Все, можно вылезать. И корреспондент уже смылся…
Ну, здравствуй, наконец!
Итак, предвыборный концерт закончился отвратительным, мерзким, сладострастно гнусным скандалом — с вызовом милиции, опросом свидетелей, аршинными заголовками в газетах и прочей пряной галиматьей, служившей утехой досужему избирателю. Город возмущался и перемывал косточки всем участникам потасовки — и столичной звезде Вике Шторм, и еще недавно безвестной кандидатке Кукушкиной, и доверенному лицу Муханова Песоцкой.
На рынке, в рядах с солеными огурцами и квашеной капустой, с удовольствием обсасывали случившееся. Как эта самая Песоцкая проникла на концерт Шторм, внезапно напала на певицу, зверски избила ее, а заодно попыталась нанести тяжкие телесные повреждения своей политической сопернице Кукушкиной, после чего пострадавшую отправили в местную больницу. И хотя от медицинской помощи она отказалась, равно как и от возбуждения уголовного дела, тем не менее, факт повреждения запротоколирован уполномоченными органами и отвертеться от этого невозможно!
Муханов напечатал в прессе заявление, что никакого отношения к инциденту он лично не имеет, иметь не может и не желает. И даже высказался в таком смысле, что скандал на концерте — чудовищное недоразумение или даже провокация, направленная против него. И что это всего лишь часть кампании, затеянной соперниками по предвыборной борьбе. И что пусть хитроумная уловка Кукушкиной удалась, но это лишь временная ее победа, тогда как он, Муханов, надеется на победу постоянную — на выборах.
На публичный выпад своего конкурента Кукушкина ответила незамедлительно. Она тоже напечатала в прессе заявление, что случившееся — провокация, направленная на дискредитацию замечательной столичной певицы, а главной целью провокаторов было помешать культурному отдыху жителей нашего города, а также способствовать физическому устранению кандидатки в мэры, которая только и является единственным вменяемым (так и было написано — «вменяемым») претендентом на этот пост и будет, несомненно, избрана, несмотря на противодействие злопыхателей.
В довершение всего газетную полосу украсила фотография самой Кукушкиной под руку с певицей Шторм, причем обе дамы лучились взаимной любовью и благорасположением, демонстрируя несокрушимую дружбу, уверенность в победе и даже некоторое внешнее подобие.
Пока соперники потрясали газетными перьями и изощрялись в обвинениях, Веня проник в приемный покой районной лечебницы.
Едва он открыл рот, намереваясь допросить сидевшую за столом санитарку в белом крахмальном чепчике, как та замахала на него руками.
— Да жива она, жива! — воскликнула старушка. — На своих двоих домой ушла после укола от столбняка. У этих бешеных слюна ужас какая ядовитая, еще долго не заживет. Правда, Лена?
Веня вздрогнул и обернулся. Именно этой встречи он боялся — впрочем, как выяснилось, боялся напрасно. Встреча оказалась плодотворной.
Еще одна Кукушкина
Да, это я обрабатывала ее. Своими — вот этими! — руками. И укол сделала, так что она даже не почувствовала. Только сказала: «Ах, какая рука у вас легкая» — и предложила за нее голосовать. И объяснила, что выступает за повышение окладов медработников в десять раз и за ограничение прав больных до абсолютной покорности медперсоналу, поскольку она сама в душе медик.
Ничего серьезного у нее не было, только царапина за ухом. Хотя, конечно, глубокая.
Думали, еще чего-нибудь эта психичка ей повредила, на рентген затащили, но ничего не нашли.
Рентгеновский снимок желаете увидеть? В газете опубликовать его с соответствующим комментарием? Это вы к дежурному врачу Сенполию Станиолевичу обращайтесь, да только он сейчас на операции, раньше полуночи не освободится, а как освободится, сразу пойдет в свой кабинет пить коньяк для успокоения нервов, расстроенных видом скончавшегося пациента. Потому как без трупов медицины не бывает, это я вам как опытный человек говорю.
Впрочем, ничего особенного на снимках не припомню. Череп вроде бы цел, ребра тоже…
Сенполий Станиолевич спросил ее, на старые раны кивнув:
«Небось в гололед упали по зимнему бездорожью?»
«Нет, — отвечает, — с качелей во втором классе. Случайно».
После разговора с ней я окончательно сделала выбор в ее пользу на будущих выборах. Очень уж она по душе мне пришлась. Говорит так складно да к тому же моей полной тезкой оказалась. Даже и отчества у нас совпали, что удивительно! Она мне все объяснила.
«Девическая фамилия-то у меня другая была, Ирмеева, — сказала, — а когда я замуж вышла и мужнину фамилию приняла, Кукушкиной поневоле стала».
И тут выяснилось, что у нас с ней муж общий имеется, кроме имени и прочего. И мы родились в одном месте. И в одном году. И даже в одном месяце — только она двадцать четвертого марта, а я двадцать первого.
На этой почве мы еще больше сблизились.
«А выглядите-то как! — позавидовала я. — Гораздо моложе меня!»
«Да я ведь на три дня младше, — засмеялась она, потом призналась: — Без маски из огурца и клубники спать не ложусь».
«А зимой как же?»
