Пётр Павлович тоже покосился на валенки.
— А что ж вы зевали, когда вашу технику уродовали? Тяни, Витя, эту гайку сильней, не бойся.
Валенки переступили с места на место.
— Так ведь мы что. Нас кто послушает? На это председатель есть. Ему люди говорили…
— Ладно, отец, — перебил Пётр Павлович. — Покрути-ка ручку маленько…
Рядом с валенками появились председателевы хромовые сапоги.
— Ух ты! Да тут дело кипит. А мастер откуда объявился?
— Известно откуда — прохожий. Свои разве догадаются… Ай покрутить ещё, товарищ?
Мы вылезли из-под машины. Я подал Петру Павловичу тряпку, и он обтёр руки.
Председатель поглядел на Петра Павловича, на его жёлтые туфли.
— Городской? Должно быть, по автомобильной части работаете?
Терентий Фёдорович достал кисет.
— Чудные дела, Матвей Ильич! Сижу я в холодке, вижу — идёт мимо человек. Залез он под машину и давай работать — просто так, за здорово живёшь.
— Большая вам благодарность, — поспешно сказал председатель. — Выручаете вот как! Машина до зарезу нужна, а починить некому.
— А другие шофёры? — спросил Пётр Павлович.
— Так ведь им грузы надо возить.
Пётр Павлович пожал плечами;
— Вот бы Витя и возил. А перетяжку приказали бы сделать более опытному шофёру.
Матвей Ильич помолчал. Потом для чего-то расстегнул и застегнул пиджак.
— Это вы, пожалуй, правильно подсказали, товарищ. — Он вздохнул. — Только разве, ну хоть к примеру, нашего Костю Мельникова уговоришь на такое?
— Председателя у вас кто выбирал? Ведь сами колхозники, — заметил Пётр Павлович. — Так почему же их уговаривать надо? Должны подчиняться.
Матвей Ильич опять расстегнул пиджак:
— Люди сами должны понимать, ежели они сознательные…
Пётр Павлович усмехнулся:
— Сознательность и понятие — вещи разные. Ну, скажем, стал бы сознательный человек курить совсем рядом с бензиновым складом, если б понимал, что от этого может произойти?
Терентий Фёдорович закашлялся, быстро погасил пальцами самокрутку и смял её в кулаке.
Раздался смех. Я повернулся и увидел за плетнём Настю и Любу, — видно, они шли с поля на обед. Председатель смущённо покосился на девушек, вытянул за цепочку часы из кармана и вдруг заторопился:
— Вы, товарищ, того… если в чём будет нужда, заглядывайте. Вот огурчики пойдут, отблагодарим…
Пётр Павлович посмотрел вслед Матвею Ильичу, присел на чурку.
— Витя, зачерпни попить.
— Подождите пить, — поспешно сказала Настя и покраснела, — я сейчас…
Она убежала, а Люба подошла к Петру Павловичу;
— А я вас знаю. Вы у Мироновых остановились. Вчера на легковой машине приехали и ещё какую-то фанерную доску с собой привезли,
Люба насмешливая и злая на язык. Я подумал, что она и про меня что-нибудь скажет, и не ошибся:
— Не стыдно, Витька, за тебя люди машину починяют?
На дороге показалась Настя. От быстрой ходьбы её светлые волосы распушились, — Она подошла, расстелила на чурке полотенце и подала Петру Павловичу кринку молока и ломоть хлеба.
— А что ж ты, Настя, Витьке не принесла? Он ведь с утра работает, не отрывался.
Я даже не поверил, что это говорит Любка. А Настя ответила:
— Витька может слетать домой, а они здесь чужие,
— Нет, я не совсем чужой. Родился в этих местах.
— Да ну? —удивилась Настя. — А почему мы вас не знаем?
Пётр Павлович тихонько кашлянул и вздохнул.-
— Вы и не можете знать. Вам сколько лет, Настя?
— Двадцать уже, — ответила Настя и опять покраснела.
— Значит, когда началась война, вам было только пять. А наша кузница находилась в двух километрах отсюда.
— Кузня?.. — вмешался в разговор Терентий Фёдорович. — Постой, постой. Ты уж не кузнеца ли покойного Павла Родионова сын?
— Его, — кивнул Пётр Павлович.-
— Петька! — воскликнул Терентий Фёдорович и хлопнул себя по бокам.
— Какие же они вам Петька? — укоризненно сказала Настя.
— А ты не встревай, — рассердился старик, — Я его отца с огольцов знал. — Он вынул кисет, но, покосившись на Петра Павловича, закуривать не стал. — Где же ты, Петя, пропадал все эти годы?
— В войну был на Урале, кончал ремесленное. Потом стал работать на Кировском заводе и учиться в заочном.
Старик вздохнул.
— Кузню-то и хуторские дома фашист пожёг, следа не осталось; теперь на том месте военный городок, сапёрные части стоят.
— Ходил уж, видел, — сказал Пётр Павлович и посмотрел на солнце. — Давай, Витя, приниматься, чтобы засветло кончить. Тащи керосин, вымой масляный насос.
Настя завернула в полотенце пустую кринку.
— Ну, нам пора. Счастливо поработать.
Пётр Павлович хотел, видно, поблагодарить её, но вдруг так сильно закашлялся, что Настя даже покачала головой.
Я остановил Любу у плетня:
— Мы к вечеру кончим ремонт. Приходи, покатаю.
— Катальщик! Ты ездить сперва научись. Ещё в канаву завезёшь! — Она засмеялась и бросилась догонять Настю.
