Доктор бросил мимолетный взгляд в его сторону. Что ж, честное признание. Он продолжал смотреть на улицу. А заговорил он уже в своей прежней манере.
– Вероятно, это старость. Я знаю, подобные нарушения обязательств, вроде вашего, нынче настолько распространены, что, испытывая шок по этому поводу, ты выставляешь себя старым ретроградом. Но я вам скажу, что меня беспокоит. Я разделяю вашу неприязнь к словесному туману, будь то религиозному или правовому. Законы всегда казались мне белибердой, да и религия не многим лучше. Я не нападаю на вас с этих позиций и вообще не собираюсь на вас нападать. Я просто выскажу свое мнение. А заключается оно в следующем. Вы причисляете себя к касте избранных – рационалистов и ученых. Стоп, стоп, я знаю, что вы мне ответите… «Я не такой тщеславный». Допустим. И тем не менее вам хочется принадлежать к касте избранных. И я вас за это не осуждаю. Я сам всю жизнь этого хотел. Но, пожалуйста, запомните одну вещь, Смитсон. На протяжении всей истории человечества избранные делали акцент на своем избрании. Но Время ставит одно условие. – Доктор снял очки и повернулся к Чарльзу. – А именно. Избранные, какие бы обоснования для своего избрания они ни выдвигали, должны принести высокую мораль в наш непросвещенный мир. А провалив этот тест, что они доказывают? Что они обыкновенные деспоты, султаны, искатели власти и наслаждений. Иными словами, жертвы собственных низменных желаний. Надеюсь, вы понимаете, к чему я веду и почему для вас, начиная отсчет с сегодняшнего грустного дня, это будет иметь особое значение. Если вы сумеете стать существом возвышенным и великодушным, то заслужите прощение. Но если станете закоренелым эгоистом… то вас ждет двойное проклятие.
Чарльз опустил глаза под этим взыскательным взором.
– Моя совесть, хотя и менее внятно, выразилась примерно так же.
– Тогда аминь. Alea jacta est[124]. – Он взял со стола шляпу и медицинский саквояж и направился к двери. Но уже на пороге остановился и протянул руку. – Хочу вам пожелать бодрого марша назад от Рубикона.
Чарльз ухватился за нее, как утопающий за соломинку. Он хотел что-то сказать, но не сумел. А Гроган стиснул его пальцы и уже открыл дверь. Потом в последний раз обернулся, и глаза его блеснули.
– А если вы в течение часа не покинете город, то я вернусь с самым большим хлыстом.
Чарльз было напрягся, но, видя игривый блеск в глазах, выдавил из себя болезненную улыбку и кивнул в знак согласия. Дверь за доктором закрылась.
И он остался один на один со своим лекарством.
54
На горький север ветер дует,
А раньше дул на сладкий юг.
К чести Чарльза, прежде чем покинуть гостиницу «Белый лев», он велел разыскать Сэма. Ни в пивной, ни в конюшнях его не нашли. Чарльз догадывался, где сейчас слуга, но послать за ним туда не было никакой возможности, и, таким образом, он покинул Лайм, так его и не увидев. На постоялом дворе он сел в извозчичью карету и сразу задернул шторки. Пару миль он проехал, как в катафалке, и только потом раздвинул шторки и позволил закатным лучам осветить выцветшую краску и обивку внутри кареты.
Настроение улучшилось не сразу. Однако по мере того, как Лайм отступал все дальше, появилось ощущение, что с его плеч будто сняли тяжелый груз. Поражение состоялось, но он его сумел пережить. Суровое предупреждение Грогана – что всю оставшуюся жизнь ему предстоит доказывать справедливость содеянного – он принял безоговорочно. Но среди роскошных зеленых полей и майских живых изгородей окрестностей Девона трудно было не различить плодоносное будущее – впереди новая жизнь и великие перемены, которые он должен оправдать. Его вина сейчас казалась почти благотворной, ведь ее искупление даст ощущение цели, коей его жизнь до сих пор была лишена.
В мозгу всплыла древнеегипетская картинка – скульптура из Британского музея, где фараон стоит рядом с супругой, которая одной рукой обняла его за талию, а другую положила ему на предплечье. Чарльзу она всегда казалась идеальной эмблемой брачной гармонии, не в последнюю очередь еще и потому, что обе фигуры вырезаны из одного камня. Он и Сара еще пока не вырезаны в такой гармонии, но они тоже из одного камня.
Его мысли обратились к будущему, к практическим материям. Сара получит в Лондоне достойное жилье. Как только он закончит первоочередные дела… избавится от дома в Кенсингтоне, складирует мебель… они уедут за границу… сначала в Германию, а зимой на юг, во Флоренцию или Рим (если семейное положение позволит), а может, в Испанию. Гранада! Альгамбра! Лунный свет, отдаленное пение цыган за окном и благодарность в ее нежном взгляде. Они будут лежать без сна в пропахшей жасмином комнате, обняв друг друга, бесконечно одинокие изгнанники, соединенные в своем одиночестве, неразделимые в своем изгнании.
Опустилась ночь. Чарльз высунул голову из окна кареты и увидел далекие огни Эксетера. Он крикнул кучеру, чтобы тот сначала отвез его в «Семейную гостиницу Эндикоттов». Потом снова откинулся на спинку и мысленно погрузился в предстоящую сцену. Разумеется, ничего плотского… ради Эрнестины и самой Сары. Он уже снова видел неподражаемую живую картинку: нежное молчание, он держит ее руки в своих ладонях…
И вот они приехали. Велев кучеру подождать, Чарльз вошел в гостиницу и постучал в дверь миссис Эндикотт.
