Несколько раз Чарльза так и подмывало прервать этот символ веры. Утверждения Сары казались ему ересью, но в глубине души только росло его восхищение еретичкой. Она была ни с кем не сравнима – сейчас особенно. Лондон и новый образ жизни незаметно изменили ее, отшлифовали словарь и акцент, обострили интуицию, придали еще большую ясность ви́дению, укоренили, чего не было раньше, концепцию жизни и ее роли в ней. Яркий наряд поначалу сбил его с толку. Сейчас же он осознал, что это лишь еще один фактор ее нового самосознания и самообладания. Униформа ей больше ни к чему. Он все это видел… и не видел. Он сместился ближе к центру комнаты.
– Но вы не можете отвергать то, для чего женщина была сотворена. А что взамен? Я не имею ничего против мистера… – он махнул рукой в сторону картины на мольберте, – …и его круга. Но вы не можете ставить свою службу им выше законов природы. – Он продолжал давить. – Я ведь тоже изменился. Я многое про себя понял… свою прежнюю фальшь. Я не ставлю никаких условий. Нынешняя мисс Сара Вудраф может оставаться такой же и в роли миссис Смитсон. Я вас не лишу вашего нового мира и удовольствия, которое вы от него получаете. Я всего лишь предлагаю раздвинуть границы вашего счастья.
Она отошла к окну, а он приблизился к мольберту, не спуская с нее глаз. Она полуобернулась.
– Вы не понимаете. Дело не в вас. Вы очень добры. А меня трудно понять.
– Я это уже слышал. Мне кажется, в вас говорит гордость.
– Речь о том, что я сама себя не всегда понимаю. И мне кажется, уж не знаю почему, но мое счастье зависит от этого непонимания.
Чарльз невольно улыбнулся.
– Какой абсурд. Вы мне отказываете, поскольку я могу помочь вам понять себя.
– Я вам отказываю, как отказала другому джентльмену, поскольку вы не понимаете, что для меня это не абсурд.
Она снова повернулась к нему спиной. У него забрезжила надежда – в том, как она сняла что-то с белой фрамуги, сквозило характерное смущение своенравного ребенка.
– Пустая увертка. Вы бы сохранили все свои тайны. Я бы считал это святым делом.
– Я не вас боюсь, а вашей любви. Мне ли не знать, что от этого «святого дела» ничего не остается.
Он ощущал себя человеком, которому отказали в получении огромного состояния из-за какой-то пустячной фразы в завещании, жертвой победы иррационального закона над разумным целеполаганием. Вот только она не намерена внимать разуму; может, перед чувством она окажется более отзывчивой? Поколебавшись, он решил поддавить.
– Вы меня часто вспоминали?
Она смерила его суховатым взглядом, словно предвидела направление новой атаки и в каком-то смысле даже этого желала. Но уже через миг она отвернулась к окну, устремив взор на соседние крыши.
– Да, поначалу я вас часто вспоминала. И потом, через полгода, когда впервые прочитала объявление в газете…
– Так вы были в курсе!
Но она твердо продолжала:
– Это и вынудило меня сменить место жительства и фамилию. Я навела справки и узнала, что вы не женились на мисс Фриман.
Он застыл в изумлении на долгих пять секунд, а она глянула на него исподтишка. В этом взгляде он как будто уловил торжество: она держала в запасе свою козырную карту и, еще хуже, выложив ее, теперь ждала, какой расклад у него на руках. Она тихо отступала, и в этой тишине было больше угрозы и откровенного безразличия, чем в самом перемещении. Он следил за ее движениями. И, кажется, наконец стал проникать в ее загадку. У него на глазах чудовищно извращалась сексуальная установка человеческого рода: идет битва не за любовь, а за владение территорией, и в этой битве он всего лишь пехотинец, просто пешка. Копаем глубже: дело не в том, что она ненавидит мужчин или презирает его больше других, ее маневры – это тоже оружие, еще один инструмент для достижения цели. Копаем еще глубже: ее так называемое обретенное счастье – не более чем ложь. В душе она продолжает страдать по-прежнему… вот ее сокровенная тайна, и она так боится, что он ее разгадает.
После затяжного молчания он произнес:
– Тогда вы не просто разрушили мою жизнь. Вы получили от этого удовольствие.
– Я понимала, что очередная наша встреча не принесет ничего, кроме несчастья.
– Лжете. Вы предвкушали мои страдания. Я думаю, вы и прислали моему поверенному это письмо. – Ее гневное отрицание во взгляде он встретил холодной гримасой. – Вы забываете, я отлично знаю… и заплатил за это высокую цену… какой вы умеете быть великолепной актрисой, когда вам надо. Могу догадаться, почему вы вызвали меня сюда – чтобы нанести coup de grace[145]. Очередная жертва. Я в последний раз утолил вашу ненасытную неженскую ненависть к мужскому полу… и теперь меня можно отпустить на все четыре стороны.
– Вы несправедливы.
Она произнесла это спокойным тоном, словно подтверждая его обвинения и, может быть, в глубине души, даже издевательски их смакуя. Он горько покачал головой.
