– Сэм, я… когда моя брачная жизнь войдет в колею, будет попроще… не хочу разбивать твои надежды… дай мне подумать.
В сердце у Сэма вспыхнул маленький огонек надежды. Ну вот и появился рычаг воздействия.
– Мистер Чарльз, сэр, зря я об этом ваще загов’рил. Я ж ничего такого не знал.
– Нет, нет. Я рад, что ты поднял этот вопрос. Может, я поговорю с мистером Фриманом при случае. Ему наверняка будет что сказать о такой затее.
– Любой совет этого жентльмена для меня на вес золота, сэр. На вес золота.
Повторив свою гиперболу, Сэм покинул помещение. А Чарльз, уставившись на закрытую дверь, подумал о том, что в его слуге начинают все больше проявляться черты Урии Хипа[118]: этакое двуличие. Он вечно копировал одежду и манеры джентльмена, а сейчас как будто скопировал еще какие-то фальшивые качества. Смутное время! Правила, казавшиеся незыблемыми, на глазах тают и растворяются.
И через несколько секунд его вдруг осенило! Удовлетворить желание Сэма… что может быть проще с учетом банковских запасов Эрнестины? Он подошел к письменному столу и отпер выдвижной ящик. Достал оттуда записную книжку и что-то нацарапал… видимо, напоминание поговорить с мистером Фриманом.
А тем временем на первом этаже Сэм читал содержание двух телеграмм. Одна извещала хозяина «Белого льва» об их возвращении. А другая, адресованная мисс Фриман, проживающей у миссис Трантер на Брод-стрит в Лайм-Риджисе, была следующего содержания:
МНЕ БЫЛО ПРИКАЗАНО НЕМЕДЛЕННО ВЕРНУТЬСЯ И Я С РАДОСТЬЮ ПОДЧИНЯЮСЬ. ЛЮБЯЩИЙ ВАС ЧАРЛЬЗ СМИТСОН
Только неотесанные янки опускались до телеграфирования.
Это была не первая частная корреспонденция, прочтенная Сэмом в то утро. Конверт второго письма, которое он доставил хозяину, был заклеен, но не запечатан. Стоит только подержать над горячим паром, и, о чудо… а уж найти за целое утро свободную минутку, чтобы уединиться на кухне, было совсем несложно.
Возможно, вы уже готовы согласиться с Чарльзом по поводу Сэма. Он, прямо скажем, не отличался особой честностью. Но мысли о предстоящем браке способны приводить к необычным результатам. Например, потенциальные партнеры могут задуматься о неравноценной сделке и пожелать от другой стороны большего участия; беззаботность молодости вдруг куда-то улетучивается, об ответственности забывают, альтруистические аспекты общественного договора уходят на второй план. Одним словом, легче быть бесчестным вдвоем, чем одному. Впрочем, Сэм не считал свои действия бесчестными, он это называл «правильно разложить карты». Проще говоря, женитьба Чарльза и Эрнестины – дело решенное; именно из ее приданого он может рассчитывать на двести пятьдесят фунтов; с хозяина и этой шлюшки из Лайма надо не спускать глаз, если их интрижка продолжится… что, кстати, очень даже неплохо: чем хозяин виноватее, тем он уязвимее. А если это далеко зайдет? Сэм втянул нижнюю губу и наморщил лоб. Высоко его занесло. Это не должно нас удивлять – со своднями такое частенько случается.
43
Она мне грезилась: вдали
Тень, силуэт неразличимый
На смутном краешке земли.
Пожалуй, в викторианском «железном веке» легче, чем в любом другом, найти разные краски для мифа о рациональном поведении человека. После своего ночного бунтарства Чарльз определенно решил, что брак с Эрнестиной состоится. Он никогда всерьез не подвергал это сомнению. Мамаша Терпсихора и проститутка лишь укрепили его в намерении, как ни удивительно это могло бы кому-то показаться: отпали последние досадные сомнения, утратили всякий смысл последние вопросы. Так он себе сказал во время тошнотворного возвращения домой, что отчасти объясняет его грубоватое обращение с Сэмом. Что касается Сары… другая Сара была лишь ее суррогатом, ее печальной грязной противоположностью… и толчком для его пробуждения.
Однако было бы хорошо, если б в своем письме она нагляднее продемонстрировала свое чувство вины в связи с тем, что просит у него денег (хотя вряд ли она успела потратить десять фунтов за такое короткое время) или выплеснула бы свои потаенные чувства к нему. Но трудно прочитать страсть или отчаяние всего в трех словах: Семейная гостиница «Эндикотт». Ни даты, ни даже инициалов! Такой акт неповиновения, действия в обход тетушки Трантер. Но кто бы привлек ее к суду только за то, что она постучала в его дверь!
Проще простого проигнорировать это завуалированное приглашение – он не должен больше с ней встречаться. Однако, пожалуй, Сара-проститутка напомнила Чарльзу об уникальности Сары-изгоя: полное отсутствие возвышенных чувств у одной лишь подтвердило их редкостное самостояние у другой. Как умна, как по-своему деликатна… какие-то ее слова, последовавшие после признания, не выходили у него из головы.
