– Его звали Варгенн. Он был доставлен в дом капитана Талбота после крушения судна. Тогда все утонули, кроме него и еще двоих. Но вы про это уже слышали?
– Только о самом происшествии. Без подробностей.
– Я восхищалась, прежде всего, его смелостью. Тогда я еще не знала, что мужчины бывают одновременно очень отважными и очень лживыми. – Она обратила взор к морю, как будто оно, а не Чарльз, было ее слушателем. – У него была ужасная рваная рана. От бедра до колена. Если бы началась гангрена, пришлось бы ампутировать ногу. Хотя в первые дни боль была мучительная, он не кричал. Ни одного стона. Когда доктор делал ему перевязку, он стискивал мою руку. Один раз я чуть не упала в обморок.
– Он не говорил по-английски?
– Так, несколько слов. Миссис Талбот знала французский не лучше, чем он английский. Вскоре после его появления капитана Талбота призвали на службу. Варгенн нам рассказывал, что он родом из Бордо. Его отец, преуспевающий юрист, вторично женился и лишил наследства детей от первого брака. Варгенны занимались торговлей вином. Во время кораблекрушения он был, по его словам, старшим помощником капитана. Но все это ложь. Кем он был на самом деле, я не знаю. Производил впечатление джентльмена. Это все, что я могу сказать.
Она говорила как человек, не привыкший к монологам, делая неожиданные паузы между раздумчивыми рваными фразами, то ли чтобы обдумать дальнейшее, то ли предлагая ее прервать, трудно сказать.
– Я понимаю, – пробормотал Чарльз.
– Иногда мне кажется, что никакого кораблекрушения не было. Дьявол в матросском обличье. – Она глядела на свои руки. – Очень красивый. Ни один мужчина так меня не обхаживал… это когда он пошел на поправку. Книг он не читал. Вел себя как ребенок, и даже хуже. Надо было постоянно находиться рядом с ним, выслушивать его. Он говорил про меня разные глупости. Удивлялся, почему я не замужем. В таком духе. А я, дурочка, всему верила.
– Короче, он делал вам авансы?
– Поймите, мы с ним говорили исключительно по-французски. Возможно, поэтому мне все казалось нереальным. Я никогда не была во Франции, язык знаю так себе. Часто я не совсем понимала, о чем идет речь. Он виноват лишь отчасти. Может, я слышала то, что он не имел в виду. Он меня поддразнивал. Но безобидно. – Она чуть помедлила. – Я… мне это доставляло удовольствие. Он называл меня жестокой, когда я не позволяла ему поцеловать мне руку. В какой-то день я показалась жестокой себе самой.
– И вы перестали быть жестокой?
– Да.
Над их головами воспарил ворон, поблескивая черными перьями, потом на мгновение замер в нерешительности и, чем-то встревоженный, скрылся из виду.
– Я понимаю.
Он всего лишь поощрял ее продолжать, но она восприняла его слова буквально.
– Вам, мистер Смитсон, это не дано. Потому что вы не женщина, которая рождена, чтобы быть женой фермера, но получила образование… для большего. Мужчины несколько раз просили моей руки. Когда я жила в Дорчестере, богатый скотовод… впрочем, неважно. Вы не женщина с врожденным чувством уважения и любви к уму, красоте, знаниям… Не знаю, как вам объяснить… Я не вправе всего желать, но мое сердце жаждет, и я не верю, что это всего лишь тщеславие. – Она немного помолчала. – И вы никогда не были гувернанткой, мистер Смитсон, молодой женщиной, у которой нет своих детей и которой платят, чтобы она ухаживала за чужими. Вам не понять, что чем они симпатичнее, тем невыносимее боль. Только не думайте, что я завидую. Я любила маленьких Пола и Вирджинию, я не испытываю к миссис Талбот ничего, кроме приязни и благодарности… я готова жизнь отдать за нее и ее детишек. Но жить день за днем в атмосфере домашнего счастья, наблюдать вблизи счастливый брак, прелестных малышей… – Пауза. – Миссис Талбот моя ровесница. – Еще пауза. – Мне казалось, что меня пустили в рай, запретив им наслаждаться.
– Но разве все мы, каждый по-своему, не переживаем лишения, подобные тем, что вы описали?
С неожиданным темпераментом она замотала головой, и он понял, что затронул больную струну.
– Я лишь хотел сказать, что социальные привилегии еще не гарантируют счастья.
– Разве можно сравнивать ситуации, когда счастье по крайней мере возможно и когда… – Она снова помотала головой.
– Но вы же не станете утверждать, что все гувернантки несчастны… и незамужние?
– Такие, как я.
Он взял паузу и потом сказал:
– Я прервал ваш рассказ. Простите.
– Вы верите, что во мне не говорит зависть?
Она буквально пронзила его глазами, и он кивнул. Она сорвала пучок голубенького молочая, похожего на микроскопические яички херувима, и продолжила:
– Варгенн поправился. Через неделю он должен был уезжать. И тут он признался мне в своих чувствах.
– Он предложил вам брачные узы?
Ответ дался ей не сразу.
– Был разговор о браке. Он сказал, что по возвращении во Францию его назначат капитаном судна, перевозящего бочки с вином. Что он рассчитывает вернуть родовое поместье, которое они с братом потеряли. – После короткого колебания она призналась: – Он хотел, чтобы я вместе с ним уехала во Францию.
– Миссис Талбот об этом знала?