Уже темнело, когда я отвёз Петра Павловича к дому Мироновых. Дом этот — на самом берегу речки. Он поставлен после войны, и брёвна ещё немного пахнут смолой. В саду, между грушами и яблонями — маленькая летняя постройка с широким, низким крыльцом, специально для дачников.
У калитки с двумя кошёлками в руках стояла сама Мирониха. Она посмотрела на Петра Павловича и взмахнула кошёлками.
— Где это вы замазались так? Ах ты господи! — и крикнула куда-то в сад: — Верка, согрей воды Петру Павловичу помыться!
Пётр Павлович слегка поморщился:
— Спасибо. Зачем такое беспокойство, я и у колодца помоюсь. — Он открыл калитку. — Ты, Витя, как поставишь машину, приходи, поужинаем вместе.
Он ушёл, а Мирониха забралась без спросу в мою кабину.
— Мимо сельмага поедешь, там слезу.
— Да ведь он закрыт уже, наверное, тётя Анфиса.
— Для кого закрыт, а мне Лука Лукич откроет. Никак тебе Санькина машина досталась? Ты смотри, не задирай нос. Мы с Санькой ладили, он и дрова и сенцо мне возил. В обиде не оставался.
— Тётя Анфиса, надолго снял у вас дачу Пётр Павлович?
Мирониха огорчённо покривила губы:
— Какое там! Говорит, на недельку приехал, родные места посмотреть. А жаль. Он, видать, был бы из дачников дачник: сто рублей отвалил вперёд. — Она толкнула меня под бок — А ещё, слышь ты, велел каждое утро цветы к нему в комнату ставить и за них платит… Стой! Моя станция…
Она вылезла на дорогу и поспешила к задней двери магазина, крикнув мне на прощание:
— Не забывай, Виктор Иваныч, заходи!
«Ишь ты, — подумал я, — раньше и не здоровалась, а теперь— Виктор Иваныч. Вот бы Любка услышала!»
Мне очень хотелось поскорее вернуться к Петру Павловичу, но было так приятно сидеть самому за рулём, что я не удержался и два раза прокатил мимо Любиного дома и посигналил, однако в окошках не было света. Тогда я повернул на асфальтовое шоссе и, наверное, уехал бы очень далеко, если бы шлагбаум у военного городка не оказался закрытым. Видать, сапёры на ночное учение пошли.
Я вернулся в гараж, поставил свою машину в ряд с полуторкой и «ЗИЛом» и укрыл кабину брезентом. А потом поспешил к Петру Павловичу. В Миронихином саду я пробрался между клубничными грядками, спускающимися до самой речки, взошёл на крыльцо и заглянул в приоткрытую дверь. В комнате никого не было. У окна стояла фанерная доска с приколотым кнопками листом бумаги, на котором были начерчены какие-то шестерни, колёса и гайки. Сверху листа было написано чёрными буквами: «Вариант секции тракторосборочного конвейера». Рядом была прислонена большая линейка, похожая на букву Т.
Раздалось знакомое покашливание.
В дверях стоял Пётр Павлович с кринкой в руках.
— Где это ты, механик, застрял? — Он поставил кринку на стол. — Бери нож, открывай консервы.
Я смотрел на Петра Павловича, на его белые брюки, шёлковую рубашку и гладко причёсанные волосы, и мне не верилось, что ещё два часа назад мы вместе возились под машиной.
А он словно угадал, о чём я думаю:
— Ну, чего стесняешься? Мажь масло, ешь.
Пётр Павлович выпил стакан молока, подождал, пока я дожую бутерброд, придвинул мне консервы:
— Бери, бери. Раз открыли, надо доесть. Много у вас комсомольцев в колхозе?
— Порядочно. Почти вся Настина бригада. А из гаража — я и Костя Мельников.
— А коммунистов?
— Двое. Председатель да кладовщик Степан Семёнович.
В саду послышался шорох, над подоконником показалась рыжая Любина косичка — она у неё закручивается торчком, как ручка у чайника.
— И Витька здесь! Вот прилип к человеку! Думаешь, всегда тебе машину будут чинить?
У меня кусок застрял в горле. Пётр Павлович подошёл к окну:
— Это вы, девушки? Заходите.
Рядом с Любой появилась Настя. У той коса перекинута на грудь, на плечах — пёстрая косынка.
— Лучше вы выходите. Мы за вами пришли. — Настя потеребила косынку. — Пойдёмте до тётки Марьи, она умеет из трав лекарство варить — от кашля хорошо помогает.
Пётр Павлович прищурился и махнул рукой:
— Вряд ли помогает. Ну, да всё равно, перед сном прогуляться не грех. — Он снял со спинки стула серый пиджак и выключил электричество.
Дорожка тянулась по берегу речки и была такая узкая, что мне не хватало места идти в ряд со всеми; Любка иногда оглядывалась и чему-то смеялась; у неё есть такая глупая привычка — смеяться без всякой причины.
Когда миновали крайнюю избу, Пётр Павлович спросил:
— Куда же вы меня ведёте?
— На ту сторону, где тётки Марьи дом, — ответила Настя. — Нужно идти до шоссе, там есть мост..
— А вы когда на работу ходите, такой же крюк делаете?
— Ага, весной и осенью. А летом, как вода спадёт, — вброд.
— А почему мост не строите? — спросил Пётр Павлович. — Я видел, на берегу брёвна лежат.
— Они с прошлого лета лежат. Ну, и дождались, что районное начальство хочет половину забрать — там им что-то построить нужно. — Настя махнула рукой. — Так и пропадёт дело.