– Что? – Он увидел, что Эрнестина вскочила и – вот уж неожиданно! – уперла руки в бока. – О господи.
– Ага, попались! Больше никаких извинений.
Однако очередные извинения или покаянные речи все же последовали, когда Эрнестина в двадцатый раз принялась обсуждать интерьер его кабинета в еще не существующем доме. Перспектива покинуть уютное кенсингтонское гнездышко была отнюдь не единственной жертвой, которую ему предстояло принести, и каждое напоминание становилось для него испытанием. Но тут тетушка Трантер пришла ему на помощь, и он получил свободный день на «дурацкие ковырялки» среди камней.
Он сразу решил, куда отправится. С тех пор как он обнаружил на травянистом откосе женщину французского лейтенанта, он только о ней и думал. В тот день он успел заметить внизу, у подножия этого утеса, внушительную груду обвалившегося кремня. Чем не повод туда прогуляться! Разгоревшиеся любовные чувства между ним и Эрнестиной в последнее время почти вытеснили мысли о секретарше миссис Поултни.
Продираясь сквозь кусты ежевики, он сразу вспомнил Сару, отчетливо увидел, как она спала в тот день. Но когда он подошел к краю утеса и глянул вниз, маленькая площадка была пуста. Скоро его мысли приняли другой оборот. Он нашел, как спуститься, и приступил к научным поискам в каменистой осыпи. Сегодня было похолоднее, чем в прошлый раз. Солнышко и тучи по-апрельски быстро сменяли друг друга. Ветер дул с севера, а потому у подножия утеса, повернутого на юг, было комфортно тепло, а когда Чарльз увидел у себя под ногами великолепный образец, видимо, недавно отколовшийся от скальной породы, на душе стало еще теплее.
Однако минут через сорок он окончательно понял, что одной удачей все и ограничится, по крайней мере в этих кремневых отложениях. Он снова поднялся наверх и двинулся в сторону тропы, которая вела назад в лес. И вдруг что-то мелькнуло!
Она застряла в колючей ежевике и пыталась выдернуть подол. Приближающихся шагов она не слышала, к тому же он, увидев ее, остановился. Тропка была узкая, и обойти девушку он не мог. И тут она его заметила. Их разделяли метров пять. Оба выглядели смущенными, хотя выражалось это по-разному. Чарльз улыбался, Сара же на него поглядывала с большим подозрением.
– Мисс Вудраф!
Она почти незаметно кивнула и замешкалась, как будто решала, не повернуть ли ей обратно. Но тут до нее дошло, что он отступил, пропуская ее вперед, и она поспешно прошла мимо. Вот только раскисшая тропа коварно ушла под уклон, она поскользнулась и упала на колени. Он подскочил и помог ей подняться. Сейчас она напоминала дикого зверька, онемевшего, дрожащего, не смеющего поднять глаза.
Он очень деликатно, держа девушку под локоть, провел ее на покрытую дерном лужайку с видом на море. Она все в том же черном пальто и платье цвета индиго с белым воротничком. Уж не знаю, по какой причине – то ли из-за падения, то ли потому, что он ее поддерживал, а может, просто из-за холода, – но она раскраснелась, что прекрасно подчеркивало ее диковатую робость. Ветер немного растрепал ее волосы, и она отдаленно напоминала мальчишку, пойманного за воровством яблок из чужого сада… вроде виноват, но ведет себя вызывающе. Она украдкой посмотрела на Чарльза; такой экзофтальмический взгляд темно-карих с чистыми белками глаз, одновременно застенчивый и повелительный. Он тотчас отпустил ее руку.
– Мисс Вудраф, мне становится страшно при мысли, что будет, если вы однажды подвернете лодыжку в таком безлюдном месте.
– Это неважно.
– Еще как важно, дорогая леди. Судя по вашей недавней просьбе, вы не желаете ставить в известность миссис Поултни о том, что бываете здесь. Я не собираюсь спрашивать вас о причинах, избави бог. Замечу лишь, что если вы по какой-то причине потеряете способность передвигаться, я единственный человек в Лайме, кто сможет привести к вам спасателей. Разве не так?
– Она знает. Во всяком случае, догадается.
– Она знает, что вы ходите сюда?
Сара глядела себе под ноги, словно отказывалась отвечать на дальнейшие вопросы, словно умоляя его уйти. Но что-то в ее лице, повернутом в профиль, заставило отказаться от этой мысли. В нем все, как он только сейчас понял, отдано глазам. Они не могли утаить ни ума, ни независимого духа; а еще в них сквозили молчаливый отказ от любого сострадания и твердая решимость оставаться собой. Тогда были в моде изящные тонкие выгнутые бровки, а у Сары то ли густые, то ли необычно темные, под цвет волос, что отдаленно придавало ей мальчиковый вид. Это не означает, что у нее было маскулинное лицо с тяжелым подбородком, столь популярное в эпоху короля Эдуарда – тип красоты гибсоновской девушки[58]. У нее было хорошей лепки совершенно женственное личико, а сдерживаемая пронзительность взгляда дополнялась сдержанной чувственностью большого рта, что, опять-таки, не отвечало тогдашней моде, выбиравшей между маленьким ротиком почти без губ и детским ртом из двух разнонаправленных дужек, каждая как лук Купидона. Чарльз, подобно многим мужчинам того времени, жил под некоторым влиянием лафатеровской «Физиогномии»[59]. Так что он обратил внимание на этот рот, и плотно сжатые губы не ввели его в заблуждение.