– Она добрейшей души человек. И сама невинность. Если бы рядом был капитан Талбот… но увы. Вначале я стеснялась ей говорить. А под конец уже боялась… боялась советов, которые она станет мне давать. – Сара принялась обрывать лепестки молочая. – А Варгенн проявлял настойчивость. Он меня заверял, что его будущее счастье зависит от того, поеду ли я с ним… даже больше, что от этого зависит и мое будущее счастье. Он много чего успел про меня узнать. Что мой отец умер в доме для умалишенных. Что я осталась без родных, без средств к существованию. Что на протяжении многих лет я чувствовала себя таинственным образом проклятой… почему, кто знает… обреченной на одиночество. – Она отложила молочай и соединила руки на коленях. – Моя жизнь погрузилась в тоску, мистер Смитсон. Как будто было предначертано, что я никогда не подружусь с ровней, никогда не обзаведусь собственным домом, никогда не увижу мир иначе как нечто общее, где я исключение. Четыре года назад мой отец был объявлен банкротом. Все наше имущество пошло с молотка. С тех пор я страдаю от иллюзии, что даже вещи – стулья, столы, зеркала – сговорились, чтобы усугубить мое одиночество. Они говорят: «Ты не будешь нами владеть, мы никогда не будем твоими». Я знаю, это безумие, знаю, что в промышленных городах люди живут в бедности и одиночестве, в сравнении с которыми я живу в комфорте и купаюсь в роскоши. Но когда я читаю про юнионистов и их отчаянные акты мести, я в общем-то их понимаю. Даже немного им завидую, поскольку они знают, где и как обрушить свое возмездие. А я бессильна. – В ее голосе прозвучали новые нотки, некий напор, отчасти опровергающий ее последнее утверждение. Уже более спокойным тоном она добавила: – Боюсь, что я не очень понятно объясняю.
– Не уверен, что могу потворствовать вашим чувствам, но я их прекрасно понимаю.
– Варгенн уехал в Уэймут, где его ждал пакетбот. Миссис Талбот, естественно, предположила, что он сразу отчалит. Но он пообещал меня дождаться. Я ничего не обещала. Наоборот, я поклялась… я не могла сдержать слез. Напоследок он сказал, что будет ждать меня неделю. Нет, говорю, я за вами не последую. Но прошел день, второй, его рядом нет, и на меня накатила такая волна одиночества. Я думала, я в ней утону. Хуже, что я отпустила соломинку, которая могла меня спасти. Я впала в отчаяние. И оно усугублялось болью от необходимости держать все в себе. На пятый день я не выдержала.
– Насколько я понимаю, все это скрывалось от миссис Талбот. И за эти дни у вас не закрались подозрения? Неужели мужчина с честными намерениями так бы себя повел?
– Мистер Смитсон, я понимаю, мое неразумие и моя слепота человеку, не знакомому с моей природой и тогдашними обстоятельствами, могут показаться несоразмерными, даже преступными. Не стану скрывать. Наверное, я все про него понимала. Но какой-то глупый зверек в моей душе надел мне шоры на глаза. А потом пошли обманы. Стоит ведь только сделать несколько шагов, а дальше бывает трудно остановиться.
Это могло послужить предупреждением Чарльзу, но он был слишком поглощен ее историей, чтобы подумать о себе.
– И вы поехали в Уэймут?
– Я обманула миссис Талбот, сказав, что серьезно заболела моя школьная подруга. Она думала, что я еду в Шерборн. Оба маршрута проходят через Дорчестер. А уже оттуда я отправилась на омнибусе в Уэймут.
Сара замолчала, опустив глаза долу, как будто не могла себя заставить продолжать.
– Не мучайте себя, мисс Вудраф. Я догадываюсь…
Она покачала головой.
– Я должна об этом рассказать. Вот только не знаю как.
Чарльз тоже опустил взгляд. Где-то внизу, в кроне ясеня, запел невидимый дрозд-деряба, такой голосистый в безмятежном голубом пространстве. Наконец она продолжила:
– Я нашла меблированные комнаты недалеко от гавани. А затем пошла в придорожную гостиницу, где он собирался снять комнату. Его там не оказалось. Но меня ждала записка с названием другой гостиницы. Я отправилась туда. Место было… не слишком приличное. Я это поняла по реакции, когда назвала его имя. Мне сообщили номер комнаты и предложили туда подняться. Но я настояла на том, чтобы его позвали. И вот он спустился. Он страшно мне обрадовался, как истинный возлюбленный. Извинился за скромное заведение. Сказал, что здесь дешевле и что тут часто останавливаются французские моряки и купцы. Мне было не по себе, и он проявил большое участие. У меня с утра во рту не было маковой росинки, и он заказал еду…
Немного поколебавшись, она продолжила:
– В комнатах было шумно, и мы сели в гостиной. Не могу объяснить, но я поняла, что он изменился. При всем его внимании, при всех улыбках и ласках было ясно, что если бы я не приехала, его бы это не удивило и не сильно опечалило. Тут до меня и дошло, что я была для него не более чем забавой во время его болезни. С моих глаз спала пелена. Я видела, что он неискренен… лгунишка. Для него брак был бы союзом с никчемной авантюристкой. Все это я поняла в первые пять минут. – Словно услышав в своем тоне самоуничижительные горькие нотки, она себя оборвала и продолжила уже тихим голосом: – Вы можете недоумевать, как я не видела этого раньше. Думаю, видела. Но видеть еще не значит признавать. Мне кажется, он был чем-то похож на хамелеона, меняющего окрас в зависимости от окружающей среды. В аристократическом доме он выглядел аристократом. А в придорожной гостинице я увидела его истинное лицо. Куда более органичное.