– Что все это означает, Гарри?
– Это означает, мой дорогой, что ты тот еще везунчик. Они сильно напуганы.
– Тогда зачем они хотят меня видеть?
– Они тебя просто так не отпустят, Чарльз. Не надейся. Я подозреваю, что они потребуют от тебя confessio delicti.
– Признание вины?
– Именно так. Боюсь, что тебя ждет довольно гадкий документ. И я тебе советую его подписать. Других вариантов у тебя нет.
В пятницу Чарльз и Монтегью прошли в комнату ожидания похоронного вида в здании одной из четырех лондонских школ барристеров. У Чарльза возникло такое чувство, что ему предстоит дуэль, а Монтегью – его секундант. Их заставили ждать до пятнадцати минут четвертого. Поскольку Монтегью предсказал вероятность этого предварительного покаяния, они к нему отнеслись как к забаве, хотя и несколько нервной.
Наконец их пригласили. Из-за большого стола встал низкорослый холерического вида пожилой мужчина. За ним, чуть поодаль, стоял мистер Фриман. Он сразу вперился в Чарльза холодными глазами, уже безо всяких веселых искорок. Чарльз ему кивнул, но ответа не последовало. Поверенные обменялись коротким рукопожатием. В комнате присутствовало еще одно лицо – высокий худощавый лысоватый мужчина с цепкими темными глазами, и при виде его Монтегью едва заметно вздрогнул.
– Ты знаешь барристера Мерфи?
– Что-то слышал, в общих чертах.
В викторианскую эпоху барристер высшего ранга считался лучшим поверенным, и этого Мерфи, адвоката-убийцы, боялись как огня.
Жестом пригласив вошедших занять стулья, мистер Обри снова уселся. А Фриман продолжал стоять как изваяние. Мистер Обри перебирал бумаги, и это дало Чарльзу время оценить давящую атмосферу подобных заведений: заумные тома, свертки пергамента, перехваченные зеленой тесьмой, тоскливые коробки с мертвыми делами, возвышающиеся по всей комнате, как урны с прахом, и превращающие ее в этакий колумбарий.
Старый поверенный поднял суровое лицо.
– Мне кажется, мистер Монтегью, что сам факт столь вызывающего разрыва помолвки даже не обсуждается. Я не знаю, в каком виде ваш клиент представил вам свое поведение. Но он дал исчерпывающие свидетельства своей вины в письме мистеру Фриману, хотя, замечу, со свойственной ему наглостью попытался…
– Мистер Обри, подобные выражения среди…
И тут барристер Мерфи сделал выпад:
– Хотите услышать выражения, которые употреблю я, мистер Монтегью… в открытом суде?
Тот сделал вдох и опустил голову. Старый Обри смотрел на него с сильным неодобрением.
– Монтегью, я хорошо знал вашего покойного деда. Я полагаю, он бы дважды подумал, прежде чем браться за дело такого клиента… но оставим пока эту тему. Я считаю, что это письмо… – он поднял его вверх, словно щипцами, – я считаю, что это постыдное письмо лишь добавляет дерзкое оскорбление к и без того грубой ране… Тут и бессовестная попытка самооправдания, и полное отсутствие ссылок на преступную и грязную связь, которая, как автору письма отлично известно, ложится черным пятном на то, что было им содеяно. – Обри посмотрел исподлобья на Чарльза. – Вы, сэр, видимо, полагали, что мистеру Фриману ничего не известно о ваших амурных делах. Вы ошибались. Нам известно имя женщины, с которой вы вступили в эти низкие отношения. У нас есть свидетель обстоятельств настолько непотребных, что я даже не рискую их обнародовать.
Чарльз густо покраснел. Мистер Фриман так и впился в него взглядом. Ему осталось лишь опустить глаза и мысленно послать проклятья Сэму. Тут подал голос Монтегью:
– Мой клиент пришел не затем, чтобы защищать свое поведение.
– Значит, вы не станете оспаривать иск?
– Как человек высокоавторитетный в нашей профессии вы должны понимать, что я не могу отвечать на этот вопрос.
Тут снова вмешался барристер Мерфи:
– Вы не станете оспаривать иск, если он будет подан?
– При всем уважении, сэр, я должен промолчать.
На губах барристера заиграла волчья ухмылка.
– Значит, мы не говорим о судебной тяжбе, мистер Монтегью.
– Мы можем продолжить, мистер Обри?
Мистер Обри глянул на барристера, и тот мрачно кивнул.
– Это не тот случай, мистер Монтегью, когда следовало бы до конца отстаивать свою позицию. – Он опять зашелестел бумагами. – Буду краток. Я ясно изложил мистеру Фриману свою позицию. За годы моей работы… долгие годы… я впервые столкнулся со столь вызывающим образцом бесчестного поведения. Даже если ваш клиент не осознавал всей суровости неизбежного наказания, я твердо считаю, что подобное злонамеренное поведение должно послужить уроком для остальных. – Он взял долгую паузу, чтобы его слова дошли до сознания. Щеки у Чарльза пылали, и он не мог с этим ничего поделать. Слава богу, мистер Фриман перестал сверлить его глазами, зато барристер Мерфи хорошо знал, как добивать смущенного ответчика. Как сказал бы восхищавшийся им младший коллега, его лицо приняло выражение василиска, где одинаково выразительно сочетались ирония и садизм.
