Если его еще ждут камни преткновения, то он готов к испытаниям. Он подумал об одном таком камешке: Сэм. Но Сэма, как и любого слугу, всегда можно спровадить.
А можно вызвать. Что он и сделал в непривычно ранний час. Слуга нашел хозяина в домашнем халате, с запечатанным письмом и пакетом в руках.
– Сэм, отнесешь это по адресу, указанному на конверте. Подождешь десять минут, не будет ли ответа. Не думаю, но на всякий случай подожди. И сразу возвращайся. Возьмешь напрокат быструю пролетку. Мы едем в Лайм. И никакого багажа. Вечером мы возвращаемся сюда.
– Как так, мистер Чарльз! Я думал, мы там…
– Неважно, что ты думал. Делай, как тебе говорят.
Сэм изобразил из себя подобострастного лакея и покинул комнату. Спускаясь медленно по лестнице, он понял со всей очевидностью, что его положение невыносимо. Как он может сражаться, не располагая информацией? Основываясь только на противоречивых слухах о расположении вражеских войск? Он уставился на конверт. Имя получателя звучало как вызов: «Мисс Вудраф, Семейная гостиница Эндикоттов». И всего один день в Лайме! Дорожный кофр остается здесь! Он покрутил в руках пакетик, потом прощупал письмо.
Толстое, страницы три, не меньше. Боязливо поозиравшись, он изучил печать. И проклял того, кто изобрел воск.
И вот он снова стоит перед уже одетым хозяином.
– Ну что?
– Никакого ответа, мистер Чарльз.
Чарльз отвернулся, не в силах контролировать выражение лица.
– А пролетка?
– Уже ждет, сэр.
– Очень хорошо. Я скоро спущусь.
Как только дверь за Сэмом закрылась, Чарльз раскинул руки, словно актер, принимающий аплодисменты от зрителей, а на губах играла улыбка благодарности. Накануне ночью, перечитав свое письмо в сотый раз, он добавил второй постскриптум, касающийся броши, которую мы уже видели в руках у Эрнестины. Чарльз просил Сару принять этот подарок в знак того, что его извинения за неподобающее поведение приняты. Второй постскриптум заканчивался так: «Курьер подождет, пока вы это прочтете. Если он вернет содержимое пакета… нет, вы же не будете столь жестоки».
Тем не менее в отсутствие Сэма бедняга не находил себе места.
И вот мы снова видим Сэма, говорящего на пониженных тонах и в страхе поглядывающего по сторонам. Но теперь он стоит, как за ширмой, за кустом сирени в саду, неподалеку от кухни тетушки Трантер. Лучи полуденного солнца пробиваются сквозь ветви деревьев с первыми белыми бутонами. А слушает его Мэри с раскрасневшимися щеками, в оторопи затыкающая себе рот рукой.
– Эт невозможно, эт невозможно.
– У него из-за дяди поехала крыша.
– А как же м’ладая х’зяйка? Че ж ей т’ерь делать, Сэм?
Оба в ужасе подняли глаза к небу, как будто оттуда вот-вот раздастся громовое предупреждение или свалится вниз обмякшее тело.
– А нам, Мэри? Что теперь делать нам?
– Ох, Сэм… эт нечестно.
– Я тебя люблю, Мэри.
– Ох, Сэм…
– Эт так жестоко. Я лучше умру, чем п’теряю тебя.
– Что ж нам делать-то?
– Не плачь, милая, не плачь. Я уже там настрадался. Они ничем не лучше нас. – Сэм взял ее за руки. – Он думает: «Какой хозяин, такой и работник». Как бы не так. Если мне придется выбирать между ним и тобой, я выберу тебя. – Он весь подобрался, как солдат, готовый броситься в атаку. – Уйду я от него.
– Сэм!
– Ага. Буду разгребать уголь. Да что угодно!
– А как же деньги… он не будет тебе ничего д’вать!
– А ему неча д’вать. – В его словах горечь, в ее глазах испуг. Но тут он улыбнулся. – Ск’зать тебе, у кого найдутся денежки? Главное, зайти с нужной карты, п’нятно?
50
Из этих различных соображений, я полагаю, неизбежно вытекает, что, так как с течением времени посредством естественного отбора образуются новые виды, то другие должны становиться все более редкими и, наконец, исчезать. Более всего пострадают, конечно, те формы, которые непосредственно конкурируют с формами, претерпевшими модификацию и улучшение.
Они приехали в Лайм к двум часам. Несколько минут Чарльз провел в зарезервированном номере. Он расхаживал по комнате, весь на нервах, настраиваясь на предстоящий разговор. Им снова, как он и предполагал, овладел экзистенциальный ужас, почему он и решил сжечь мосты, отправив письмо Саре. Он отрепетировал бессчетное множество фраз, придуманных им по дороге из Эксетера, но все они куда-то улетели, как осенние листья. Сделав глубокий вдох, он взял шляпу и вышел на улицу.
Мэри встретила его улыбкой до ушей. Он ответил ей мрачной серьезностью.
– Добрый день. Мисс Эрнестина дома?
Не успела служанка ответить, как за ее спиной возникла сама хозяйка с улыбочкой на устах.
– Ее нет. А моя дуэнья на ланче. Но вы можете войти.
Она снова скрылась в гостиной. Чарльз отдал шляпу служанке, поправил лацканы, пожелал себе провалиться сквозь землю и отправился на эшафот. Освещенная солнцем Эрнестина, стоявшая у окна с видом на сад, радостно к нему обернулась.
