– Юлек, я несколько в иной ситуации, чем ты.
– Так не упускай возможности ее использовать, – советовал он, допивая воду из бутылки.
«"Я тебя люблю" – кажется, я попалась на эту приманку», – призналась себе Клара.
Она начинала верить, что любовь способна рождаться заново. После одной появляется другая, и эта новая лучше и осторожнее.
В Варшаве она никуда не ходила с Юлеком, опасаясь встретить своих знакомых. Ресторанчики Дрездена, по которым они болтались, быстро ей наскучили. Но Юлеку нравились вся эта суета, шум, дым коромыслом. У стойки бара он чувствовал себя в своей стихии, шутил по-английски и по-немецки, помогая себе мимикой и жестами. Лицо Юлека располагало к доверию. Две едва зарождающиеся у рта морщинки говорили о его улыбчивости. Слушая кого-то, он прикрывал веки, укрощая свое неуемное юношеское любопытство.
Лицо Клары окаменело еще в детстве: вечно озабоченная мать не одобряла громкий смех и бурное выражение эмоций. Отсутствие излишней мимики уберегло Клару от морщин, и время лишь отшлифовало ее аккуратный нос, ее скулы, не изуродовав лицо отметинами зрелого возраста.
Они въехали на территорию Польши и окунулись в торжественное звучание литании «Санта, Санта», которую передавали по радио с перерывами на религиозные песнопения. В Варшаве на автомобилях развевались черные ленточки. Никто никому не сигналил, принуждая увеличить скорость, – как будто энергия большого города замедлила свой ритм и присоединилась к траурному потоку скорби.
Дома Клара застала беспорядок, распространившийся из мастерской Яцека по всей квартире. Разбросанные документы, коробки с недоеденной пиццей, одежда, подлежащая стирке. В порядке были только газеты у телевизора. На самом верху стопки – цветная фотография Иоанна Павла II. Телефон Яцека не отвечал.
– Не в Рим лее он поехал? – промелькнуло в мыслях у Клары.
Яцек ей звонил, когда она паковала вещи в Дрездене. Он не находил себе места – даже зашел в костел, что делал обычно лишь на Рождество и на Пасху. Клара черпала силы и находила утешение в вере во Время, которое представлялось ей таким же всемогущим, вездесущим и незримым, как Бог. Почитание этого божества заключалось в непрестанном ожидании. И Клара ждала – ждала выздоровления Яцека, ждала свидания с Юлеком, ждала собственного решения, как ей быть дальше.
Она слонялась по квартире, записывала сообщения мужу на автоответчик, разговаривала по телефону с подругой.
– Да что я буду тебе рассказывать, приезжай и сама все увидишь, – Иоанна приглашала ее в Ломянки, что в четырнадцати километрах от Варшавы, где она наконец-то нашла помещение для своей кондитерской.
Добираться было легко: трасса шла вдоль складов и бетонных бараков, которые, казалось, вырастали прямо из песка, как в странах третьего мира. К некоторым магазинам вели кривые дорожки из плавящегося на солнце асфальта.
– Тетя, тетя! – Михась играл гравием перед неприглядным одноэтажным домом с заплатами штукатурки. – У нас в трубах очень много «Кока-колы».
– Понятно, – Клара погладила его по голове и незаметно сунула ему в карман десять злотых.
– Тебе нравится? – приветствовала ее вопросом Иоанна. Она была в джинсовом комбинезоне и бандане на голове. – Здесь будет основное помещение. Деревянные стулья и столики, все в деревенском стиле, но в меру. Провансальские ткани, – рисовала она в воздухе.
Со стен, над которыми колдовали рабочие, летела пыль.
– Ты это купила?
– Нет, арендовала. Марек добавил денег.
Зубы ему сделали за полцены. Дантистка, с которой они подружились, уговорила и Иоанну немного исправить прикус по смехотворно низкой цене.
– Когда открытие? – Клара закашлялась.
– Надо еще подключить воду, – с досадой произнесла Иоанна и крикнула рабочим: – Если что, я у ворот! – Взяв Клару под руку, она повела ее по двору, окруженному бетонной стеной. – Вот проблема на мою голову с этой водой! А здесь будет парковка… – Она достала сигарету.
– Ты снова куришь?
– Не могу иначе, я брошу, брошу, как только спихну все это с плеч. Хозяин посоветовал выкопать колодец – это дешевле, чем проводить трубы с улицы. Бригада просверлила скважину, а санэпид запретил пользоваться. Нашли там бактерии коли. Сказали, что они здесь везде, потому что выгребные ямы не изолировали и не обеззараживали. Где ни копай – везде дерьмо, Польша стоит на собственном дерьме.
– Габрыся говорит, что даже неандертальцы не хотели жить в Польше, – поднял голову Михась от своих прорытых в гравии туннелей.
– Неандертальцы, – поправила его Иоанна. – У нас тогда были ледники.
– Ледники? Значит, было и мороженое? И они не захотели жить там, где мороженое? – удивился Михась.
– Ледники не имеют никакого отношения к мороженому, идиот! Это промерзшая земля, на которой нельзя жить.
– У нас, значит, были ледники, а где-то не было? И что, там было хорошо? – не унимался мальчуган.
– Ну вот, сейчас он умничает, а скоро будет орать. Радуйся, что у тебя нет детей, – вздохнула Иоанна и вдавила ногой в землю окурок и пустой коробок из-под спичек.