«Зимой — соленые огурцы и клубничное варенье».
Надо, думаю, попробовать. Конечно, кому неохота десяток лет с плеч сбросить, только как это сделаешь на нашу медицинскую зарплату?
Вам, молодой человек, тоже рекомендую за Кукушкину голосовать. И не потому, что она моя тезка и землячка, и даже не потому, что мы по женской части от одного мужика пострадавши, а потому что такой приятной женщины среди пациентов, каждый из которых хуже предыдущего, я еще не встречала. Очень она мне понравилась. Хотя и по забывчивости своей быстро домой убежала прямо в больничных тапочках, а свои модельные лодочки под кушеткой оставила.
И то понятно, ведь не простые, свойственные нам, рядовым гражданам, дела туманили ее лоб без единой в сорок пять лет морщинки, а высокие государственные думы и тревога за жизнь избирателей. И думалось ей при этом, как восстановить нашу медицину, как нашу жизнь наладить в соответствии с наказами граждан и чтобы меньше пить стали.
Где туфли? Да вон они, под кушеткой стоят.
А зачем вам они, для какой такой надобности?
Нет, не отдам, даже не просите!
Может, вы фетишист какой? А может, вы туфли как мало поношенный товар желаете в комиссионку сдать? Может, нажиться на них хотите?
Нет, туфельки эти я, пожалуй, в лекарственный сейф запру для пущей сохранности. И ключ в карман халата спрячу, а не на полочку, как обычно…
Ишь, туфли ему подавай!
Тиха и темна была слякотная ночь. Флюоресцирующие молнии полосовали небо. Тревожно шумел вековой парк, посаженный еще до революции прежним хозяином поместья, где нынче располагалась больница, — отставным кавалерии поручиком Симеоном Дракуланским, польским прилизанным господином, чей призрак, как утверждали больные, завывает в глубинах парка грозовыми ночами, поджидая жертву, дабы изъять у нее литра два артериальной крови для опохмела.
Поэтому, наверное, когда из тех самых опасных глубин парка показалась белая фигура, спотыкающаяся о бугристые корни, вспухающие поперек истоптанных дорожек, никто из больных, любовавшихся в ту ночь буйством стихии, не удивился ее появлению. Не удивился и сторож, так как мирно почивал в своей каморке у ворот, когда привидение, хлюпая башмаками, прокралось мимо него и быстро затерялось в дебрях больничного лабиринта.
Поднявшись на третий этаж, в нервное отделение, привидение юркнуло в процедурную, где в дореволюционное время крепостных пороли. Непонятно, что понадобилось там фамильному призраку… Желал ли он лицезреть, во что нынче превратился темный и мрачный закоулок фамильного дома, стены которого внимали стонам и крикам мучившихся под розгой лакеев? Или мечтал замыть под краном одежды, носившие на себе несмываемые следы крови? Или, может, просто желал согреться в эту осеннюю промозглую ночь, когда хозяин собаку на улицу не выгонит…
Нынче в процедурной мало что изменилось, там тоже изредка раздаются стоны — страдальцев, трепещущих при виде неминуемого приближения шприца к собственной ягодице, или умоляющих их освободить от пятой за сегодняшний день клизмы, или стонущих от ужаса перед промыванием желудка.
Чу! В тишине послышался хрустальный звон разбитого стекла, едва придушенный линолеумом, скрипнула железная дверца, чей предупреждающий лязг почти совершенно заглушили громовые корчи за окном. Немногие расслышали этот звон, немногие вняли ему!
Через секунду привидение выкралось обратно, поспешив прочь из душной медицинской атмосферы (которая и здорового призрака сделает охающей тенью самого себя!) на свежий воздух лесов и полей, туда, где разрасталась, богатырски перекатываясь в облаках, гремя и заливаясь хохотливым лаем, разбрасывая искры молний и швыряя пригоршни воды в лицо случайных прохожих, последняя в это лето гроза.
Луиза Пална (персонально ни к кому не обращаясь)
Нет, ну до чего дошел уровень преступности, просто оторопь берет! Вал сплошного грабительства по макушку уже захлестывает, отчего становится невозможно дышать, жить полной грудью и впускать в квартиру незнакомых людей.
Вчера кран потек на кухне… Неспроста потек, а потому что накануне мне сырое мясо снилось. Я еще Эльвире Адамовне позвонила, говорю: представьте, сырое мясо заладило сниться! «Да что вы! — изумилась она. И даже побледнела по ту сторону трубки. — Это, — говорит, — к вам покойник из могилы рвется, желает вас навестить». — «Разве, — удивляюсь, — мясо к покойнику снится? К покойнику, говорю, когда зубы выпадают или если ключи терять».
«Как же! — возражает. — Помните, Зинаиде Иосифовне о прошлом годе тоже мясо снилось что ни ночь. И как ни отмахивалась она от этого факта, но чему суждено было свыше, то и случилось: сиамский кот у нее издох, наглотавшись крысиного порошка».
С того самого сна у меня все наперекосяк пошло…
Кран течет. Я по кухне прыгаю, не знаю, что предпринять, куды бечь. Естественно, сынок Вадик на работе, сантехник из домоуправления в запое.