, каждый день торчат на берегу с колхозными рыбаками. Но те ловят только сельдь, которая идет в залив косяками. А таймень косяками не ходит. Вот его и не ловят рыбаки.
Дедушка решил угостить ребятишек пищей предков. На днях уезжает Галя, его сестра. Уезжает далеко. Она говорит: если даже ехать на самой быстрой упряжке собак, много месяцев уйдет на дорогу. Глядишь, где-нибудь застанет лето и придется ждать нового снега. Туда и обратно двумя зимами не обернешься. А если идти пешком…
Скоро уедет и Колка. Он, правда, приезжает домой на каникулы. Но четыре месяца разлуки — это не выйти во двор и вернуться. Оба — и Галя, и Колка — очень любят нежное мясо крабов, густую, как кисель, похлебку из кеты и морской капусты, вареные ракушки.
В школе детей кормят супами, кашами, мясными консервами, картошкой, компотами и всякими другими мудреными кушаньями. Эта пища вкусна, но она несерьезна, думает дед. Рша-дурш — кровавый шашлык у костра — вот это пища. Правда, дети приезжают из интерната подросшие и здоровые. Привыкли нивхские дети к русской пище. Привыкли. Ну что ж. Времена другие — и пища другая. Да и люди сегодня не такие, как прежде. Многие умеют управлять машинами. Лузгин раньше полагал, что только русским подвластны эти железные чудовища. Ан нет, и нивхи, оказывается, могут с ними сладить. Новые времена — новые люди!
И тут в памяти всплыл Паргин — сын Лузгина, отец Колки. Печалью налились глаза деда. Морщинки-трещинки еще резче обозначились на его коричневом обветренном до жухлости лице. И он, ссутулившись, поежился, хотя было не холодно. Паргин был отличным рыбаком и отличным борцом. На всех праздниках выходил победителем в нивхской борьбе. Не было никого в селении сильнее Паргина. Зимой на лесозаготовках, спасая товарища, он угодил под лиственницу. Крепко его помяло. Около года пролежал Паргин в больнице. Выписавшись, снова стал помогать в колхозе, хотя получал пенсию, говорил, не может жить без работы.
Теперь он часто болел. Иногда бывало так плохо, что казалось — смерть рвет когтями его тело. Но Паргин говорил Лузгину: «Ничего, отец, мы народ не из хлипких. А вот посмотришь на Колку лет через десять — пятнадцать. Это будет другой человек. Совсем не такой, как мы. Колка станет врачом. Он изгонит из человека все недуги». Паргин почему-то считал, что врач — самая важная на земле должность.
Паргин перенес три операции. В позапрошлом году была четвертая. Не вынес.
«Я-то, возможно, и увижу Колку-врача. Если, конечно, Куриг-Всевышний — будет милостив ко мне», — подумал старик.
Еще и по сей день Лузгин недовольно ворчит, когда видит, как здоровые возмужалые парни вместо того, чтобы работать или добывать морского зверя, преспокойно разъезжаются на учебу.
Галя закончила в прошлом году педагогическое училище, проработала в школе год и нынче едет учиться в институт. Эх, сколько же можно учиться? Гале пора выходить замуж, а она едет учиться. Колке тоже скоро в школу. Целых четыре месяца его не будет дома.
Дедушка Лузгин весь ушел в думы. И Колка тоже задумался о своем. Его мысли о предстоящей охоте вскоре сменились другими — о школе.
Колку занимает один вопрос. Он сам наблюдал: зимой солнце находится низко над землей. А солнце — оно очень горячее. От него жару больше, чем от лесных пожаров. И вместо того чтобы на земле стоять жарким дням, вдруг — снега и страшные морозы! Колка хотел спросить деда, но все забывал. Уж дедушка-то знает, почему так происходит. И Колка решил, что сейчас, когда им еще долго ехать и разговора нет, самое время спросить.
— Дедушка, скажи, почему зимой бывает холодно? Должно быть наоборот — тепло, даже жарко — ведь зимой солнце низко, у самой земли. Летом, когда солнце высоко, и то вон какая жарища бывает. А тут — у самой земли.
Вопрос был неожиданным. И дед, который, казалось, знал все в мире, прямо-таки оторопел. Он сделал вид, что вопрос совершенно неинтересен, и сердито прикрикнул на Колку:
— Не топи весла! Ты что — меряешь глубину залива?
Колка недоуменно глянул на лопасть весла. Вроде бы все верно: и замах, и погружение.
А дед подумал: «Откуда у нынешних детей берутся такие вопросы? Хоть убей, я бы такого не придумал».
И где-то глубоко-глубоко в душе шевельнулся ответ: это идет от школы. И дедушка подумал: толк все-таки есть от учебы. Люди становятся образованными: могут и лекцию прочитать, и беседу провести, и написать всякий документ. Только уж очень долго учатся.
Солнце, будто собака на цепи, обежало полнеба и повисло над голубыми горами, что возвышаются посредине Сахалина.
Начался прилив. Залив вскоре наполнился водой, вздулся и лениво отдыхал, словно насытившийся сивуч.
Остров Хой-вызф небольшой. Покрыт высокой травой и низкорослыми кустами ольшаника и кедрового стланика. Песчаный берег полого спускается к воде.
Первым выскочил на остров Урьюн (он сидел впереди) и подтянул долбленку. Втроем перетащили вещи на берег.
Вокруг разбросано много валежника, и собрать его для костра — дело нескольких минут. Пока ребята собирали валежник, дедушка поставил палатку. Потом разжег костер и дал ребятам полбуханки черствого хлеба, мягкую кетовую юколу, нерпичий топленый жир. И ребятам показалось — ничего вкуснее они никогда не ели.
Ребята устали и после еды хотели отдохнуть, но дедушка сказал:
— Таймень любит закат и приливную воду. Надо на ночь поставить сеть.
От острова шла обширная отмель, заросшая морской травой.
— Сюда на нерест приходит селедка, камбала и другая рыба, — сказал дедушка, кивнув в сторону отмели. — Вот и пасется здесь таймень.
На заливе — ни одной морщинки, будто его тщательно отполировали. Казалось, само солнце расплавилось в заливе и вода была тяжелая, оранжево-желтая.
Вскоре невдалеке звучно плеснуло, потом гладь залива вспорол бурун — словно под водой у самой ее поверхности протащили бревно. Бурун, расходясь, всколыхнул морскую траву, лежащую на дне.
— Началось, — сказал дедушка как-то таинственно и радостно.
Урьюн и Колка сидели за веслами и, подгребая, держали лодку на одном месте. А Лузгин с силой вонзил шест в илистое дно, повис на нем, водя. из стороны в сторону и вгоняя поглубже. Он поставил пять шестов и протянул между ними сеть. У сети крупные ячеи: в одну может пройти сразу два Колкиных кулака. «Дедушка ловит только большую рыбу», — с гордостью подумал Колка.
Солнце давно закатилось за горы. Земля еще отдавала теплом. Но туман, повисший над заливом тонкой неподвижной пеленой, незаметно наползал на берег, обволакивая кусты и травы. От залива несло сырым холодом.
Холод потихоньку пробрался ребятам под одежду. Голова наливалась тяжестью, веки слипались.
— Холодно как, — тихо протянул Урьюн. У него зуб на зуб не попадал.
Дедушка возился у костра, налаживая долгий ночной огонь. Пламя озаряло его лицо, грудь, отбрасывало от него длинную, изломанную у кустов тень.
— Лучше бы вам в палатку, — сказал дедушка.
— Мы еще немножко посидим, — попросил Колка.
— Тогда наденьте телогрейки, — сказал дедушка.
Колка нехотя поднялся. Ребята накинули на плечи телогрейки и снова уселись под куст кедрового стланика. Слабый свет от костра доходил до первого шеста, освещал его, и казалось: белый шест стоймя плывет в белом тумане над водой.
— Что будем делать, если поймаем большую рыбу? — сонно спросил Урьюн.
— Просто положим в лодку, — так же сонно и безразлично ответил Колка.
— А если она будет очень большая?
— Пусть будет очень большая, — сказал Колка.