А мистер Обри, несколько меняя тон, торжественно продолжил:
– Однако мистер Фриман по причинам, в которые я не стану вдаваться, решил проявить неожиданное для такого дела милосердие. Он не намерен, если его условие будет выполнено, немедленно подавать в суд.
Чарльз сглотнул и посмотрел на Монтегью.
– Мой клиент, не сомневаюсь, будет ему премного благодарен.
– Следуя неоценимому совету… – мистер Обри кивнул в сторону барристера, и тот кивнул в ответ, не сводя глаз с несчастного Чарльза, – …я подготовил документ о признании вины. Уточняю, решение мистера Фримана не подавать в суд строго зависит от подписания вашим клиентом этой бумаги, прямо сейчас, в присутствии всех свидетелей.
Он передал бумагу Монтегью, тот быстро глянул в нее и обратился к мистеру Обри:
– Могу я попросить пять минут, чтобы обсудить это с моим клиентом?
– Я удивлен, что в данном случае требуется какое-то обсуждение. – Мистер Обри несколько надулся, но Монтегью не отступал. – Ну хорошо, хорошо. Если вы настаиваете.
Чарльз и его поверенный снова оказались в мрачной комнате ожидания. Монтегью изучил документ и сухо передал его своему клиенту.
– Вот твое лекарство. Тебе придется его принять, мой дорогой.
И пока поверенный глядел в окно, Чарльз прочел свое признание вины.
Я, Чарльз Элджернон Генри Смитсон, будучи в полном здравии и ясном сознании, с единственной целью установить правду, признаю следующее:
1. Я дал брачный обет мисс Эрнестине Фриман.
2. Неповинная сторона (упомянутая мисс Фриман) не дала мне никого повода нарушить свою клятву.
3. Я был в полном объеме и во всех деталях извещен о ее положении в обществе, ее характере, ее приданом и перспективах еще до нашей помолвки, и то, что я узнал впоследствии о мисс Эрнестине Фриман, не отрицало и не противоречило сказанному ранее.
4. Я разорвал этот обет без каких-либо поводов или оснований, кроме моего собственного преступного эгоизма и безверия.
5. Я вступил в тайную связь с женщиной по имени Сара Эмили Вудраф, проживавшей в Лайм-Риджисе и Эксетере, и сделал все, чтобы об этой связи не узнали.
6. Мое поведение было бесчестным, и я навсегда утратил право считаться джентльменом.
Далее я признаю право потерпевшей стороны выдвинуть против меня обвинения sine die[128] и без предварительных условий.
Далее я признаю, что потерпевшая сторона вправе употребить сей документ по своему усмотрению.
Далее я заявляю, что я ставлю подпись по собственной воле, в полной мере понимая все перечисленные условия, полностью осознавая свое поведение и без какого-либо принуждения, без предварительного или будущего умысла, а также без права исправлять, опровергать, возражать или отрицать какие-либо пункты сего документа, ныне и впредь, соглашаясь со всеми перечисленными условиями.
– У тебя есть что сказать по этому поводу?
– Я полагаю, что вокруг этого текста были споры. Никакому адвокату не понравился бы шестой пункт. Если дойдет до суда, то можно доказывать, что ни один джентльмен, даже самый глупый, не сделал бы такого признания, только под давлением. Все в руках защитника. Так что эта бумага даже нам на руку. Я удивлен, что Обри и Мерфи пошли на это. Могу предположить, что все исходило от папы. Он пожелал вытереть об тебя ноги.
– Какая мерзость.
Казалось, Чарльз сейчас порвет бумагу на клочки. Монтегью осторожно забрал у него листок.
– Закон не озабочен выяснением истины, Чарльз. Пора бы уже это знать.
– А… «потерпевшая сторона вправе употребить сей документ по своему усмотрению»… как прикажете понимать?
– Например, разместить его в «Таймсе». Кажется, что-то подобное проделали несколько лет назад. Но у меня такое ощущение, что старина Фриман не желает предавать дело огласке. Если бы он хотел упрятать тебя за решетку, то вызвал бы в суд.
– Значит, мне следует подписать.
– Если ты настаиваешь, я могу попробовать смягчить отдельные формулировки… чтобы у тебя появились основания сослаться на смягчающие обстоятельства, если дело дойдет до суда. Но я бы тебе решительно не советовал. Их безапелляционный тон скорее играет тебе на руку. Лучше всего будет заплатить эту цену. Тогда, в случае чего, мы заявим, что документ был составлен чертовски жестоко.
Чарльз кивнул. Они немного постояли молча.
– Еще один момент, Гарри. Я хотел бы знать, в каком состоянии Эрнестина. Сам я не могу задать ему этот вопрос.
– Я попробую переговорить со стариком Обри по окончании. Он не такая уж скотина. Приходится подыгрывать папе.
Они вернулись, и признание было подписано – сначала Чарльзом, а затем всеми присутствующими. Исключительно стоя. А затем повисла неловкая пауза. И тут впервые заговорил мистер Фриман.
– Впредь, негодяй, не смейте омрачать мою жизнь. Если бы я был помоложе…
– Дорогой мистер Фриман!
Резкий окрик старика Обри заставил клиента умолкнуть. Чарльз, помешкав, кивнул двум поверенным и покинул комнату в сопровождении собственного. Уже за дверьми Монтегью ему сказал: