– Я в вашем распоряжении.
Доктор задумчиво глядел на него. Он подверг гостя небольшому тесту и получил ожидаемый результат. Он отошел к книжным полкам и вернулся с уже знакомым нам томом: великий дарвиновский труд. Он сел рядом с камином напротив гостя и, поглядев на Чарльза поверх очков, с легкой усмешкой положил руку на «Происхождение видов», как на Библию.
– Ничто из того, что было или будет произнесено в этой комнате, не выйдет за пределы четырех стен. – Он положил книгу на столик.
– Мой дорогой доктор, это было излишне.
– Доверие к врачу – половина дела.
Чарльз вымученно улыбнулся.
– А вторая половина?
– Доверие к пациенту. – Он поднялся раньше, чем гость успел на это что-то сказать. – Вы же ко мне пришли за советом?
Вид у него был такой, словно подтрунивания закончились и сейчас гостя ждет поединок с ирландским боксером. Он стал расхаживать туда-сюда по «рингу», держа руки в карманах медицинского халата.
– Я молодая женщина высокого ума, с неплохим образованием. Я считаю, что мир обошелся со мной несправедливо. Я не до конца контролирую свои эмоции. Я совершаю глупости… например, бросаюсь на шею первому попавшемуся смазливому негодяю. Но, что еще хуже, мне нравится быть жертвой судьбы. Я очень профессионально изображаю свою меланхолию. У меня трагические глаза. У меня сами текут слезы. И прочее, и прочее. И вот… – Доктор помахал в сторону двери, словно давая знак чудесам, что можно войти. – И вот входит юный бог. Умный. Красивый. Классический образец, каким меня учили восхищаться. Я вижу, он мной заинтересовался. Чем я выгляжу печальнее, тем сильнее его участие. Я опускаюсь перед ним на колени, он меня поднимает. Он обращается со мной как с леди. Нет, даже лучше. В духе христианского братства он мне предлагает путь избавления.
Чарльз хотел что-то возразить, но доктор пресек его попытку.
– Я живу в крайней бедности. У меня нет тех уловок, коими пользуются состоятельные дамы, чтобы подчинить мужчину своей власти. – Он поднял вверх указательный палец. – У меня есть только одно оружие. Жалость, которую я вызываю в этом отзывчивом человеке. Но и дьявол не сразу клюет на жалость. Я скормила этому доброму самаритянину мое прошлое, и он его проглотил. Что дальше? Надо, чтобы он проявил жалость к моему настоящему. Однажды, гуляя там, где мне гулять запрещено, я получаю свой шанс. Я демонстрирую себя открыто той, кто, я знаю, не преминет все рассказать хозяйке, которая всего этого не одобрит. Меня увольняют. Я исчезаю, и все думают, что я бросилась вниз с ближайшей скалы. Но вскоре – in extremis[91] и de profundis[92], а еще точнее, de altis[93] – я обращаюсь с мольбой о помощи к моему спасителю. – Он взял длинную паузу, и Чарльз медленно поднял на него глаза. Доктор улыбнулся. – Это, разумеется, отчасти моя гипотеза.
– Но ваше обвинение… что она сама спровоцировала…
Доктор сел и расшевелил огонь в камельке.
– Сегодня в самую рань меня вызвали в «дом Марлборо». Причины не назвали, лишь упомянули о неважном расположении духа миссис П. А вот миссис Фэйрли… домоправительница, вы знаете… поведала мне суть того, что произошло. – Он взял паузу, глядя в несчастные глаза гостя. – Вчера она была на молочной ферме, когда эта девушка прямо у нее перед носом с вызовом вышла из лесу. Миссис Фэйрли достойна своей хозяйки, так что, подозреваю, она с большим аппетитом исполнила свой долг. Однако, мой дорогой Смитсон, я уверен, что ее на это сознательно спровоцировали.
– Вы хотите сказать…
Доктор кивнул. Чарльз пронзил его взглядом и отшатнулся.
– Я не могу в это поверить. Невозможно, чтобы она… – Он не сумел закончить.
А доктор пробормотал:
– Возможно. Увы.
– Только человек с… – он собирался сказать «с мозгами набекрень», но вместо этого резко встал, вышел в эркер, раздвинул занавески и уставился в черноту ночи. Яркая зарница высветила Кобб, пляж, спящее море. Чарльз повернулся. – Иными словами, меня водили за нос.
– Полагаю, что так. Я бы уточнил: за щедрый нос. И не забывайте, что помутненное сознание и преступное сознание – это не одно и то же. В данном случае речь идет об отчаянии как болезни, не больше и не меньше. У этой девушки, Смитсон, холера или тиф интеллектуальных способностей. Рассуждайте о ней именно в таких категориях, а не как о злостной интриганке.
Чарльз вернулся в комнату.
– И какая же, по-вашему, ее конечная цель?
– Я сильно сомневаюсь, что это ведомо ей самой. Она живет одним днем. Иначе не получается. Человек, заглядывающий в будущее, не способен вести себя, как она.
– Но она же не могла всерьез рассчитывать, что мужчина в моем положении…
– То есть помолвленный? – Доктор сумрачно улыбнулся. – Я знал проституток… спешу добавить: желавших заняться моей профессией, а не погрязнуть в своей… так вот, у меня бы не хватило гиней, чтобы раздать всем злорадствующим, что их жертвами были в основном мужья и отцы. – Он обратил взгляд на огонь в камине и в свое прошлое. – «Я отверженная. Но им еще воздастся».