– Не знаю, теряю ли я что-нибудь…
Клара «рожала» вместе с подругой, вместе с ней переживала все болезни ее детей, их первые причастия, их бунты – и пришла к выводу, что воспитание – процесс, во-первых, долгий, во-вторых, несправедливый. Родители изначально приговорены к пожизненному отбыванию «наказания», и ошибки, совершенные ими по незнанию, впоследствии безжалостно извлекаются на свет Божий, чтобы свидетельствовать против них.
– Мисек, сбегай за зажигалкой. – Иоанна отослала сынишку, смекнув, что тот подслушивает.
Мальчуган поднялся с колен и неохотно направился к складу.
– Здорово вырос, – удивилась Клара.
Да, двое старших взрослели. Иоанне казалось, что, взрослея, они отдаляются от нее и Марека, «отрастают» от них. Они не такие, какими были в их возрасте родители, – сторонниками идей, провозглашенных поэтами и бунтарями, – мюзикл «Волосы», Герберт[64]… В комнате Габрыси висели постеры попсовых «звезд», рекламирующих консьюмеризм. Боб Дилан пропагандировал свободу, а не картофель фри. Качмарски[65] не расхваливал бы ни спортивные ботинки, ни страховую компанию. Он предпочел бы вырвать себе изъеденное раком горло, чем жить без песни. На первую часть «Матрицы», не лишенную духовного содержания, они ходили всей семьей; и что тут поделаешь, если впоследствии ее герои опустились до торговли пивом и автомобильными двигателями. Иоанна не питала иллюзий, что ее младший, Мацюсь, каким-то чудом избежит этого идиотизма, жертвой которого стало целое поколение. Он уже подражал старшим сестре и брату – пялился в телевизор, тянул ручки за ломтиками фри из «Макдональдса». В его маленькой головке, покрытой светлым пушком, уже боролись между собой фирменные лейблы. В нейронах его невинного мозга навсегда застолбили себе место мировые гиганты «Дисней», «Лего»… Иоанна была самой что ни на есть обыкновенной беспомощной матерью, втайне мечтающей о решении проблемы одним махом: с утра она просыпается, включает телевизор, а там – террористическое покушение на MTV и прочий болтливый сброд с остальных каналов; их разбивают на пиксели, безвозвратно рассыпают на фотоны, и вместе с ними взрываются человечки X, мелькающие на каналах «Zip Zap», «Cartoon», «Kids Fox», и японские ужастики. Короткая атомная вспышка, на пустых экранах – снегопад, и к концу шоу-апокалипсиса скелетообразные Барби обрастают пухленькими тельцами, Винни-Пух восстает из силиконового анабиоза и снова становится плюшевым медвежонком… Есть и другое решение: родить маленького и не повторять с ним ошибок, допущенных при воспитании Габрыси, Михася и Мацека.
– Мы с Мареком думаем, не завести ли нам четвертого ребенка. – Иоанна, вся в строительной пыли, выглядела счастливой.
– «Мы с Мареком думаем»?…
Клара, не желая омрачать настроение подруги, не стала напоминать о ее же собственных жалобах: «Марек ни о чем не беспокоится, а я на всю жизнь в плену горшков и пеленок».
– Меня ужасно потрясла смерть Папы. Даже не могу тебе объяснить… Ты не была здесь в тот момент, и вообще ты не очень-то верующая… Марек тоже изменился. Только сейчас я поняла, как сильно он меня любит. Человек должен созреть, дорасти до некоторых решений…
– Иося, умер Папа – и поэтому вы решаетесь на нового ребенка?
Со стороны склада послышались удары в стену.
– Лучшее, что у нас с Мареком есть, – это дети. Красивые, здоровые…
– Ну, решили так решили. Ты не обязана передо мной оправдываться. Но ты боялась, что Марек может потерять работу…
– Все как-то прояснилось… Нужно довериться жизни. После смерти такого человека, – по пыльным щекам Иоанны заструились слезы, – некоторые вещи видишь иначе. Правда. То, что действительно важно… Если бы у нас были условия, я бы и семерых завела. Нет ничего прекраснее детей.
Клара обняла ее, не будучи уверенной, в чем она поддерживает подругу – в ее трауре или в стремлении к материнству. Прибежал Михась с зажигалкой, загребая слишком длинными ногами. Кларе стало стыдно за десятку, которую она сунула ему в карман куртки, и она вложила ему в другой карман бумажку в пятьдесят злотых. Теперь в карманах воцарилась симметрия, но это не вернуло Михасю утраченной естественной гармонии, гибкости и искренней детской благодарности. Бросив взгляд на мать, он, краснея, поцеловал Кларе руку.
Всю неделю – от смерти Папы до его похорон – Клара жила в атмосфере коллективной одержимости. Пациенты то и дело говорили о чудесах, почти чудесах и чудесных обращениях в веру. Некоторые отменяли визиты, стесняясь лечиться по методикам Востока перед лицом трагедии Запада. Согласно пророчествам, Иоанн Павел II – последний белокожий преемник святого Петра. Следующим должен был быть негр.
Везде были вывешены фотографии измученного болезнью Войтылы. Клара оценивала его вид с точки зрения медика и, зная, как долго длилась убийственная агония, восхищалась силой духа Папы. Она без конца ловила его проницательный взгляд с более ранних снимков, выставленных в витринах магазинов, напечатанных в газетах. Нет, ей не казалось, что Папа ее преследует, – она еще была в здравом рассудке. Это ведь не Иоанн Павел II побуждал ее к поискам истины – кто она, чего она хочет? Клара по своей воле размышляла об этом – и дома с Яцеком, и в постели с Юлеком.