— А если очень и очень…
И тут же Колка услышал посапывание друга. И ему вдруг стало почему-то тоскливо-тоскливо. Потом он почувствовал: под телогрейкой тепло…
Дедушка Лузгин насторожился: на берегу подозрительно тихо. Неужто ребята заснули? Он подошел к ним — ребята спали сидя, в неудобных позах. Дедушке жалко их — устали. Еще бы — гребли целый день. Надо бы им в палатку, да вот решили сами посмотреть первый улов. И тут старик поднял голову, чутко вслушался в ночь. Надо быть прирожденным рыбаком, чтобы по неуловимым приметам узнать: в сеть вошла рыба.
— Хы! — сказал дедушка и спустился к лодке. Загремел веслами.
— И на-ас возьми-и-и! — завопил Урьюн, проснувшись каким-то чудом.
Сон как рукой сняло. Ребята помчались вниз, забрались в лодку.
Дедушка только и успел сказать:
— Осторожно! Перевернете лодку!
Таймень, запутавшись в сети, стоял неподвижно, будто спал. Урьюн запустил руки в воду — вода показалась теплой. Урьюн осторожно протянул их, пытаясь обхватить большую тупую голову. И тут таймень резко изогнулся, ударил широким, как лопасть весла, хвостом, обрызгал Урьюна: аж потекли по лицу ручьи. Таймень рванул в сторону, и Урьюн, откинувшись, упал на сиденье. Ребята беспомощно оглянулись на дедушку;.
Дедушка заработал рулевым веслом, протолкнул лодку чуть вперед. Привычно перебрал сеть. Рыба с неимоверной силой тянула вглубь. И дедушка понял: живую трудно одолеть. Он полез рукой под сиденье, загремел там чем-то и вытащил колотушку, похожую на гигантскую трубку. Дедушка выбрал миг и хлестко опустил тяжелую колотушку.
Ребята помогли выпутать рыбину и втроем с трудом перекинули ее через борт.
— Ого какая! — сказал Урьюн, еле отдышавшись. — Больше меня, — добавил он так, словно хотел сделать рыбине приятное.
Ложась спать, Колка думал об одном: не проспать бы утреннюю зарю. Потому и проснулся раньше, толкнул Урьюна. Но тот, повернувшись на другой бок, снова захрапел.
— Ладно, спи. Тебе все равно нечего делать, — сказал Колка и вышел из палатки.
Солнце только поднялось над заливом и неярким красным шаром просвечивало сквозь утренний туман.
Дедушка сидел у костра, мирно дымил трубкой.
— Закуси, — сказал он.
Колка сел завтракать. И тут вылез Урьюн. Протерев глаза, он молча уставился на костер. Расчесал пятерней волосы и лишь тогда сказал:
— Доброе утро.
— Здорово! — ответил Колка. — Будешь есть?
— Конечно, — сказал Урьюн и посмотрел на Колку. Его взгляд говорил: ты уплетаешь, а я что — не такой?
Колка торопливо допил чай, забросил за плечо ружье и вышел к береговой круче. И увидел: в лодке лежало еще два серебристо-красных тайменя, поменьше первого.
Колка хотел под прикрытием прибрежных кустов уйти к дальнему мыску, но его нагнал Урьюн:
— Давай вместе поохотимся.
— Ты только мешать будешь.
— Я? Да я лучше тебя умею подкрадываться, — заявил Урьюн. — Смотри, вот как надо.
Он пригнулся, неслышно обошел куст стланика и показался с другой стороны.
Уже начался отлив. Ребята шли по-над берегом и на мысках выглядывали из-за кустов, чтобы осмотреть берег. На песке суетились маленькие кулики. Охотники не трогали их и шли дальше.
Но вот Урьюн остановился, вгляделся во что-то и быстро присел. Колка глазами спросил: кто там?
— Гуси, — шепотом сказал Урьюн.
Колка осторожно выглянул из-за ольшаника: у самого берега плавали большие остроносые пестрые птицы.
— Сам ты гусь, — сказал Колка. — Крохали.
Охотники прошли еще немного берегом, опустились на четвереньки и поползли. Колка неслышно раздвинул высокую траву, тихонько выставил ружье, навел мушку на табунок из четырех уток.
Утки и не подозревали об опасности, плескались в воде, чистили перья. Колка выждал и, когда табунок сошелся поплотнее, положил палец на спусковой крючок. А Урьюну захотелось увидеть, как поведут себя утки, когда их накроет дробовой заряд. Он подполз к самому обрыву и, боясь упустить выстрел, резко поднял голову. Чуткие, осторожные крохали тут же ударили крыльями и часто-часто замахали ими, трудно набирая высоту.
Чувствуя вину, Урьюн прятал глаза. Колка же готов был обрушиться на Урьюна с кулаками.
— Надо было стрелять влет, — оправдывался Урьюн.
— «Влет, влет», — чуть не плача, передразнил Колка и сердито толкнул Урьюна в плечо: — Иди-ка, «Влет», к палатке.
Урьюн понуро возвращался к палатке. Дед Лузгин успел снять сеть — сильное течение забило ячеи морской травой.
Чтобы рыба не увяла, дед накрыл ее травой и ветвями кедрового стланика. А сам взял тык — берестяную посуду — и не спеша направился в обход острова по обнажившемуся песчаному берегу. С ним пошел и Урьюн. Дедушка разгребал ногой груды морской травы, выбирал широкие ленты морской капусты и большие округлые ракушки. Урьюн поймал несколько крабов, что затаились в траве.
К полудню тык отяжелел. И дедушка с Урьюном повернули назад.
Они решили пересечь остров — так путь короче.
2. ВСТРЕЧА НА БОЛОТЕ
Дед нес на сгибе руки тяжелый тык. А Урьюн отстал — он наткнулся на голубицу и рвал ее горстями. Урьюн любил голубицу и никогда не проходил мимо нее.
Дедушка вышел к травянистому болоту и увидел необыкновенную птицу. Большая, с белого лебедя, она стояла в воде на длинных ногах, длинным клювом ловила что-то и, закинув голову, жадно глотала. Хвост не то вороний, не то петушиный. Что за птица? И откуда она взялась?.. Дедушка стоял нерешительно, соображая, что предпринять. И все время, пока стоял, его мучил вопрос: что это за диковинная птица? Неужели Семиперая?
Дедушка заволновался. Встреча с невиданной птицей увела Лузгина в далекое детство. Он вспомнил легенду, рассказанную старейшим рода. В легенде говорилось о том, что есть на земле редкостная птица — Семиперая. Она прилетает со стороны полудня и приносит с собой счастье. Старик сощурился в улыбке, вспомнив легенду. Но невиданная птица, однако, разожгла любопытство старого человека.
Лузгин пожалел, что рядом нет Колки — у него ружье. Но птица, заметив человека, не улетела, как сделал бы лебедь. Наоборот, она пошла навстречу.
Колка возвращался с охоты. На его поясе висели два кроншнепа — больших жирных кулика. Он был доволен: на прощание угостит своей добычей сестру Галю.
Колка важно шел по берегу, но тут из-за поворота выскочил Урьюн:
— Мы поймали большую птицу. Ух и ноги у нее! Как жерди! А клюв — вот такой! — Урьюн показал во всю длину своей руки.
Но Колка оборвал друга:
— Язык у тебя такой, — и тоже показал на свою руку. — И как мокрая тряпка на ветру: шлепает во все стороны.
— Не веришь, да? Не веришь? — оскорбленный Урьюн подступил к Колке. — Если я вру… Если я вру… — Что-то подкатило к горлу, и голос сорвался.
Колка понял, что напрасно обидел Урьюна. И, чтобы как-то сгладить свою вину, спросил:
— На самом деле такая птица?
— Я сказал: не вру! — победно ответил Урьюн.
Друзья побежали к палатке.
Птица расхаживала около палатки, опустив потрепанное крыло. У нее все было длинно: и ноги, и шея, и клюв.
Она не чуждалась людей, шла на зов. Колка потрогал большой клюв. Он крепкий, как кость.
— Откуда такое диво?
— Как попало сюда?
— Что за птица?
— Семиперая, должно быть, — загадочно отвечал дед.
— Семиперая? — удивились ребята и попросили: — Расскажи, дедушка, что это за птица — Семиперая.
— Семиперая птица — птица Счастья, — отвечал дед, садясь на сложенную пополам телогрейку.
— Расскажи о птице Счастья. Пожалуйста, расскажи.