– Вы делаете из нее какого-то демона… а она не такая! – Он это чуть не выкрикнул и тут же отвернулся. – Не могу ее себе такой представить.
– Потому что вы… уж позвольте это сказать человеку, который вам в отцы годится… потому что вы в нее немного влюблены.
Чарльз резко развернулся и уставился в благодушное лицо.
– Я не позволю вам говорить такие вещи. – Гроган кивнул в повисшей тишине, а Чарльз продолжал: – Это в высшей степени оскорбительно для мисс Фриман.
– Согласен. Но давайте уточним, кто ее оскорбил?
Чарльз сглотнул. Не в силах более выносить этот пронзительный взгляд, он двинулся к выходу, но его перехватил Гроган; одна рука легла на плечо и развернула, а вторая легла на другое плечо. Перед Чарльзом стоял свирепый маленький терьер.
– Послушайте, дружище, разве мы оба не адепты науки? Разве мы оба не считаем, что существует только один великий принцип – истина? За что отдал жизнь Сократ? Чтобы сохранить общественное лицо? Ради приличий? Вы полагаете, что за сорок лет врачевания я не научился распознавать меланхолию? И что человек отказывается смотреть правде в глаза? Познайте себя, Смитсон, познайте себя!
Эта горючая смесь из древнегреческого огня и гэльского пламени взбодрила гостя. Он выдержал взгляд доктора и вернулся к камину. Так и стоял спиной к своему мучителю. Повисло тяжелое молчание. Гроган не спускал с него глаз.
Наконец Чарльз заговорил:
– Я не рожден для брака. Моя беда в том, что я слишком поздно это осознал.
– Вы читали Мальтуса?
Чарльз покачал головой.
– Для него трагедия homo sapiens заключается в том, что быстрее всего размножаются наименее приспособленные особи. Поэтому не говорите мне, мой друг, будто вы не рождены для брака. И не вините себя в том, что на нее запали. Мне кажется, я знаю, почему сбежал этот французский моряк. Он понял, что в ее глазах можно утонуть.
Чарльз развернулся к нему со страдальческим лицом.
– Я клянусь вам честью, между нами не произошло ничего непристойного. Вы должны мне поверить.
– Я верю вам. Но позвольте мне испытать вас с помощью старого катехизиса. Вы хотите ее услышать? Вы хотите ее увидеть? Вы хотите к ней прикоснуться?
Чарльз снова отвернулся, сел и обхватил лицо руками. Ответ получился вполне красноречивым. Через пару секунд он поднял голову и уставился в огонь.
– Мой дорогой Гроган, если бы вы только знали, какой бестолковой была моя жизнь… пустой… никчемной. Ни высокой цели, ни чувства долга. Кажется, всего несколько месяцев назад мне был двадцать один год… столько надежд… и сплошные разочарования. И вот теперь погряз в этом жалком деле…
Гроган подошел и положил руку ему на плечо.
– Вы не первый, кто усомнился в выборе невесты.
– Она не понимает, каков я на самом деле.
– Насколько она младше вас… лет на десять? И вы знакомы меньше полугода. Как она может вас понимать? Она еще совсем недавно была школьницей.
Чарльз мрачно кивнул. Он не мог признаться доктору в своем глубоком убеждении, что Эрнестина в принципе не способна его понять. У него было ощущение, что он фатально лишился рассудка… вот и выбрал такого партнера по жизни. Как многие викторианцы – а может, и наши современники, – он жил под влиянием идеала. Есть мужчины, которые успокаивают себя тем, что другие женщины менее привлекательны, чем их жены; другие же терзаются при мысли, что есть более хорошенькие. Чарльз отчетливо увидел, к какой категории принадлежит он.
– Это не ее вина… не может быть, – пробормотал он.
– Я тоже так не думаю. Такая красивая невинная девушка.
– Я буду верен своим клятвам.
– Разумеется.
Молчание.
– Скажите, что мне делать.
– Сначала расскажите о своих истинных чувствах к другой.
Чарльз глянул на него в отчаянии, затем перевел взгляд на огонь в камине и предпринял попытку поведать правду.
– Я не знаю, что сказать, Гроган. Во всем, что касается этой особы, я сам для себя загадка. Как я могу ее любить? Скомпрометированная женщина, да еще, вы сказали, с психическими отклонениями. Все это похоже на… Я чувствую себя как одержимый, утративший волю… и не могу себя перебороть. Передо мной и сейчас стоит ее лицо, которое отрицает все вами сказанное. В ней есть что-то такое… знание… понимание высоких материй, никак не связанных со злом или безумием… то, что спрятано под окалиной… Я не могу объяснить.
– Я не приписывал ей злые намерения. Только отчаяние.
Тишину нарушал только скрип половиц под ногами у прохаживающегося доктора. Чарльз снова заговорил:
– Что вы мне посоветуете?
– Предоставьте это дело мне.
– Вы с ней встретитесь?
– Только надену свои непромокаемые сапоги. Я ей скажу, что вас неожиданно куда-то вызвали. Вы