– Я получила от папы письмо сегодня… Чарльз? Чарльз! Что-то случилось?
Она сделала шаг навстречу, а он опустил глаза, не в силах на нее смотреть. Она остановилась. Наконец ее испуганный и его мрачный взгляд встретились.
– Чарльз?
– Прошу тебя, сядь.
– Но что случилось?
– Вот поэтому… я и приехал.
– Почему ты на меня так смотришь?
– Потому что я не знаю, с чего начать.
По-прежнему не сводя с него глаз, она нащупала стул за спиной и села у окна. Он молчал. Она тронула письмо, лежащее рядом на столе.
– Папа́… – но его пронзительный взгляд заставил ее замолчать.
– Он был сама доброта… но я не сказал ему всей правды.
– Правды… какой правды?
– Что после многих часов глубоких и очень болезненных раздумий я пришел к выводу, что я тебя недостоин.
Она побледнела. На мгновение ему показалось, что она сейчас упадет в обморок, и он сделал пару шагов, чтобы ее подхватить, а она сделала такое движение, словно хотела себя ущипнуть.
– Чарльз, ты шутишь.
– К моему величайшему стыду… я не шучу.
– Ты меня недостоин?
– Абсолютно.
– И ты… нет, это какой-то кошмар. – Она поглядела на него в изумлении, а затем робко улыбнулась. – Ты забыл про свою телеграмму. Это ты так шутишь?
– Как же плохо ты меня знаешь, если думаешь, что я могу шутить о таких вещах.
– Но… но… твоя телеграмма!
– Я ее отправил до принятия решения.
Только теперь, когда он понурился, до нее стал доходить истинный смысл сказанного. Предчувствие ему подсказало, что это, возможно, критический момент. Если она потеряет сознание, закатит истерику… Он не выносил чужой боли и, кажется, уже готов был покаяться, во всем признаться, броситься к ее ногам за пощадой. Но Эрнестина, хотя и просидела долго с закрытыми глазами и по телу вроде бы пробежала дрожь, сознание не потеряла. Она же дочь своего отца: может, и хотела бы упасть в обморок, но это было бы равносильно тому, чтобы предать…
– Будь добр, объясни, что ты имеешь в виду.
Он испытал короткое облегчение. Она обижена, но не смертельно.
– В одной фразе не получится.
Она глядела на него, сложив на коленях руки с какой-то горькой чопорностью.
– Тогда попробуй в нескольких фразах. Прерывать тебя я не стану.
– Я всегда к тебе испытывал – и продолжаю испытывать – огромное уважение и приязнь. И ни минуты не сомневался в том, что ты будешь прекрасной женой для того, кому посчастливится завоевать твою любовь. Но я также, к стыду своему, сознавал, что мой интерес к тебе отчасти был продиктован не самыми достойными соображениями. Я имею в виду твое приданое… и то, что ты единственный ребенок. Эрнестина, в глубине души я всегда ощущал, что веду бесцельную жизнь, я ничего не добился… Пожалуйста, выслушай до конца. Когда зимой я решил сделать тебе предложение в надежде, что оно будет принято благосклонно, то было искушение Сатаны. Я увидел в блестящем браке возможность восстановить пошатнувшуюся веру в себя. Только прошу, не думай, что мной руководил исключительно холодный расчет. Ты мне очень нравилась. И я искренне верил, что это перерастет в любовь.
Она медленно подняла голову и посмотрела на него, как будто не видя.
– Я не могу поверить, что это говоришь ты, а не какой-то самозванец, жестокий и бессердечный…
– Я понимаю, для тебя это страшный шок.
– Шок! – Ее лицо выражало негодование. – С холодным спокойным видом рассказываешь мне тут, что никогда меня не любил!
Вот уже и выкрики. Он подошел к раскрытому окну и закрыл его. Она опустила голову, а он приблизился к ней и заговорил как можно деликатнее, но сохраняя дистанцию.
– Я не ищу оправданий. Просто пытаюсь объяснить, что мои преступные действия не были обдуманными. Иначе как бы я мог сейчас делать то, что я делаю? Я лишь хочу, чтобы ты поняла: если я кого-то и обманывал, то только себя. Можешь меня называть как угодно… слабый, эгоистичный… но не бесчувственный.
Она несколько судорожно вздохнула.
– И что же привело к этому великому открытию?
– Внезапное осознание – довольно гнусное, не скрою – того, что я испытал разочарование, когда твой отец не расторг нашу помолвку. – Она смерила его убийственным взглядом. – Я стараюсь быть предельно честным. Он не только с исключительным великодушием отнесся к моим изменившимся обстоятельствам, но и предложил мне в один прекрасный день стать его деловым партнером.
Она вспыхнула.
– Я так и знала, так и знала. Это все из-за того, что ты женишься на дочери торговца! Разве не так?
Он отвернулся к окну.
– Я это воспринял как должное. В любом случае стыдиться твоего отца было бы с моей стороны проявлением непозволительного снобизма.
– Облечь свои мысли в слова… это еще не делает человека менее виновным.
– Если ты подумала о том, что его предложение повергло меня в ужас, то ты совершенно права. Но ужас был связан с моей непригодностью, а вовсе не с самим предложением. Пожалуйста, позволь мне закончить мое… мою исповедь.