Горох в совершеннейшем подпитии сидел на полу, в японском кимоно, русских штанах в полоску и шерстяных носочках с финским орнаментом. Самурайский меч криво торчал в недорубленном подоконнике, корона съехала набок, а сбоку от государя стояла литровая глиняная бутыль саке. Мити не было. Надеюсь, успел смыться…
— Опять пьянствуете, гражданин? Злоупотребление алкогольными напитками до добра не доведёт. А беременным и лицам с неустойчивой психикой он вообще противопоказан.
Горох поднял на меня левый глаз, величаво изогнув кривым полумесяцем бровь, и молча указал место на циновке рядом с собой. Я разулся и сел плечом к плечу с удручённым государем. Он хлюпнул носом, наполнив две чашки.
Японские традиции побоку? Тогда почему бы и нет…
— Спешу доложить по существу. В результате плановой экспертизы получено окончательное подтверждение участия Кощея во всём этом деле. Моя невеста ни в чём не виновата, что подтверждено допросом привидения того самого возчика Брыкина. Город худо-бедно готовится к обороне. Органы милиции обычно в военных действиях не участвуют, но… Мы тоже внесём свою лепту. По поводу Лиха пока порадовать нечем. Где оно скрывается — непонятно, как арестовать — неизвестно, то есть обезвредить пока не представляется возможным. Но это пока. Всё!
Я махом опрокинул саке в рот. Дрянь… Всё равно дрянь, по-любому, на какой температуре и какого качества ты её ни пей. Хотя привыкнуть можно ко всему… Горох наполнил по второй. Я хмыкнул, но, в конце концов, все мы так расслабляемся.
— За победу русского оружия над очередным злобным агрессором!
Царь молча кивнул. Мы выпили, традиционно ничем не закусывая, да рядом и не было ничего.
— Ну а у вас-то что случилось? Выкладывайте, чего уж…
Государь, повернув голову, пристально посмотрел мне в глаза, словно проверял, издеваюсь я или нет. Нет, я не издевался, так… слегка шаловливое настроение… самую чуточку. Эта японская водка всего-то градусов на двадцать — двадцать пять, можно и ещё по одной. На этот раз разливал уже я, очень аккуратно. И ещё раз повторил свой вопрос:
— Я говорю, что случилось? А то молчите, как пингвин с отмороженным горлом… Голос пропал?
Царь, едва не плача, кивнул.
— Что? — приподнялся я, не веря своим ушам. — Вы действительно не можете говорить?
Горох открыл рот, указал пальцем на шею и еле слышно просипел ряд непереводимых звуков. Ой, мама родная-а…
— Врача вызывали? Понятно. Знаю вашего коновала, опять начнёт кровь пускать и слабительным пичкать. Совсем голос пропал?! Ну шептать-то хотя бы можете?
Он кивнул. Потом посуетился, вытащил из-под циновки какую-то потрёпанную книжицу с иероглифами, раскрыл на нужной странице и сунул мне под нос.
— А смысл? — ровно упрекнул я. — У меня за плечами только английский, начальный курс, и тот подзабыл. Я в этих закорючках разбираюсь, как попадья в Бетховене…
Горох досадливо хлопнул себя ладонью по лбу, налил нам ещё, выпил первым и, видимо согрев горло, еле-еле слышным шёпотом произнёс:
— Киндзюцу.
— Что?! Ещё раз, погромче, не слышно.
— Кин-дзю-цу!
— А?!!
— Издеваешься, участковый?! — не по-детски обиделся царь. — Так я вон тебя прикажу на кол посадить, мигом расслышишь!
— А вы мне не угрожайте. — Волевым усилием сдерживая смех (гневно шепчущий Горох — зрелище то ещё!), я попросил пояснений. — Рассказывайте медленно, не торопясь и не перенапрягаясь — что это за зверь и какого чёрта вы так не вовремя охрипли?!
— Искусство это японское, самураями культивируемое… Владеют им единицы редкие, поскольку сила в нём духовная внутренняя, из самой сути человека идущая… Одним криком — киндзюцу — можно цельное войско жизни лишить! Вот я и…
Больше мучить вас его сипением мне совесть не позволяет. Поэтому перескажу короче, по существу и своими словами. Горох — государь не только по праву рождения, но и по натуре, даже по призванию. Он настоящий лидер во всём и власть в кулаке держит не столько кнутом и пряником, сколько личным примером. Коря себя за неподготовленность к шамаханскому нашествию, он лихорадочно искал способы выхода из военного кризиса.
Проблему с порохом ему решить не удалось, а вот другой способ массового поражения противника он нашёл. Вычитал в очередной японской книжке и, будучи человеком увлекающимся, сразу решил, что вот оно — спасение! Всех делов-то — собрать воедино силу воли, внутреннюю энергию, возбудить в себе огонь боевой ярости и обрушить на врага разрушительную мощь крика — киндзюцу! В книжке было хвастливо написано, что таким образом великие самураи останавливали целые армии, доводя противника до разрыва сердца.
О тех, кто в этот момент будет находиться в городе, он, естественно, и близко не подумал…
— Резюмирую. Вы тренировали клич на пару с моим младшим сотрудником. Как «знаток психологии», он не мог вам отказать, да и самому наверняка интересно было. Вы в две глотки всполошили весь терем, потом двор и даже близлежащие улицы. Какой-то особо выдающийся вопль я за два квартала слышал… Но, не имея длительного опыта, в результате просто-напросто сорвали себе голос. Теперь — тихий шёпот, горячее молоко, мёд вприкуску и тёплая постель. Кто за вас войсками командовать будет, Бодров, что ли?!
