– Да. Да. И на том спасибо. – Ее мозг разрывали противоречия. – Этого я ему никогда не прощу. – Тут случилось новое озарение. – Он еще в городе? Я пойду и скажу ему все, что я о нем думаю!
Доктор взял ее за руку.
– Я категорически возражаю. Он сам меня сюда вызвал. И сейчас ждет моего сообщения, что бедняжке ничего не угрожает. Мы увидимся, и, можете не сомневаться, я не стану с ним миндальничать. Я сниму с него три шкуры.
– Его следовало бы выпороть и заковать в колодки. В моей молодости так и поступали… Мой бедный, бедный ангел. – Она встала. – Я должна идти к ней.
– А я к нему.
– Скажите ему от меня, что он разрушил счастье самой милой и доверчивой…
– Да, да, да… успокойтесь. А заодно выясните, отчего ваша служанка в таком отчаянии. Можно подумать, что это ей разбили сердце.
Миссис Трантер проводила доктора, вытерла слезы и поднялась по лестнице в покои Эрнестины. Между задернутых штор пробивался дневной свет. Мэри сидела возле жертвы. При виде хозяйки она встала. Эрнестина глубоко спала, лежа на спине и повернув голову набок. Лицо на удивление спокойное, невозмутимое, дыхание легкое. На губах некое подобие улыбки. Ироническая изнанка этого умиротворения поразила миссис Трантер в самое сердце. Бедное дитя, когда она проснется… у тетушки снова брызнули слезы из глаз. Она их промокнула и только теперь обратила внимание на служанку. Мэри в самом деле походила на человека, ввергнутого в бездну трагедии, хотя так должна была бы выглядеть Тина… И тут она вспомнила несколько недовольный тон, прозвучавший в последних словах доктора. Она дала знак служанке следовать за собой, и они вышли на лестничную площадку, оставив дверь открытой настежь. Говорили они шепотом.
– Расскажи мне, дитя мое, что произошло.
– Мистер Чарльз меня п’звал, мэм. Мисс Тина лежала в оммороке, а он побежал за доктором. Мисс Тина открыла глаза, но ничего не гов’рит, я уложила ее в п’стель, мадам, и у нее началась изтерика, то смеется, то кричит, я прям так перпугалась. А п’том пришел доктор и ее упокоил. Ох, мэм.
– Ну все, все. Ты все правильно сделала, Мэри. Она ничего не сказала?
– Она меня спр’сила, куда ушел мистер Чарльз, я ск’зала, за доктором, тогда у нее началась изтерика, мэм.
– Ш-ш. Ш-ш.
Мэри уже готова была перейти на крик, и наблюдались все симптомы истерики. Поскольку миссис Трантер испытывала сильное поползновение хоть кого-то успокоить, она обняла Мэри и погладила по голове. Конечно, нарушила этикет, но, думаю, небесный дворецкий не закроет врата перед ее носом. Тело девушки сотрясалось от беззвучных рыданий, которые она старалась контролировать ради другой страдалицы. Наконец, затихла.
– Ну и что стряслось?
– Сэм. Он был внизу, мэм. П’ругался с мистером Чарльзом и ск’зал, что от него уходит, мистер Чарльз ему не заплатит ни гр’ша. – Она подавила запоздалый всхлип. – И че теперь с нами будет?
– Поругался? Когда это случилось, дитя мое?
– Пер’д тем как он сюда пришел. Из-за мисс Тины, мэм.
– Но как это произошло?
– Сэм знал, что все так будет. Что мистер Чарльз… он плохой, он плохой, мэм. Мы хотели ей сказать, но не р’шились.
Из спальни донесся тихий звук. Миссис Трантер спешно заглянула внутрь… лицо спящей оставалось спокойным. Тетушка снова вышла к поникшей служанке.
– Я с ней побуду, Мэри. А мы поговорим позже. – Девушка опустила голову еще ниже. – Этот Сэм… ты правда его любишь?
– Да, мэм.
– А он тебя?
– Иначе б он не отк’зался уехать вместе с хозяином, мэм.
– Пусть он подождет. Я хочу с ним поговорить. Мы ему найдем подходящее место.
Мэри подняла зареванное лицо.
– Я не х’чу никогда с ним не расставаться, мэм.
– И не надо… до самого дня свадьбы.
Миссис Трантер наклонилась и поцеловала ее в лоб. Потом ушла в спальню и села на кровать рядом с Эрнестиной, а Мэри отправилась на кухню. Оттуда, к явному неудовольствию поварихи, она помчалась во двор, чтобы за кустом сирени броситься в раскрытые объятья Сэма.
53
Мы же видим, куда это нас привело… настаивание на совершенстве отдельно взятой части нашей натуры, а не всей натуры в целом; выделение моральной стороны, связанной с подчинением; постановка строгой моральной ответственности во главу угла и откладывание на потом, в другой жизни, желание быть цельным во всех отношениях во имя полного и гармоничного развития человечества.
– Она… ей лучше?
– Я погрузил ее в сон.
Доктор пересек комнату и остановился, руки за спину, перед окном с видом на улицу, ведущую к морю.
– Она… она ничего не сказала?
Доктор, не оборачиваясь, отрицательно покачал головой, немного помолчал, а затем резко повернулся к Чарльзу.
– Сударь, я жду объяснений!