Он много думал – если можно воспоминания считать думами – о Саре во время своего долгого путешествия на запад. Он понимал, что помещение ее в клинику для душевнобольных, сколь угодно просвещенную, было бы предательством. Я употребляю местоимения «она», «ее», хотя они не что иное, как ужасные маски, придуманные мужчинами; а для Чарльза это были не местоимения, а глаза, образы, упавшая на висок прядка волос, легкий шаг, спящий лик. И то были никакие не грезы, а честный взгляд на моральные проблемы, вызванные суровым одиночеством несчастной женщины и неопределенностью ее будущего.
Поезд пришел в Эксетер. Вскоре после финального свистка под окном купе появился Сэм, который, разумеется, путешествовал третьим классом.
– Мы тут з’ночуем, мистер Чарльз?
– Нет. Вызови четырехколесный экипаж. Кажется, идет дождь.
Сэм готов был поставить тысячу фунтов против одного, что они здесь заночуют. Но он без колебаний подчинился, так же как хозяин, видя его лицо, без колебаний принял именно такое решение – и где-то в глубине души оно застолбилось. Все предопределил Сэм, а Чарльз просто больше не мог увиливать.
Когда они проезжали через восточный пригород, его охватила печаль и чувство утраты – жребий брошен. Даже не верилось, что одно простое решение, один ответ на банальный вопрос может так много определить. До настоящей минуты все было потенциально возможно; теперь колышки вбиты бесповоротно. Он принял морально правильное, достойное решение… но при этом, похоже, потакал некой врожденной слабости, готовности принять судьбу, которая, как подсказывали предчувствия, равносильные фактам, однажды приведет его в мир коммерции и к тому, чтобы ублажать Эрнестину, желающую ублажить отца, коему она стольким обязана… Он разглядывал деревенские пейзажи, и ему казалось, что его медленно втягивают в какую-то чудовищную трубу.
А экипаж катил дальше, и какая-то ослабленная пружина скорбно поскрипывала, как тележка, при каждом толчке. Небо обложило, началась морось. В подобных обстоятельствах Чарльз обычно приглашал слугу в закрытое пространство, но сейчас он был не в состоянии видеть Сэма (во всяком случае, этого Сэма, которому мерещилось золото на мокрой дороге в Лайм и который никак не соглашался с остракизмом). Чарльзу представлялось, что он уже никогда не сможет побыть в уединении. Остается только радоваться тому немногому, что у него есть. Он снова задумался о женщине, которую оставил в городе. Не как об альтернативе Эрнестине, на которой он мог бы жениться. Это исключено. Собственно, он задумался не столько о самой Саре, сколько о ней как о символе, соединившем в себе все его утраченные возможности, все угасшие свободы, все путешествия, на которых можно поставить крест. С чем-то надо распрощаться, и вот же она, такая близкая и уже уходящая. Как удобно.
Сомнений не осталось. Он жертва, еще один аммонит, завалившийся во время раскручивания огромного колеса Истории, обреченный на вечность, потенциальная окаменелость.
Вскоре он себе позволил уже совсем непозволительную слабость – уснул.
44
Долг… готовность подчиниться,
Только вот чему – бог весть…
Некой установке, форме…
То ли нет, а то ли есть…
С подавлением желаний:
Не пытайся, не греши…
Без протестных побуждений
В темных уголках души…
Тихо сдаться без борьбы
По велению судьбы…
В гостиницу «Белый лев» они приехали к десяти вечера. В доме тетушки Трантер еще горели огни, и кто-то задернул занавеску, как раз когда они проезжали мимо. Чарльз наспех привел себя в порядок и, оставив Сэма разбирать вещи, мужественно зашагал вверх по склону холма. Мэри при виде его не скрывала своей радости, а стоявшая за ней тетушка даже разрумянилась от гостеприимных улыбок. Она получила строгий приказ самоустраниться после первых приветствий; не тот случай, чтобы изображать из себя дуэнью. Эрнестина, неизменно сохраняя достоинство, осталась сидеть в задней гостиной.
Она не встала, когда вошел Чарльз, а послала в его сторону долгий укоризненный взгляд из-под ресниц. Он улыбнулся.
– Я забыл купить в Эксетере цветы.
– Вижу, сэр.
– Ужасно торопился, чтобы успеть, пока ты еще не легла спать.
Она опустила глаза на свои руки, занятые вышиванием. Чарльз шагнул к ней, и она быстренько прикрыла то, чем занималась.
– Кажется, у меня появился соперник.
– Ты заслужил, и даже не одного.
Он опустился рядом на колени, нежно взял одну руку и поднес к губам. Она взглянула на него украдкой.
– С тех пор как ты уехал, я не сомкнула глаз.
– Это видно… бледные щеки, опухшие веки.
Она даже не улыбнулась.
– И ты еще насмехаешься.
– Если бессонница творит с тобой такие чудеса, я распоряжусь, чтобы сигнальный колокольчик бесперебойно звенел в нашей спальне.
Она покраснела. Чарльз примостился рядом, повернул ее лицом к себе и поцеловал в губы и зажмуренные глаза. А когда они открылись, в них уже не было ни малейшей сухости.