И дед Лузгин сказал:
— Наш остров Ых-миф, а у вас в школе его почему-то называют Сахалин, похож не то на нерпу, не то на рыбу. У него есть Миф-Тёнгр — Голова земли[47], мыс Патыкры[48] — его подбородок, есть шея, плечи, спина, брюхо и ноги, как ласты или акулий хвост — Миф-Нгатьх[49]. Говорят, остров когда-то был действительно живым. И хозяевами-жителями его были наши предки.
Мужчины охотились и ловили рыбу. Но длинная буранистая зима съедала все запасы юколы. И к весне в стойбища приходил новый хозяин — голод. Болезни уносили целые стойбища в Млы-во — Селение усопших. Вот ты, Колка, и ты, Урьюн, даже не можете подумать, как это люди жили без кино, без школы. А тогда нивх знал только лодку, выдолбленную из тополя, и нартовых собак. Одежду носили из рыбьей кожи. А обувь — неделю поносишь, и шей новую.
Человек был слаб: у него нет крыльев, ноги его нескорые — любой зверь нагонит.
Нивхов раньше было много, но с каждым годом их становилось меньше и меньше. Только Кыс — Счастье могло спасти нивхский род. А где найти Кыс — люди не знали. И погнали Ых-миф в поисках Кыса.
Долгие годы плыл Ых-миф по огромному морю. Умирали старики, взрослели дети, а Кыс люди не находили. Ых-миф устал от бесконечных поисков, а нивхи все гоняли его и гоняли по соленому безбрежью. Вконец измученный, остановился Ых-миф у большой земли и окаменел, осердясь на своих хозяев.
С тех пор Ых-миф стал обыкновенным островом-землей.
Так и не нашли нивхи Счастья, по-прежнему жили в холоде и голоде, потихоньку вымирали. И уж думали, что скоро придет конец всему нивхскому роду. Тогда-то и появилась легенда о Семиперой птице. В ней говорилось: придет со стороны полудня большая гроза, и люди увидят Семиперую птицу. Кто добудет ее, приобретет Счастье.
Сколько было с тех пор гроз! Но Семиперую птицу никто не встречал. — Дедушка Лузгин говорил медленно, вполголоса. Он смотрел куда-то в сторону — будто видел какие-то одному ему ведомые дали. Потом пришел в себя и совсем обыденно сказал:
— Счастье пришло неожиданно. И совсем не со стороны полудня. Была великая гроза, поднятая русскими людьми, такими же, как и нивхи, бедными. И не Семиперая птица принесла нивхам Счастье. Ленин — вот кто дал нивхам Кыс — Счастье. Оживи сейчас Ых-миф, он бы не ушел от берега страны Счастья. А Семиперая птица — она осталась в сказке…
Дедушка Лузгин обвел взглядом ребят. Колка и Урьюн молчали. По-видимому, они ждали, что еще скажет дедушка — им очень хотелось, чтобы Семиперая птица была и сегодня жива, чтобы она летала по земле и приносила людям счастье.
Ребята аккуратно перевязали птице крыло, и оно уже не волочилось.
Дедушка огородил угол двора, накинул старую сеть, чтобы собаки не забрались, и пустил туда птицу.
Семиперая птица не ела уже несколько дней. Никто не знал, чем ее кормить. Давали траву — не ест. Давали хлеб и кашу — тоже не ест. И Колка сказал Урьюну:
— Видишь, у птицы ноги, шея и клюв длинные?
— Ну и что же? — вопросом ответил Урьюн.
— Ноги у нее голые, будто штаны закатала, — сказал Колка.
— Ну и что же? — спросил Урьюн.
— Заладил свое «Ну и что же», — недовольно сказал Колка. — Не можешь, что ли, догадаться, где она ходит?
— В воде.
А раз в воде, значит, что ест?
— Наверное, рыбу или ракушки, — сообразил Урьюн.
— То-то, — тоном взрослого сказал Колка.
Ребята побежали на ближнюю тонь, где рыбаки метали невод, и попросили у тети Ласкук корюшки и селедки.
Птица жадно набросилась на рыбу. Ребятам пришлось снова бежать на тонь.
3. В ГОРОД ЛЕНИНА
На берегу собралось много народу — провожали дочь Ласкук в дальнюю дорогу.
Таркун, молодой моторист, первый в поселке музыкант, неуверенно выводил мелодию «Подмосковных вечеров».
— Если бы знали вы, как мне дороги сахали-инские ве-че-ра-а-а, — тянул Таркун, лукаво подмигивая.
А сахалинский вечер действительно был чудесен. Небо в горячем огне, который выше, над головой, переходил в голубоватое струящееся пламя. Густая позолоченная вода спокойно и мерно колыхалась. Молодежь пела песни. В их голосах слышалась светлая грусть. Всегда грустно провожать хорошего человека. Но это вместе с тем и радость всех жителей Чайво.
— Пусть ветры приносят в Ленинград запахи твоей родной земли. Пусть лебеди протянут воздушную дорогу от Ленинграда к Ых-мифу, — растроганно говорила старая рыбачка Ласкук, мать Гали.
— Не печалься, мама, я вернусь домой, — отвечала Галя. — Я вернусь.
Ветер играл ее толстыми косами.
Зарокотал мотор, и катер с девушкой на борту и провожающими отошел от берега.
— Иди вперед — и дорога обязательно приведет тебя к дому, — негромко сказал дед Лузгин.
Колка, босой, закатал высоко брюки и полез в воду, словно хотел догнать сестру.
4. ЗДРАВСТВУЙ, ШКОЛА!
Ребята готовились к отъезду в школу. Собрали книги, уложили чемоданы. А что делать с Семиперой птицей?
— Возьмем птицу с собой в интернат, — сказал Колка.
— А кто тебя пустит в школу с такой махиной? — спросил Урьюн.
Колка призадумался, потом торопливо сказал:
— Наловим бурундуков, клестов, белок, и получится «живой уголок»! Наш «уголок» будет самый лучший — не у каждого ведь есть Семиперая птица!
— Молодец Колка! Вот голова! — обрадовался Урьюн и предложил: — Всем классом пойдем собирать ягоды и орехи для «уголка». — Но тут он спохватился и огорченно, будто его кто обидел, сказал: —А где мы возьмем столько рыбы, чтобы прокормить такую обжору?
Колку это озадачило. В самом деле, где взять столько рыбы? Где ее взять?
Тут вмешался дед:
— Еще сыновья рыбаков называетесь! Или вы разучились ловить рыбу? А ведь ваша школа находится на берегу Тыми — самой крупной реки Ых-мифа. В Тыми рыбы столько, что ею можно накормить целый город.
— Верно! — воскликнул Колка. — Мы поставим вентерь — и каждый день у нас будет свежая рыба!
Паровоз тонко присвистнул, замедлил ход и, лязгнув буферами, остановился. Он чадил густо и много, будто старался отдышаться после долгого бега.
Взрослые помогли ребятам снять корзину с большой птицей. Корзина легкая. Ее сплел дедушка Лузгин из веток ивы. Но сама птица…
Ребят окружили чуть ли не все, кто пришел к поезду.
— Что за птица? — слышались удивленные голоса.
— Семиперая, — важно отвечал Урьюн.
Когда подошли к большому двухэтажному дому, украшенному транспарантом «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!», остановились. Как-то неудобно входить в интернат с большущей птицей. Один шустрый русский мальчик сказал:
— Птица вовсе не семиперая. У нее перьев больше. Я посчитал.
— Все равно Семиперая, — ответил Колка.
— Что же вы с ней будете делать? — спросил знакомый голос.
Ребята оглянулись. Это был старый учитель географии Илья Вениаминович. Соленые ветры и морозы обожгли его лицо, и оно стало коричневым, как у нивхов. Но глаза были молодые, цвета весеннего неба, а брови густые, белесые, похожие на крылья жаворонка.
Только сейчас Колка почувствовал, как он соскучился по учителю. Колка никогда не задумывался над тем, почему он так любит Илью Вениаминовича. Наверно, потому, что учитель сам любил детей, школу, эту землю. Ребята знали, что Илья Вениаминович — давнишний житель Сахалина. Как приехал сюда молодым, так и остался здесь навсегда. Он обучал многих нивхских детей. Его ученики, окончив институты и училища, сами уже работают преподавателями в интернате.
Илья Вениаминович — лучший краевед в районе. Вместе со старшеклассниками не однажды ходил на места древних стойбищ, собирал каменные наконечники, каменные топоры, глиняные черепки. Еще он мастерски делал чучела зверей и птиц.