И Чарльз их дал, скупо, не пытаясь себя выгораживать. О Саре он почти ничего не сказал. Его единственная попытка самооправдания была связана с обманом самого Грогана, который он связал с собственным убеждением, что поместить Сару в приют для душевнобольных было бы великой несправедливостью. Доктор его слушал, сохраняя напряженное, клокочущее молчание. Когда Чарльз закончил, Гроган снова отвернулся к окну.
– Жаль, что я не помню, какие именно наказания Данте уготовил для аморалистов. А то бы я прописал их вам.
– Я и без того буду достаточно наказан.
– По моим подсчетам, вряд ли.
Чарльз взял короткую паузу.
– Я отверг ваш совет после серьезных размышлений.
– Смитсон, отвергая советы, джентльмен остается джентльменом. Другое дело, когда он позволяет себе ложь.
– Я считал ее необходимой.
– Как и желание удовлетворить свою похоть.
– Я не могу согласиться с таким ярлыком.
– Привыкайте. Общество будет навешивать его на вас постоянно.
Чарльз подошел к столу и остановился, положив ладонь на столешницу.
– Послушайте, Гроган, вы бы предпочли, чтобы я прожил жизнь в притворстве? Или наш век недостаточно пронизан сладкоречивым лицемерием, восхвалением всякой фальши, заложенной в нашей природе? Вы бы хотели, чтобы я все это умножил?
– Я бы хотел, чтобы вы дважды подумали, прежде чем впутывать невинную девушку в процесс самопознания.
– Но если уж это знание нам дано, можем ли мы игнорировать его диктат? Какими бы отвратительными ни были последствия.
Доктор отвернулся с суровой гримасой. Чарльз видел, что он раздражен и взвинчен и не знает, как после этого обличения дальше воспринимать столь дерзкий вызов провинциальным условностям. В нем происходила борьба между Гроганом, прожившим четверть века в Лайме, и Гроганом, повидавшим мир. И были еще нюансы: его симпатия к Чарльзу и потаенное мнение (не слишком отличавшееся от позиции сэра Роберта), что Эрнестина хоть и симпатичная штучка, но достаточно поверхностная. А в его далеком прошлом остался эпизод, обнародовать который мы не станем, лишь заметим, что из-за этого эпизода брошенная им фраза о похоти была не такой обезличенной, как могло показаться. Тон его продолжал оставаться осуждающим, но от вопроса о моральной стороне дела он постарался уйти.
– Смитсон, я врач. Я знаю только один верховный закон: всякое страдание есть зло. Иногда оно бывает вынужденное. Что не отменяет его фундаментальной природы.
– Не понимаю… откуда еще взяться добру, если не из зла? Как можно усовершенствовать свое «я»? Только на обломках старого.
– И попутно – на обломках несчастной девушки?
– Лучше ей один раз пострадать и от меня избавиться, чем… – Чарльз замолчал.
– Вот как. Вы уверены? – Чарльз ничего не ответил. Доктор разглядывал улицу. – Вы совершили преступление, и ваше наказание будет заключаться в том, чтобы помнить о нем всю жизнь. Не спешите отпускать себе этот грех. Все в руках смерти.
Доктор снял очки и стал их протирать зеленым шелковым платком. Пауза безнадежно затягивалась, но в конце концов он заговорил, и голос его, хотя по-прежнему неодобрительный, заметно помягчел.
– Вы женитесь на другой?
Чарльз – метафорически – выдохнул. С момента появления Грогана он четко осознавал, что все его предыдущие умозаключения – дескать, я не дорожу мнением курортного доктора – не стоят ломаного гроша. Ирландец проявлял настоящую человечность, вызывавшую у Чарльза огромное уважение. В каком-то смысле Гроган олицетворял собой его идеал. И сейчас, понимая, что ждать полного отпущения грехов еще рановато, он смекнул, что отлучение от церкви ему все-таки не грозит.
– Это мое самое искреннее намерение.
– Она знает? Вы ей сказали?
– Да.
– И она, конечно, приняла ваше предложение?
– У меня есть все основания так думать.
Он пояснил обстоятельства, связанные с его утренним поручением Сэму. Доктор-коротышка повернулся к собеседнику.
– Смитсон, я знаю, что вы не порочный человек. Вы не пошли бы на это, если бы не поверили в искренность этой женщины со всеми ее эскападами. Но хочу вас предупредить: не будьте таким доверчивым. А любое сомнение может в будущем бросить тень на защиту, которой вы ее обеспечиваете.
– Я уже принял это во внимание. – Чарльз позволил себе робкую улыбку. – Как и словесный туман, который мы напускаем в наших разговорах о женщинах. Они должны сидеть, точно куклы в магазине, а мы, мужчины, входим в гостиную, оцениваем их и показываем пальцем: вот эта мне понравилась. Если они нам такое позволяют, то мы называем их приличными, уважаемыми, скромными. Но не дай бог одной из этих кукол хватит наглости заговорить от своего имени…
– По-моему, она зашла гораздо дальше.
Чарльз не оставил выпад без внимания.
– Все ее действия считаются общепринятыми в высшем обществе. Я не понимаю, почему мы должны оправдывать жен в этом milieu, которые пятнают бесчестьем само понятие брака, а таким несть числа, в то время как… К тому же ее вина несоизмерима с моей. Она всего лишь послала мне свой адрес. Никто мне не мешал избежать последствий такого визита.