Горох отрицательно помотал головой. Мы оба призадумались. Кашкин уже стар, да и он больше дипломат, чем вояка. Думская фракция традиционалистов только на милицию орать горазда. В бою, впрочем, тоже не струсит, но полководцев среди них, увы, нет. Просить Кнута Гамсуновича? Он вроде воевал за своего короля Фридриха и вряд ли откажет. Хотя нет, за ним могут не пойти, немец всё-таки…
— Да, по этому вопросу надо серьёзно советоваться, — неопределённо протянул я. — И кстати, Митька-то где?
— В тюрьме.
— Где?!!
— В тюрьме, говорю, — виновато прошептал государь, с горя отхлёбывая оставшееся саке прямо из бутылки. — Должен я был хоть на ком-то злость сорвать?! А он и сам подставился, в последний миг как ухватит меня под ребро — я и взвыл, света божьего невзвидев! Психолог, чтоб его… Голос тут же возьми да и сорвись!
— Н-да-а…
— И не «ндакай» мне тут! Не казнил сгоряча, уже скажи спасибо!
— Тоже верно. Спасибо! — от всей души поклонился я. — Только, если вы не возражаете, я его заберу. У меня в отделении дел выше крыши, каждый человек на счету, так что нечего ему по тюрьмам в тепле отсиживаться.
— Забирай, жалко, что ли… — надулся надёжа-государь и едва ли не со слезами попросил: — Ты это… выспроси там у Яги своей, может, она чего от горла посоветует? Удавлюсь ведь завтра со стыда перед всем войском…
— Коньяк и сырые яйца, народный метод, любая Монтсеррат Кабалье знает, — на ходу ответил я. — Бабулю, разумеется, спрошу. А вы бы… завязывали с этой Японией уже. Шамаханы на носу, нам русский царь нужен, а не… «маде ин джапан», прости её господи!
Горох не ответил. И без того всё понятно, яснее некуда. Пусть подумает над своим поведением, посидит наедине с самим собой, сделает соответствующие выводы. Охранные стрельцы одобрительно смотрели мне вслед, Кашкин остался у дверей ждать царского слова. Ага, с теперешним настроением Гороха он скорее дождётся жеста…
Дорогу в «подвалы каменные, тёмные» я знал, самого туда недавно сажали. Двое стрельцов у входа в темницу первыми вежливо поздоровались и безропотно пропустили меня внутрь. Впрочем, задерживаться я не планировал:
— Митя, собирайся и домой, дел полно!
— Нет меня…
Я тихо выругался сквозь зубы и вынужденно полез в подвал. Знакомое место, та же самая темница, где держали и меня. Наш Митенька, несвязанный, без кандалов, без следов побоев на лице, свеженький как огурчик, сидит себе развалясь на соломе, в правой руке большой надкусанный пряник в форме самовара, а у левого колена полная крынка молока. Нехило устроился, не находите? Это уж кому как везёт…
— Младший сотрудник Лобов, а ну встать перед старшим по званию!
— Был младший сотрудник, а ныне зэка Лобов, — мрачно подкорректировал он, но поднялся. Правда, не в полный рост — из-за низких потолков ему пришлось стоять на полусогнутых, с опущенной головой. Но хоть так мы были на равных.
— А теперь докладывай, что ты учудил у государя и как здесь оказался? Только без театральщины! Не перед кем, а я тебя давно как облупленного знаю.
— Без песен жалостливых, стало быть? Уж без них и не знаю как…
— И я не знаю, но ты постарайся.
— Обидели меня, Никита Иванович, — хмуро засопел он, и чувствовалось, что это серьёзно. — Без дела обидели, без вины, за помощь мою честную да сердце отзывчатое. Прям в душу так и плюнули! И жжёт меня это, и томит, и подсознание ранимое болью полнится…
— Ну не надо… так уж… — Я невольно шагнул к нему, с трудом приобнял за плечи и по-братски утешительно похлопал по загривку. — Что там случилось-то?
— Обидели меня тут, — искренне захлюпал носом этот большой ребёнок. — Я ить, согласно приказа вашего начальственного, честь честью сюда припёрся. Государь хоть и неудовольствие изобразил поначалу, но опосля рвение моё оценил. Хочу, говорит, всё войско вражье одним криком положить! А я ему: не заболели ли, часом? А он мне: мол, там, в Японии, все так делают! А я ему: лечиться никогда не поздно… А он мне — что от крику энтого даже соловьи наземь падают! А я ему: энто оттого, что у соловьев слух музыкальный… А он мне — спорим, а я ему — спорим…
— Митя, короче!
— Побились об заклад, чей крик ворону с соседской крыши до приступа сердечного доведёт.
— И кто выиграл?
— Я! Вот пряник печатный, в честном споре добытый праведно. — Он гордо потряс покусанным трофеем. — И уж коли совсем по совести, так я государю ещё и подыграл в конце… Сунул мизинчиком под ребро — да уж так душевнейше взвыл царь-отец! Такую высокую ноту взял, так её оформил распевно, на чистом фальцете, аж под небеса взлетел! Покуда он опускался, я на ворону махнул, она и улетела. А царь возьми да и осерчай… Ещё молча так, без объяснениев! Шипел на меня только, как кот на сковороде…