Илья Вениаминович организовал в школе краеведческий музей. Говорят, что этот музей — лучший в области.
Ребята хором сказали:
— Здравствуйте, Илья Вениаминович!
— Здравствуйте, ребята! — улыбнулся учитель. — Ну, так что же вы собираетесь делать с птицей?
— А если… организуем «живой уголок»? — робко предложил Колка.
— Из одной-то птицы «живой уголок»? — все так же улыбаясь, спросил учитель.
— Илья Вениаминович, — вмешался в разговор старшеклассник Гоша Степанов, эвенк, сын таежного оленевода. — Можно наловить птичек, зверей… — Гоша вопросительно смотрел на учителя.
— Ишь ты, так сразу и «живой уголок»! — сказал учитель. Мысль ребят ему понравилась. — Пусть птица поживет пока в моем огороде.
5. ТОРЖЕСТВЕННАЯ ЛИНЕЙКА
Когда Колка и его друзья отнесли Семиперую птицу на огород к Илье Вениаминовичу и возвращались в интернат, их остановил Николай Лезгранович, преподаватель физкультуры.
Он спросил Колку:
— Ну как, летом бегал?
Физрук многим ребятам давал на лето задания. Одни выполняли акробатические упражнения, другие играли в волейбол, а Колка тренировался в беге на сто метров.
— Бегал, — ответил Колка. — Старался бегать так, как вы учили.
Николай Лезгранович тоже когда-то учился у Ильи Вениаминовича. Потом уехал в Ленинград. Там закончил институт физкультуры и в прошлом году вернулся на родину. С первых же дней он занялся малышами, ведь перед ними длинный спортивный путь. Может быть, кто-нибудь из них в будущем выйдет на беговую дорожку…
…Интернат пахнул свежестью. Кругом светло и чисто. Через весь коридор протянулась новая ковровая дорожка. В спальных комнатах просторно и уютно. Над кроватями — коврики, вдоль стен — шифоньеры. Здание, пустовавшее все лето, вновь наполнилось веселым гамом. Колка и Урьюн, соскучившись по своим друзьям, уже носились по коридорам.
В одной комнате ребята окружили Гошу Степанова. Он привез фигурки оленей, белок, собак — костяные.
Урьюн, словно не веря своим глазам, осторожно взял красивую фигурку оленя с тонкими ветвистыми рогами на гордо поднятой голове.
— Неужели сам вырезал? — спросил Урьюн.
— Сам, — коротко ответил Гоша.
— Правда, сам? — все еще не верил Урьюн.
Вместо ответа Гоша достал из-под кровати мешок с чем-то угловатым. Развязал мешок — показались спиленные куски рогов.
— И в школе буду вырезать, — сказал Гоша.
От Гоши ребята шумно направились к девочкам. Что они покажут? Катя Вайзгук из четвертого класса, смущаясь, достала х’ухт — халатик с ярким цветным орнаментом.
— Вот это здорово! — всплеснул руками Урьюн.
От похвалы Катя зарделась так, словно ее лицо окатили соком брусники. А Неля Винокурова, эвенка из совхоза «Оленевод», показала тапочки из оленьей замши, расшитые бисером.
— Вот бы мне их, — и тут не стерпел Урьюн.
— Походишь и в спортивных, — ответил Колка.
Девочки обступили Колку:
— А ты что нам покажешь?
— У меня ничего нет. Я летом только бегал стометровку, — сказал Колка и для убедительности добавил: — Знаете, как хорошо бегать босиком по морскому песку — ног под собой не чувствуешь!
— Врет он. Врет. Не верьте ему, — Урьюн выдал друга. — У него рисунки. Акварелью.
Ребята гурьбой вбежали в комнату к Колке. Ему пришлось достать из чемодана альбом. Со страниц толстого альбома глядели большеглазые нерпы, лежащие на синих льдинах, медвежата переходили горную речушку. А вот вечер над пылающим заливом, и лодка покачивается на медленной волне. Впечатление такое, что вот-вот появится хозяин, отвяжет лодку и уйдет в безбрежье. Ребята рассматривали рисунки, когда в комнату заглянул старшеклассник Пахтун с красной повязкой — он сегодня дежурный по интернату;
— В баню! — крикнул он.
Вечером состоялась торжественная линейка. Ребята — в форменных кителях и отутюженных брюках, в черных новых ботинках, девочки — в наглаженных платьях и белых фартуках — выстроились в актовом зале.
Директор поздравил ребят с наступлением нового учебного года. Рассказал о выпускниках интерната — одни поступили в вузы, другие пошли на производство.
Колка смотрел на директора, но мысли его блуждали где-то далеко-далеко. Он думал о Семиперой птице, мысленно путешествовал с ней по разным странам, грелся под горячим южным солнцем, шел пустыней, горами, продирался сквозь непроходимые джунгли.
А директор говорил, что в школе открываются кружки: музыкальный, фотолюбительский, спортивные секции, студия живописи.
— По предложению Гоши Степанова нынче организуется кружок прикладного искусства народов Севера. А Колка Лузгин предлагает создать «живой уголок».
Колка услышал свое имя и неохотно расстался с мыслями. Вокруг аплодировали. Илья Вениаминович улыбался своей доброй улыбкой. А директор продолжал:
— Колка привез для «живого уголка» очень редкую в наших местах птицу — аиста.
— Это не аист! — обиженно возразил Колка.
Директор удивленно посмотрел на Колку.
— Какая же это птица?
— Это Семиперая птица, — ответил Колка и добавил: — Птица Счастья.
— Пусть будет по-твоему, — сказал директор.
6. В ПОХОД ЗА «ЖИВЫМ УГОЛКОМ»
Как-то после занятий ребята шумно играли на спортплощадке. Но среди них не было ни Колки, ни Урьюна. Друзья, притихшие, сидели на берегу Тыми. Они тоскливо смотрели, как от берега одна за другой отчаливали лодки.
В это время мимо них по круче проходил Илья Вениаминович.
— Кто-нибудь взял бы нас с собой, — так, для себя, чтобы излить тоску, сказал Урьюн. Он знал, что охотники и рыбаки уходят на ночь и никто не отпустит ребят с ними.
Илья Вениаминович вдруг повернул к ребятам, присел рядом на траву. Некоторое время он молчал, глядя, как остроносые лодки взбуравили тихую гладь и резво мчались вверх и вниз по реке, оставляя за собой длинные вспененные буруны. Учитель как бы между прочим сказал:
— Поедем по Тыми.
— Как «поедем»? — Урьюн так резко повернул голову, что едва не повалился на спину.
— А так, сядем в лодки и поедем. Ведь пора заняться «живым уголком».
Колка и Урьюн вприпрыжку помчались на спортплощадку.
— Ура! Ура! Ура! — орал Урьюн.
Ребята прервали игру.
— Что с ним? — недоумевали одни.
— Рехнулся, что ли? — предположили другие.
— Эй, ты! Можно потише? — негромко, но твердо сказал Пахтун, изготовившийся было послать баскетбольный мяч в корзину.
А Урьюн уже скакал по баскетбольной площадке. Левую руку он согнул у груди, словно держал уздечку, а правой хлестал сзади, словно по крупу оленя. Обуреваемый радостью, он натыкался на ребят, сбивал их.
— Ура! Ура! Ура! Кто хочет в поход, за мно-о-ой!
В субботу после полудня, когда закончились занятия, ребята собрались на берегу. Они осмотрели лодки, починили, где требовалось, и спустили на воду.
Осень на Сахалине приходит с запозданием. Конец августа и весь сентябрь — на Сахалине самое прекрас-. ное время: уже и не лето вроде бы, но еще и нет холодов. Стоят теплые, безветренные, солнечные дни. И вокруг так просторно! Леса оглашаются звонкими криками — это по сопкам и распадкам устремляются охотники до голубицы, черемухи, шиповника, брусники.
По берегам Тыми густо теснится ивняк. А дальше, за ивняком, возвышается тайга, сумрачная и таинственная. Столетние лиственницы в три-четыре обхвата. Пламенеет красная, как языки таежного костра, рябина.
Дождей давно нет, и воды в реке немного, течение несильное. Когда пойдут осенние дожди, Тымь вздуется, разольется широко. А сейчас она спокойная — будто сама природа хочет, чтобы ребята хорошо попутешествовали.