– Нет. Все так, как я говорю. Вы не просто вонзили кинжал в мою грудь, вы еще с удовольствием его провернули. – Она на него таращилась, как загипнотизированная, словно против воли, такой дерзкий преступник в ожидании приговора. И он его произнес: – Наступит день, когда вас призовут к ответу за то, что вы со мной проделали. И если существует справедливость на небесах, то ваше наказание не ограничится даже вечностью.
Слова мелодраматичные, но иногда важны не сами слова, а вложенные в них чувства. Чарльз вложил все свое отчаяние, поэтому в них звучала трагедия. Она продолжала на него таращиться, и в ее глазах отражался выплеск его ярости. А потом вдруг поникла.
Его колебания продлились последнее мгновение. Его лицо напоминало дамбу, готовую обрушиться от грома вселенской анафемы. Но стоило ей повинно склонить голову, как челюсти его сомкнулись, он развернулся и зашагал прочь.
Она подхватила юбки одной рукой и бросилась следом. Он развернулся на звуки за спиной. Она в растерянности приостановилась, но уже в следующую секунду загородила ему выход.
– Я не могу вас отпустить с такими мыслями.
Ее грудь вздымалась, словно от нехватки дыхания, а взглядом она пыталась пригвоздить его к полу. Он сделал недовольный жест рукой, и тут она заговорила.
– В этом доме есть женщина, которая знает меня и понимает лучше всех на свете. Она хочет вас увидеть. Прошу вас, не отказывайте ей. Она вам объяснит мою природу… гораздо лучше меня. И вы поймете, что мое поведение по отношению к вам совсем не такое недостойное, как вы себе это представляете.
Он испепелял ее взглядом. Дамба вот-вот рухнет. Он предпринял нелегкую попытку взять себя в руки, загасить пламя, вернуть голосу ледяной оттенок… и ему это удалось.
– Я не верю своим ушам. Вы полагаете, что какая-то незнакомка оправдает ваше поведение в моих глазах. Так вот…
– Она ждет. Она знает, что вы здесь.
– Да будь она хоть сама королева! Я не желаю ее видеть.
– Я оставлю вас вдвоем.
Ее щеки пылали, почти как у него. В первый и последний раз в жизни у Чарльза появилось искушение применить физическую силу к слабому полу.
– Позвольте мне пройти!
Но она помотала головой. Слова уже не нужны, все решает воля. Сара стояла в напряженной, почти трагической позе, зато в ее глазах читалось нечто странное… между ними как будто повеяло ветерком из другого мира. Похоже, она поняла, что загнала его в тупик – напуган, не знает, что делать дальше, но при этом пропала враждебность. Словно за внешним фасадом теперь скрывалось любопытство: чем закончится эксперимент? Чарльз сдал назад. И опустил глаза. Вспышка ярости не отменяла убежденности, что он ее все еще любит, а если потеряет, то себе этого не простит. Он обратился к ее золотой броши.
– И как мне все это понимать?
– Джентльмен попроще уже давно бы догадался.
Он попытался что-то прочесть в ее глазах. Нет ли там озорного огонька? Вряд ли. Точно нет. Она выдержала его взгляд, а затем подошла к камину, где висел шнурок с колокольчиком. Путь свободен, но он не двигался с места, наблюдая за ней. «Джентльмен попроще…» И что теперь ему грозит? Другая женщина, знающая ее лучше, чем она сама… ненависть к мужчинам… обитатели этого дома… страшно даже подумать. Она дернула за шнурок колокольчика и снова подошла к нему.
– Сейчас придет. – Сара открыла дверь и бросила мимолетный взгляд. – Пожалуйста, выслушайте ее… и проявите уважение к ее возрасту и положению.
С тем и ушла. Но ее последние слова содержали важный ключ. Он сразу догадался, с кем ему предстоит увидеться. С сестрой хозяина, поэтессой (не стану больше скрывать ее имени), мисс Кристиной Россетти. Ну конечно! Разве не находил он в ее стихах, когда они изредка попадали ему в руки, загадочный мистицизм? Страстную недоговоренность, проявления закрытого и запутанного женского сознания, до абсурда запутавшегося в границах человеческой и божественной любви?
Он приоткрыл дверь. Сара стояла перед дверью в конце лестничной площадки, вот-вот войдет. Она обернулась в его сторону, и он уже открыл рот, чтобы что-то сказать. Но тут послышались шаги, кто-то поднимался по лестнице. Сара приложила палец к губам и скрылась за дверью.
После секундного колебания Чарльз вернулся в студию и подошел к окну. Теперь понятно, кто скрывается за ее философией жизни. Та, которую «Панч» назвал плачущей аббатисой, истеричной старой девой «Прерафаэлитского братства». Господи, какая нелегкая его сюда привела! Нет бы навести еще справки, прежде чем впутываться в эту дурацкую ситуацию! Но раз уж он здесь, то хотя бы можно с мрачным наслаждением подумать о том, как не дать этой поэтессе добиться своего. Ведь он для нее не более чем песчинка на пляже или скучный сорняк в этом экзотическом саду…
Послышались какие-то звуки. Чарльз обернулся с каменным лицом. Но это была не мисс Россетти. На пороге стояла девушка, встретившая его внизу. С крохой на руках. Видимо, она просто заглянула по дороге в детскую, так как дверь была открыта настежь. Она явно удивилась, увидев его одного.