– О, это вы, сэр.
– Мисс Вудраф ждет меня. Я сам к ней поднимусь.
Он уже направился к лестнице, когда услышал вдогонку:
– Но молодая дама съехала, сэр!
– Съехала? Вы хотите сказать «вышла»?
– Нет, сэр. Именно съехала.
Он смотрел на хозяйку, чувствуя, как у него подгибаются колени.
– Она уехала утренним поездом в Лондон, сэр.
– Но я… вы уверены?
– Как и в то, что я тут стою перед вами, сэр. Я отчетливо слышала, как она сказала кучеру: «На вокзал». Он спросил ее, какой поезд, и она так же просто, как я говорю с вами, ответила: «Лондонский». – Пухленькая пожилая дама подошла к нему поближе. – Я сама была удивлена, сэр. У нее же оплачены три дня вперед.
– И она не оставила адреса?
– Ни строчки, сэр. Не сказала мне ни слова, куда направляется. – Эта черная метка явно перечеркнула для хозяйки хорошую новость, что жиличка не потребовала назад свои деньги.
– Она мне не оставила письма?
– Я подумала, что она уезжает с вами, сэр. Это я позволила себе такую вольность.
Продолжать разговор было выше его сил.
– Вот моя визитная карточка. Если она напишет… дайте мне знать. Без промедления. Вот. За услуги и почтовые расходы.
Миссис Эндикотт благодарно разулыбалась.
– О, благодарю вас, сэр. Без промедления.
Он вышел… и тут же вернулся.
– Этим утром приходил слуга… с письмом и пакетом для мисс Вудраф? – Хозяйка глядела на него с непониманием. – Сразу после восьми.
Ее лицо по-прежнему ничего не выражало. Она позвала Бетси Энн и устроила ей допрос с пристрастием… пока гость внезапно не оставил их вдвоем.
Он сел в карету и закрыл глаза. Полное отсутствие воли, состояние абулии. Если бы не его щепетильность, если бы он сразу вернулся… но Сэм. Сэм! Вор! Шпион! Уж не соблазнился ли щедростью мистера Фримана? Или преступление стало следствием обиды из-за этих поганых трехсот фунтов? Только теперь Чарльз по-настоящему оценил ситуацию в Лайме: Сэм понимал, что его махинации раскроются, как только они приедут в Эксетер, и тогда он вскрыл и прочитал письмо… Чарльз густо покраснел, хотя в сумерках никто бы этого не заметил. Если они когда-нибудь увидятся, он свернет шею своему бывшему слуге. Он даже подумывал о том, чтобы обратиться в полицейский участок с обвинениями… в воровстве как минимум. Но тут же осознал бесполезность такого шага. И разве это поможет решить главную проблему – найти Сару?
В темноте, которая его обступила, забрезжил слабый огонек. Она уехала в Лондон, она знала, что он живет в Лондоне! Но если бы она хотела постучаться в его дверь, как однажды предположил Гроган, то не логичнее ли было бы приехать в Лайм, где он как раз находился? И не он ли решил, что все ее намерения продиктованы соображениями чести? В ее глазах дело выглядело так, что он от нее отрекся и навеки для нее потерян. Огонек мигнул и погас.
В ту ночь он сделал нечто такое, чего не позволял себе много лет. Опустился рядом с кроватью на колени и совершил молитву. А молился о том, что рано или поздно он ее найдет. Даже если придется на это потратить всю жизнь.
55
– Ему снишься ты! – закричал Траляля и радостно захлопал в ладоши. – Если б он не видел тебя во сне, где бы, интересно, ты была?
– Там, где я и есть, конечно, – сказала Алиса.
– А вот и ошибаешься! – возразил с презрением Траляля. – Тебя бы тогда вообще нигде не было! Ты просто снишься ему во сне.
– Если этот вот король вдруг проснется, – подтвердил Труляля, – ты сразу же – фьють! – потухнешь, как свеча!
– Ну нет, – вознегодовала Алиса[125].
На следующее утро Чарльз приехал на станцию на редкость удачно и, проследив за тем, как его вещи погрузят в багажное отделение (не джентльменское это дело), устроился в пустом купе первого класса и с нетерпением стал ждать отправления. Время от времени другие пассажиры заглядывали в окно и получали отпор, этакий взгляд Горгоны Медузы («Это купе не для прокаженных!»), которым так хорошо умеют пользоваться англичане. Наконец прозвучал свисток, и Чарльз подумал, что он добился-таки одиночества, о каком мечтал. Но в последний момент в окно заглянула бородатая физиономия. На ледяной взгляд мужчина ответил еще более ледяным, так как опаздывал на поезд.
Пробормотав «Извините, сэр», пассажир уселся в дальнем конце купе. Лет сорока, цилиндр надет ровненько, руки положил на колени, отдувается. В нем было что-то агрессивно защитное… может, он вовсе и не джентльмен, а амбициозный дворецкий (хотя дворецкие не путешествуют первым классом) или успешный проповедник без духовного сана – один из этих воинственных протестантских сектантов, будущий Сперджин