Лодки идут против течения. А вокруг тяжело плещутся рыбины. Они, ракетообразные и сильные, выскакивают из воды, плюхаются и снова упорно борются с течением и расстоянием. Кета устремилась в верховья реки на нерест.
Весла поскрипывают в уключинах, словно жалуясь на усталость. Но ребята держатся бодро. Правда, у Колки ладони горят: попалось неудачное весло — ручка неотесанная.
К закату лодки вошли в устье тихой речушки и пристали к невысокому травянистому берегу. Ребята наперегонки спрыгнули на берег — хотелось тут же в лес. Им не терпелось поставить ловушки, попытать охотничье счастье. Но Илья Вениаминович распорядился:
— Значит, так, ребята. Одна группа с Николаем Лезграновичем идет ставить ловушки на белок, бурундуков, кедровок, соек и синиц. Другая останется со мной. За нами: палатки, дрова, рыба на уху.
Солнце висело над сопками и окрасило небо в красное и лиловое — можно ожидать ветер. Но облака были высокие — к хорошей погоде. Потом и облака, и сопки, и небо с лиловыми и голубыми облаками скрылись из виду — ребята словно провалились в чащобу.
— Где будем ставить ловушки? — спросил Николай Лезгранович.
— На ветвях, — сказал Иванов из пятого «Б».
— Тоже мне охотник: кто ставит ловушки на ветвях — как их закрепишь? — хихикнул Урьюн.
— На пнях, — сказал Гоша Степанов.
— И на поваленных деревьях, — уверенно добавил Урьюн.
Ребята разбрелись по лесу. Колка шел вдоль опушки, заросшей высокой травой. Медвежьи дудки с широкими зонтами на макушках были раза в полтора выше Колки. Колка раздвигал их мясистые стебли руками — растения тяжело качали головами-зонтами, словно недовольные.
Колка нашел поваленное бурей дерево, настроил ловушку на его середине, положил приманку — мясо нерпы. «Кто не позарится на такое лакомство? — думал Колка. — Другие кладут сыр и колбасу, а тут — настоящее мясо».
Колка и Урьюн расставили ловушки раньше других, нашли старую черемуху. Черные блестящие, словно беличьи глаза, ягоды свисали со всех веток. Ягод было так много, что дерево, казалось, покрыто черной шалью. Друзья ели черемуху, пока не набили оскомину и во рту не стало горько. Потом сорвали по нескольку веток.
— Колка, — почти шепотом сказал Урьюн, — у меня есть рогатка. Давай постреляем птичек.
Колка раньше стрелял из рогатки. Но уже много месяцев не держал ее в руках — с тех пор, как получил от деда настоящее ружье: не станешь же вместе с ружьем носить рогатку!
— Эх ты! — сказал Колка. — А еще «живой уголок» собираешься делать.
Урьюн обиженно спрятал рогатку в карман. Он не смог ответить Колке и потому немного разозлился.
— Ребята! Ко мне! — это зовет Николай Лезгранович.
Охотники вышли из леса. У всех в руках букеты с ягодой.
Солнце уже село за горы. По голубовато-красному небосклону веером разошлись его лучи и угасали прямо над головой, тонули в темно-синей бездне. Птицы перестали петь. Из-под ног выскочила ондатра. Она похожа на большую крысу. Суматошно и неуклюже проскакала между кустами, прыгнула в реку. Ондатра исчезла под водой и только на середине реки высунула мордочку, чтобы глотнуть воздуха и снова исчезнуть.
У костра стояли двое дежурных — повара, остальные сидели на берегу ловили рыбу. Услышав голоса охотников, они смотали лески.
Рыбаки несли связки чебаков и красноперок. А Пахтун тащил что-то тяжелое и большое.
— Я поймал чебака, — радостно рассказывал Пахтун. — А тут под ивняком тяжело плеснуло. Я быстро отвязал маленький крючок, привязал к леске тройник, насадил чебака и забросил. Гляжу: какая-то большая рыба схватила мою приманку. Я боялся, что сорвет чебака и уйдет. Но она проглотила приманку. Хорошо еще, что жилка у меня толстая.
Николай Лезгранович подержал тайменя на весу:
— Килограммов пятнадцать потянет.
— Мы привезем его в интернат. Пусть посмотрят добычу Пахтуна, — сказал Илья Вениаминович.
На ужин была уха из чебаков и душистый чай с листьями и ветками малины. Когда ребята пили чай, совсем рядом раздалось жуткое:
— Гу-ува! Гу-ува!
Ребята оглянулись по сторонам, но ничего, кроме своих длинных теней, не увидели. Ребята сбились плотнее.
— Гу-ува! Ке-ее-е! — захохотало в лесу.
Ребятам невольно вспомнились рассказы суеверных стариков о вох-дёнграх — таинственных головах, которые якобы преследуют тех, кто ночует в лесу.
— Скажите, ребята, кто это? — спокойно спросил Илья Вениаминович.
Ребята молчали, вопросительно поглядывая друг на Друга.
— Филин, — за всех ответил Гоша Степанов.
— Да, филин, — подтвердил учитель.
— Филин живет в тайге и летом, и зимой. Он никуда не улетает, — просто так сказал Степанов.
Николай Лезгранович взял палку и пошел на голос. Подошел к сухой лиственнице, сильно ударил по стволу.
До слуха ребят донесся мягкий шелест — будто легкий ветер прошел по ветвям. Филин улетел.
Колку давно мучил вопрос — где родина Семиперой птицы. И он воспользовался случаем:
— Илья Вениаминович, скажите, пожалуйста, где живут семиперые птицы?
У Пахтуна вырвалось:
— Конечно, на юге.
— В разных местах, — сказал учитель, словно не слышал Пахтуна. — Аисты бывают нескольких видов. Одни водятся в европейской части нашей страны. Они улетают на зиму в теплые края. Другие — в восточной Азии. Аисты поселяются рядом с человеческим жильем, зачастую вьют гнезда прямо на крышах или на деревьях в саду. А наш аист, по всему видно, прилетел из юго-восточной Азии или с островов Тихого океана. Только не знаю, что его привело к нам. В наши края аисты обычно не залетают.
— Возможно, его тайфуном занесло, — сказал Николай Лезгранович, незаметно подсевший в круг ребят.
— Вполне возможно, — согласился Илья Вениаминович. — Совсем недавно по Сахалину прошел сильный тайфун, которому ученые дали красивое женское имя «Нэнси».
И тут ребята вспомнили: в середине лета неожиданно набросился на остров неслыханной силы ветер. Колка сам видел, как на заливе все перемешалось: и вода, и небо. Смотреть страшно было. Катера и лодки повыкидывало в прибрежные дюны.
А Гоша Степанов в это время был в тайге. Чудом спасся. Деревья повалило полосой на десятки километров. Это ветровал. Погибшие деревья быстро сохнут. Сухие, они вспыхивают, как порох. Страшнее нет пожара, если он разыгрывается в ветровале. Потушить его просто невозможно. И тогда гибнет тайга далеко вокруг. Гибнут оленьи пастбища, гибнут олени…
Колка спросил:
. — Почему тайфун назвали «Нэнси»?
Этот вопрос вызвал интерес у многих. Костер ярко вспыхнул, учитель прикрыл глаза ладонью. Сказал:
— У синоптиков принято давать тайфунам женские имена.
Пламя костра вновь вспыхнуло. Сотни искр поплыли в черное небо. Раскачиваясь, они поднимались долго, пока не гасли где-то между звездами. Учитель продолжал:
— Тайфун только зародился где-то в тропиках, под горячим солнцем, а синоптики уже дали ему имя.
Ребята придвинулись поближе. Они любили, когда учитель рассказывал. На их сосредоточенных лицах играл свет от костра. Ребята ждали. И учитель сказал:
— Говорят, когда-то на земле жила женщина невиданной красоты по имени Нэнси. Она была капризна, своенравна. И не любила, когда ей перечили. Жестоко обходилась с теми, кто взывал к ее совести…
Учитель умолк.
Ребята еще молчали, когда Колка сказал:
— Давайте в «живом уголке» держать и домашних животных.
— Каких, например? — спросил Илья Вениаминович.
— Собаку, — ответил за Колку Урьюн. Ему очень хотелось, чтобы широкогрудый пес — нартовая лайка Керны, подарок родственников из соседнего селения, — был рядом с ним.
Ребята рассмеялись.
— Голубя, — сказал Пахтун.
— И поросенка, — сказал Колка.
Вокруг засмеялись.
— Что вы смеетесь! — обиделся Колка. — У нас после обеда остается вон сколько всего, — Колка показал руками, изображая горку. — И супа сливаем целое ведро. Я видел много раз, когда дежурил по столовой.
— Точно, — подтвердили ребята.
— А зачем держать свинью? — спросил Урьюн, никак не ожидавший такого предложения от своего друга.
— К Новому году зарежем. Сколько будет мяса, — ответил Колка.
— Верно говорит Колка, — поддержал Гоша Степанов. — Можем держать даже несколько поросят. Только… не в «живом уголке».
«Эко, куда повернуло!» — изумился живому воображению своих воспитанников старый учитель. Но вслух сказал:
— Мысль дельная. Надо подумать, когда вернемся домой.
Темнота быстро сгущалась.
Раздалась команда: «Отбой!»
7. СОН КОЛКИ
Колка еще долго ворочался. Он думал о Семиперой птице, вспоминал рассказ учителя о злой женщине по имени Нэнси. Думал о далеких жарких странах, где живут такие же, как он, ребята. У них свои мечты, своя жизнь…
Черный мальчик из черного гипса…
Колка точно знает: черного гипса не бывает. Но стихи прочитала Неля Винокурова, его одноклассница. Неля самая красивая девочка в классе. Она любит стихи. И прочитала как-то Колке слышанные от кого-то стихи. Странные стихи про черного мальчика из черного гипса. Но, эти стихи растревожили Колку. Хотя в них ничего прямо не сказано. Они говорили о какой-то непонятной безысходности, какой-то большой беде…
Черный мальчик из черного гипса…
Умница Неля. Хорошая и красивая. Только зря не поехала с нами в поход. Колка засыпал.
…Черный мальчик купается в теплых волнах южного моря. В том краю никогда не бывает зимы, как у нас. Деревья и травы зеленеют там круглый год. Листья на деревьях такие огромные, что под одним листом можно спастись от дождя вдвоем.
У хижины стоит хлебное дерево. Хозяин дерева — черный мальчик, добрый и хороший. Когда созревали плоды, он ловко лазил на дерево и срывал их. Он сдирал толстую кожуру и делился с соседними мальчиками душистой мякотью.
У мальчика нет матери. В прошлом году она вместе с отцом работала на сахарной плантации у белого богача. Работала помногу и не выдержала: тяжело заболела.
В той стране за лечение берут очень дорого. А в семье никогда не водилось денег. Мать умерла.
Отец сказал: его руки никогда больше не сделают что-либо для богача.
Теперь отец еще бережнее стал обращаться с хлебным деревом.
Мальчику пора уже в школу. Но нужны были деньги.
У мальчика были друзья — два аиста. Они свили гнездо на хлебном дереве. Отец всегда говорил: аисты — добрая примета, они принесут счастье.
Когда из яиц вылупляются птенцы, пушистые, большие и беспомощные, мальчик охраняет их от кошек.
Птенцы прожорливы. И тех лягушек, что приносит аист-отец, не хватает. Тогда за пищей срывается мать. И птенцы сыты. Мальчик радовался, что хоть аисты не знают голода. Он думал: аисты потому сыты, что у них есть крылья. И ему хотелось, чтобы и у него были крылья.
Аисты любят своего друга — черного мальчика — и встречают его гортанным клекотом.
Мальчик мечтал: когда-нибудь вокруг хижины поднимется целая роща хлебных деревьев. Он бы тогда ловчее обезьяны лазил на деревья, сбрасывал плоды — угощал всех ребятишек. А на ветвях деревьев свили бы гнезда аисты. Их было бы много, аистов. И принесли бы они людям много счастья.
Черному мальчику очень хотелось, чтобы быстрей наступило время, когда у их хижины поднялась бы роща. А пока он часто голодал.
У отца была утлая джонка. И он выходил на ней в море. Отец ловил рыбу — тем и кормились.
Как-то утром отец уехал на рыбалку. Мальчик стоял на желтом песчаном берегу и долго видел у горизонта белый клинышек паруса. Потом он вернулся к хижине. Во дворе важно расхаживали аисты. Мальчик ласково потрепал их, как собачек.
Вдруг стало темно. Небо низко опустилось. Ударил сильный ветер. Он зверем набросился на хлебное дерево, обломал ветви. Откуда-то из черного неба вылетела красивая женщина. Это Нэнси — жена белого богача. Одетая в черную тучу, она зловеще пронеслась над самой хижиной. Вихрем побило молодые деревца, и они на сломе торчали бело и остро, как битые кости. Красивая женщина сделала круг по небу и снова пронеслась над островом. Вихрем, как огромным ножом, срезало хижину и разбросало обломки вокруг.
Колка хочет помочь черному мальчику. Но ноги почему-то стали тяжелые-тяжелые и никак не оторвать их от земли.
Красивая женщина снова пронеслась над островом. И черного мальчика бросило на скрюченные корни дерева, и он впал в беспамятство.
Красивая женщина схватила аиста и с громким хохотом полетела в море, она исчезла вдали, а хохот доносился из черной пустоты.
Теперь вроде черный мальчик — это сам Колка. Он лежит на скрюченных корнях дерева. Перед его глазами проплывают разноцветные радужные круги: оранжевые, голубые, зеленые. Они беспрестанно появляются откуда-то, медленно кружатся и проваливаются вниз. Потом появились белоснежные аисты. Распластав неподвижно крылья, они плавно парят между разноцветными кругами. И этот танец волшебных цветов и форм был так чудесен, что мальчик забыл о своем горе.
Ветер стих. Показалось большое жаркое солнце. Мальчик открыл глаза, огляделся. Груды битых деревьев… Там, где была хижина, текут ручьи. Все это было так ужасно, что мальчику не хотелось верить своим глазам. Он вышел на берег — отцу пора бы вернуться. Мальчик пристально всматривался в даль. И увидел у самого горизонта белый клинышек отцовского паруса. Мальчик от радости подпрыгнул. Парус, вырастая, быстро приближался. Вот он загородил полнеба. И тут почему-то обернулся гребнем громадной волны. Из гребня показалась большая гривастая голова какого-то разъяренного зверя. Волна с грохотом обрушилась на берег. Голова с ревом подкатилась под самые ноги черного мальчика и, рявкнув, откатилась назад. Только теперь мальчик заметил сотни белых валов, которые напористо шли от горизонта к острову, и из каждой волны высовывалась голова разъяренного зверя.
«Па-а-па-а-а!» — крикнул мальчик.
«Гр-ррр-рх-хх!» — взревели головы.
8. ПОХОД ЗА РЕЧКУ ИМЧИН
Колка вертел головой. Под головой что-то твердое. Пощупал — толстый сук елового лапника. Шевельнул руками, двинул ногами — убедился, что лежит. Какие-то странные пятна проплывают перед глазами. Словно Колка проплывает мимо берегов, тени от которых падают на него. А, это тени от низких облаков. Колка оглянулся вокруг — его друзья спали вповалку. Выглянул наружу — солнце, красное, как раскаленная сковорода, просвечивало сквозь рваный ползучий туман. В легкие ударил остылый утренний воздух… Все, что было несколько минут назад, — просто сон. Страшный сон.
Колка обернулся к спящим:
— Эй, лежебоки! Вы что, приехали в лес, чтобы спать? Эй, Урьюн! Медведь тебе позавидует — так ты здорово спишь!
Ребята не очень дружно, но все повскакивали. Умылись в реке. Холодная вода прогнала остатки сна, и все споро взялись за приготовление завтрака.
Не прошло и часа, как ребята уже шли по вчерашним своим маршрутам. Тяжелые медвежьи дудки нехотя раздвигались и зло стряхивали Колке за шиворот обильную холодную росу.
Колка волновался — что может оказаться в его ловушке: сойка, кедровка? А вдруг пустая?
Вот и поваленное дерево. Крышка захлопнута. Значит, насторожка сработала! Может быть, от ветра? Колка подскочил быстро, чуть приоткрыл крышку. В щели показались две черные бусинки — глазки. Зверек длинный, тонкий, серый. «Горностай!» — обрадовался Колка. Он захлопнул крышку, помчался назад.
— Сойку поймал! — раздался радостный крик Урьюна.
— И у меня сойка, — сказал кто-то.