Беглый взгляд этих темных глаз всколыхнул в его памяти воспоминания… никак не связанные с Англией. Подобные лица у него ассоциировались с иностранками, и, если уж совсем откровенно (чего он себе не позволил), с иностранками в парижских койках. Его понимание Сары перешло в новое качество. Она умнее и независимее, чем кажется, и в ее натуре угадываются темные уголки.
У большинства англичан той эпохи такое интуитивное открытие вызвало бы отторжение, да и у Чарльза, надо сказать, оно вызвало легкий шок. Разделяя многие предрассудки своих современников, он был готов подозревать чувственность в любом обличье; но если они прибегли бы к чудовищному уравнению, продиктованному своим суперэго, и обвинили бы Сару в том, что она такой родилась, то он был к этому не готов. За что мы должны благодарить его научную ориентацию. Дарвинизм – и в этом отдавали себе отчет наиболее проницательные оппоненты – открывал шлюзы кое-чему посерьезнее, чем развенчание библейской саги о происхождении человека; его глубинная подоплека уходила корнями в детерминизм и бихевиоризм, иными словами, в философию, которая низводит мораль до лицемерия, а долг – до соломенной хижины во время урагана. Я не хочу сказать, что Чарльз полностью оправдывал Сару; просто он не был склонен ее осуждать в той мере, в какой это ей представлялось.
Отчасти, стало быть, научная ориентация… а еще Чарльз с выгодой для себя прочел – исподтишка, так как книга подверглась судебному преследованию за непристойности – роман, вышедший во Франции около десяти лет назад, глубоко детерминистский в своих посылах, знаменитую «Мадам Бовари». И когда он украдкой разглядывал лицо по соседству, имя Эммы Бовари вдруг всплыло в его голове из ниоткуда. Подобные аллюзии одновременно открывают глаза и искушают. Вот почему он так и не откланялся.
Наконец она заговорила:
– Я не знала, что вы здесь.
– Как вы могли знать?
– Я должна вернуться.
И она повернулась, чтобы уйти, но он ее опередил:
– Вы позволите мне сказать несколько слов? Хотя, наверное, я не вправе их говорить, будучи для вас и ваших обстоятельств посторонним человеком. – Она стояла к нему спиной, опустив голову. – Я могу продолжать?
Она молчала. И, секунду поколебавшись, он продолжил:
– Мисс Вудраф, я не стану делать вид, что миссис Трантер не обсуждала ваши обстоятельства… в моем присутствии. Я лишь замечу, что она о вас говорила с симпатией и великодушием. Она находит, что ваше нынешнее положение сделало вас несчастной, но так уж сложились обстоятельства, как я понимаю, а они были далеки от благоприятных. Я еще мало знаю миссис Трантер, но, признаюсь, одной из радостей моей предстоящей свадьбы стало то, что я познакомился с человеком такой сердечной доброты. Однако ближе к делу. Я уверен…
Он не договорил, увидев, как она резко обернулась к роще за ее спиной. Своим обостренным слухом она уловила звук хрустнувшей ветки. Он не успел спросить, в чем дело, как вдруг услышал приглушенные мужские голоса. А Сара не теряла времени даром: подхватив подол юбки, она пробежала в восточном направлении метров сорок и скрылась в зарослях можжевельника. Чарльз стоял в смятении, немой соучастник ее преступления.
А между тем голоса приближались. Надо было что-то делать. Он прошел до боковой тропы между кустами, глянул вниз, а там двое. При виде незнакомца они обомлели. Они явно собирались подняться по тропе, где он сейчас стоял. Чарльз уже открыл рот, чтобы пожелать им хорошего дня, но парочка исчезла с поразительной быстротой. «Делаем ноги!» – просипел один, и послышался удаляющийся топот ног. Потом раздался зазывный свист и возбужденное тявканье собаки. И тишина.
Подождав минутку и убедившись, что опасность миновала, он направился к зарослям можжевельника. Сара стояла так, что колючки впивались ей в бок. Лицо отвернула.
– Они ушли. Два браконьера, я полагаю.
Она кивнула, избегая встречаться с ним взглядом. Кусты вовсю цвели, и отливающие кадмием желтые лепестки почти полностью затмили зелень. Воздух был напоен ароматами медового мускуса.
– Зря вы убежали.
– Джентльмена, который заботится о своем добром имени, не должны видеть рядом с алой блудницей[60].
Это был смелый шаг; в голосе звучала горечь. Он улыбнулся, видя только ее профиль.
– Мне кажется, алые у вас только щечки.
Она полоснула его глазами загнанного зверя, которого продолжают мучить, и снова отвернулась.
– Поймите меня правильно, – мягко сказал он. – Я глубоко сожалею по поводу вашего незадачливого положения. И оценил, с какой деликатностью вы позаботились о моей репутации. Но таким, как миссис Поултни, все это безразлично.