— А я медведя поймал, — серьезно сказал Гоша Степанов.
Вокруг засмеялись — знали, что это шутка, но у Гоши что-то обязательно есть. И Гоша, немного подразнив любопытство ребят, открыл крышку ловушки и двумя пальцами вытащил маленькую-премаленькую мышку с острым носиком. Урьюн даже пощупал носик — он мягкий, теплый, податливый.
Ребята еще смеялись удачной шутке Гоши, когда Колка сказал:
— А у меня горностай.
Ребята окружили Колку. Зверек юрко носился в ящике.
— Ай да Колка! — похвалил Пахтун.
Илья Вениаминович велел оставить ловушки под одним заметным деревом, чтобы на обратном пути забрать.
Теперь маршрут ребят — на реку Имчин.
Пробирались сквозь цепкие заросли, обходили замшелые, трухлявые валежины, переходили вброд ручьи.
Еще не прошли и полкилометра, а Гоша Степанов крикнул: «Бурундук!» Побежали на голос. Маленький шустрый зверек с пронзительным писком вскочил на осину. Черные полоски на его желтой спине так и мелькали между ветвями. Зверек проскакал по ветке и остановился. Теперь он бесстрашно рассматривал людей. И только пушистый хвост нервно подергивался.
Николай Лезгранович срезал тонкую сухую черемуху, приладил к ее концу петлю. Бурундук с любопытством уставился на приближающийся конец деревца с петлей. Он даже сделал несколько шажков навстречу. И… петля захлестнула зверька, и вот уже со связанными лапками он в кармане Пахтуна.
Через сотню шагов прямо из кустов подняли ястреба. Он что-то держал в когтях. Илья Вениаминович раздвинул кусты. В ней рассыпаны серые с буроватыми подтеками перья.
— Рябчика закогтил, — сказал учитель. — Эх, нет ружья.
Ребята тоже пожалели, что ни у кого в отряде нет ружья. Только один из них не жалел — Урьюн. Он, прикрываясь кустами, побежал к ели, в ветвях которой спрятался ястреб…
Вот она наконец, река Имчин, узкая, с травянистыми берегами. Имчин тихо несет свои воды в Тыми. Кругами расходились по ее поверхности волны от всплеска рыб. Противоположный берег высоким мысом врезался в реку. По нему вдаль, к сопкам, уходила широкая полоса пашни.
Илья Вениаминович присел на пенек, рядом с ним расположились ребята. Учитель молчал, глядя в реку. Потом, будто вспомнив что-то, сказал:
— Ребята! Вы все родились на Сахалине. Ваши отцы и деды тоже родились здесь. А вот скажите, какой народ дал этой реке, на берегу которой мы сидим, название «Имчин»?
Ребята молчали. Колка подумал: «Что-то знакомое есть в этом названии. В нем несколько слов. Одно из них — «ударился». Но кто ударился? И почему ударился?»
— Не знаете? — спросил учитель. — Несколько лет назад я приехал к рыбакам в Чайво. Там встретился со старым охотником Лузгиным.
Ребята разом повернули головы в сторону Колки. Колка засмущался, потупил глаза, ковырнул носком землю, будто что-то интересное было там.
А учитель рассказывал:
— Дедушка Лузгин помог мне. «Имчин» — это несколько искаженное нивхское название. В переводе на русский означает: «Река, через которую прыгают — ударяются». Кто же прыгал через реку?
Учитель еще раз обвел ребят взглядом.
— Очень давно, никому не известно, сколько лет прошло с той поры, — может, триста, а может быть, и все пятьсот, — в этих местах было разбросано много нивхских стойбищ. У нивхов тогда не было огнестрельного оружия. Нивхи охотились с луками и копьями. Много ли добудешь так, особенно в одиночку?
Проходили годы, а охотились все по старинке. Иногда кормильцы-мужчины не возвращались с охоты — гибли в схватках со зверями.
Однажды молодой нивх проехал по стойбищам и уговорил. сородичей выйти на охоту вместе. Он предложил гнать зверей к реке, на берегу которой мы сидим. Река вон там, — учитель показал рукой, — делает излучину. Вот к тому месту и предложил гнать зверей юноша.
Послушались люди совета. Разделились на две группы. Одна, с копьями и луками, устроила засаду напротив мыса, а другая, загонщики, редкой цепью охватила большой участок леса. С криками, ударами в бубны погнали охотники зверя с сопок и распадков. Медведи, олени, кабарга выскочили на берег. А сзади шли на них загонщики. Звери метались по мысу. Но путь назад отрезан. И звери пытались перепрыгнуть реку. Но другой берег выше, чем мыс. И звери, ударившись о стену высокого берега или не допрыгнув до него, падали на камни и в воду, где их ловили.
Так добывали много зверя. Каждому охотнику доставалось мяса намного больше, чем добывал самый удачливый охотник-одиночка.
Давно это было. Но название реки еще долго будет рассказывать о том, что происходило в этих местах много лет назад.
Сейчас места охоты распаханы. А пройдет время, здесь, возможно, будет космодром. И кто-нибудь из ваших потомков вернется из космического полета и вдруг, задумавшись, спросит: «А почему эта местность называется «Имчин»?
Ребят увлек рассказ учителя. Колка вспомнил, как во время каникул Илья Вениаминович часто приезжал к нивхам, подолгу говорил со стариками, что-то заносил в блокнот.
После паузы Илья Вениаминович сказал:
— Ребята, смотрите, берег состоит из нескольких слоев. Надо будет взять образцы обнажения. О происхождении этих слоев я расскажу на уроках…
К палаткам вернулись разморенные ходьбой. И только тогда заметили — нет Урьюна. Забеспокоились: вдруг он отстал и заблудился в лесу? Один Колка был спокоен: уж он-то знал, может Урьюн заблудиться в такой простой местности или нет.
…Урьюн вглядывался в густые ветви дерева. Где ястреб? Качнулась большая ветка, и вниз посыпались перья. Вот он где. Но стрелять неудобно — мешали сучья. Урьюн шагнул в сторону, осторожно ступил в траву, но все равно раздался треск: в траве, незаметный, лежал сухой предательский сук. Ястреб сорвался и полетел к светлой лиственничной роще.
Урьюн выбрался из чащи. Перед ним — узкий перешеек, подрезанный с двух сторон речками. Перешеек чистый, покрытый сухим лишайником. На нем стоит одинокая большая лиственница, за ней в нескольких шагах начинался кустарник.
Урьюну показалось: запахло палом. Но он увлекся охотой и не обратил на это внимания.
Ястреб сидел на нижнем суку и рвал добычу. Урьюн неслышно обошел стороной и, когда убедился, что ястреб не видит его из-за толстого дерева, быстрыми, но мягкими шагами стал скрадывать. Ближе, еще ближе. Подошел шагов на двенадцать — пятнадцать. Теперь можно стрелять. Несколько шагов в сторону — и ястреб виден весь. Хищник жадно рвал добычу и торопливо глотал — видно, был очень голоден. Урьюн сильно натянул тугую, послушную резину. Навел точно на середину ястреба. Свинцовый шарик глухо ударился в мягкое, и хищник, трепеща длинными крыльями, упал.
Урьюн радостно, вприпрыжку побежал, подхватил ястреба.
Он рассматривал добычу, когда почувствовал — на него что-то надвигается. Резко оглянулся — олени. Три оленя. Они вырвались из лиственничной рощи и быстро продирались сквозь кустарник. «Чего они испугались? Неужто их преследует медведь?» Урьюну стало страшно. Он подумал: нужно спрятаться на дереве, и стал уже выбирать сук, за который он схватится, если покажется медведь. Олени пробежали, не оглядываясь.
Не успел Урьюн прийти в себя, как на него выскочил заяц. Заяц, увидев человека, ошалело бросился наискосок.
«Что это, зверье с ума посходило?»
И только теперь увидел Урьюн: светлая лиственничная роща горела. И еще увидел: роща потому была светлая, что в ней много деревьев повалено.
Ветровал. Сухой, он горел без дыма в этот солнечный день. Уже занялась опушка леса. Языки пламени, будто огненные птицы, перелетали с куста на куст. И там, где садились эти птицы, все мгновенно охватывалось пламенем.
Бежать! Но тут из горевших кустов выскочили две белки и с ходу взлетели на лиственницу, у которой стоял Урьюн. Зверьки уселись на ветках и пугливо поглядывали на приближающийся огонь. Вот глупые! Ведь через несколько минут огонь перекинется на дерево. Урьюн свистнул, чтобы согнать белок, но те взобрались еще выше, исчезли в ветвях макушки. «Сгорят», — забеспокоился Урьюн.
А в лагере заждались Урьюна. Ребята уже пообедали, а его все нет и нет.
Колка чувствовал себя неловко: он знал, куда ушел Урьюн, но молчал. Урьюн не мог заблудиться. Значит, с ним что-то случилось. Колке не хотелось верить в это, и он часто поглядывал вокруг — а вдруг Урьюн выскочит из-за какого-нибудь куста и, ликующе потрясая убитым хищником, закружится в диком танце.
Но Урьюна нет и нет. Колка подошел к Николаю Лезграновичу.
— Я знаю, куда ушел Урьюн.
— Говори, — быстро сказал учитель.
— Он ушел за ястребом вон в ту рощу. — Колка показал рукой.
— Надо отправиться на поиски, — сказал Николай Лезгранович.
— И всем, — сказал Илья Вениаминович.
Ребята цепью охватили рощу.
Впереди всех спешили Гоша Степанов, Пахтун и Николай Лезгранович.
— Урью-ю-юн! — изо всех сил кричал Колка.
— Ю-ю-юн!.. — приглушенно отвечало эхо.
Кусты в кровь царапали лицо, ноги, руки, рвали одежду. Николай Лезгранович остановился, несколько раз глубоко втянул воздух.
— Где-то горит, — взволнованно сказал он. И другие почувствовали запах гари. Побежали дальше. Ребята заглядывали под кусты, завалы, коряги.
Лес поредел. Теперь уже все видели дым. Ребята вы-б&кали на опушку. А там Урьюн остервенело бил еловой лапой по языкам пламени, которые вспыхивали на лишайнике и медленно, змейками, наступали на него.
— Он живой! — радостно воскликнул Колка.
Урьюн обрадовался не меньше друзей.
Ребята вооружились лапами, стали цепью. И вскоре прибили языки пламени. Хорошо, что перешеек чист от кустарников. Большую часть потушил Урьюн один, еще до прихода ребят.
Если бы не Урьюн, пламя спокойно прошло бы перешеек, охватило высокую лиственницу, с нее бы перекинулось на кустарники. А к кустарникам примыкала роща, которая по распадкам и сопкам уходила в тайгу…
Но пожар потушен. И только сизый дымок еще вился над горячим пеплом.
Урьюна обступили ребята.
— Ты герой, — сказал Пахтун.
— Никакой я не герой. Я только тушил пожар, — защищался Урьюн, вызвав у ребят улыбку.
Илья Вениаминович подошел к чумазому Урьюну. Хотел сказать что-то. Но взял руку Урьюна выше локтя, крепко пожал. И так и ничего не сказал, только судорожно двинул кадыком.
Колка поднял ястреба — пригодится на чучело.
Урьюн оглядел свой костюм. Измазанный сажей, прожженный во многих местах, он был испорчен вконец.
Урьюн озабоченно сказал Колке:
— Знаешь, Колка, достанется мне от Екатерички.
Екатерина Ильинична — воспитательница. Малыши звали ее Екатеричкой потому, что не могли выговорить длинное и сложное имя, и еще потому, что она кричала на них.
Екатеричка строгая. И даже сердитая. И школьники побаивались ее. Как многие эвенки, таежные жители, она разговаривала громко, словно находилась в лесу. Особенно доставалось тем, кто плохо учил уроки или ходил грязный.
Ничего не будет, — успокоил Колка своего друга.
9. ПРОЩАЙ, СЕМИПЕРАЯ ПТИЦА
Однажды после занятий Колка и Урьюн прибежали к Илье Вениаминовичу: принесли свежей рыбы для Семиперой птицы. Смотрят — а ее нет. Забеспокоились, обежали- дворы вокруг. Может, она вышла за изгородь и ее съели собаки? Может, машины… И вот, когда ребята ломали себе головы, думая, где еще искать птицу, смотрят — а она сама летит к ним. Колка и Урьюн закружились, дергаясь и подпрыгивая: выходили Семиперую птицу.
— Ура-а-а! Ура-а-а! — кричал Урьюн, но вдруг осекся, словно ему рот заткнули. — Ай! — воскликнул он с досадой. — Она ведь улетит. Давай обрежем ей крылья.
— С ума сошел! — возмутился Колка. — Язык тебе надо отрезать, чтобы ты думал прежде, чем говорить.
А над поселком высоко-высоко четким клином проносились в сторону полудня торопливые утки. Колка погладил Семиперую птицу по голове и сказал:
— К тебе летят. В твои края. Ты прилетела к нам в гости, а наши птицы — к тебе.
Птица вскидывала голову к небу, вертела ею, вслушивалась во что-то такое, чего не слышали ребята.
Шла вторая неделя занятий. Ребята хорошо отдохнули за лето и теперь охотно сидели за партами.
По вечерам и на уроках физкультуры готовились к традиционным спортивным соревнованиям. А они подошли незаметно — со вторым воскресеньем сентября.
Участники соревнований в спортивных костюмах выстроились на школьном стадионе.
— Первый забег, на старт!
Колка был в списке третьего забега, и он пока стоял среди зрителей. А в первом — Пахтун. Он лучший спринтер среди школьников района.
— Внимание! — сказал судья.
Коротко щелкнул выстрел. Бегунов словно вытолкнуло пружиной, и они вихрем помчались к финишу.
— Пахтун! Давай! — кричали болельщики.
Пахтун бежал свободно, будто играл. В его беге нет напряжения, которое бывает даже у многих опытных спортсменов.
Колка внимательно следил за Пахтуном. Он знал: Пахтун выиграет забег. Но не думал, что Пахтун на финише самой короткой дистанции оторвется от соперников на целых десять метров! А ведь с ним бежали не слабые ребята.
Вскоре и Колка вышел на старт. Он точно поймал сигнал стартера и рванулся вперед на миг раньше, чем его соперники, которые немного задержались на старте. Он бежал, часто перебирая ногами. И до финиша оставалось совсем немного, когда увидел над домами большую белую птицу. Птица плавно взмахивала широкими крыльями и медленно набирала высоту.
Болельщики кричали: «Колка! Колка!» А он видел только улетающую птицу и не заметил, как сорвал финишную ленту. Он бежал дальше, а лента развевалась по бокам, будто легкие крылья.
— Улетела! Улетела! — сокрушенно повторял Колка.
Теперь уже все, кто был на стадионе, видели, как большая птица распростерла крылья, словно хотела обнять землю, и кругами набирала высоту. Белая, она серебрилась на солнце, с каждым кругом становилась все меньше и меньше, а вскоре стала совсем маленькой, с синицу. И тогда быстро и уверенно полетела в сторону полудня.
Колка понуро поплелся к ребятам. Даже победа не радовала его.
— Он бежал, как олень, — сказала Неля Винокурова. Колка оглянулся на нее, и ему почему-то стало хорошо-хорошо. Он тут вспомнил рассказ дедушки Лузгина о птице Счастья и подумал: «Чего отчаиваться — ведь Семиперая птица для того и живет, чтобы летать по всей земле и приносить людям счастье. Надо радоваться. На этот раз птица обязательно залетит туда, где она действительно нужна. А сколько на земле еще мест, где она так нужна!..»
— Вот тебе и «живой уголок»! — огорченно сказал Урьюн, когда друзья возвращались со стадиона.
— Не хнычь, — сказал Колка, хотя сам знал, что неладно получилось: готовили «живой уголок», а самый главный экспонат улетел.
Ребята пошли к Илье Вениаминовичу. Старого учителя застали во дворе. Он, нагнувшись, мастерил что-то. Рядом лежали гвозди, молоток, стояли банки с масляными красками.
— Улетела Семиперая, — жалобно протянул Урьюн.
— Знаю, знаю, — чуть улыбаясь, сказал учитель, а в его глазах играли подзадоривающие огоньки.
«Как же теперь быть?» — хотелось спросить Колке.
И тут он увидел металлическую дощечку.
— Смотри, Урьюн! — радостно воскликнул Колка.
А на металлической дощечке красиво, как может писать только Илья Вениаминович, было выведено:
«ЖИВОЙ УГОЛОК»
На другой день друзья прибили эту дощечку к двери большой комнаты в школе.