Рассказ Шарлотты Мюллер, опубликованный 28 октября 1944 года в газете «Фёлькишер Беобахтер»: «В субботу, 21 октября, было очень туманно. Мы покинули дом, потому что слышали, что большевики приближаются. Не успели мы отойти и на сто метров, как нас окружили русские, стреляя и крича “Стой!” Они сорвали с моего отца часы, отобрали у него складной ножик и трубку. Нас заперли в нашей гостиной. Когда мы вышли во двор, они снова начали стрелять. Мою мать легко ранило в плечо. Через четверть часа другие большевики привели нашего соседа Карла Шютца, 76-летнего старика. Он был ранен в руку и истекал кровью. Затем они снова забрали Шютца и заперли нас в гостиной. Советские уже успели к этому времени перерыть все шкафы, разбить лампы и окна. Они сели за стол и приказали подать им мяса. Потом снова и снова требовали шнапса. Пока мы сидели в гостиной, они обыскали наши комнаты и забрали себе все, что им могло пригодиться».
Рассказ бывшего бойца фольксштурма Карла Потрека, записанный в 1953 году:
«Мой взвод фольксштурма получил приказ следовать в Неммерсдорф для расчистки и наведения порядка. Уже перед Неммерсдорфом нам попадались перевернутые телеги и разбросанный багаж беженцев. В самом Неммерсдорфе мы увидели целый обоз, раздавленный танками. То, что от него осталось, лежало на обочине дороги либо в канаве. Багаж был разграблен и растоптан, то есть полностью уничтожен.
На краю деревни со стороны Зоденена <…> стояла повозка, на которой были распяты четыре нагие женщины. Их руки были прибиты гвоздями. За площадью с памятником неизвестному солдату, рядом с большим трактиром “Красная кружка” есть сарай. На каждой створке ворот было распято по нагой женщине, прибитой гвоздями за руки. В домах мы нашли в общей сложности 72 женщины вместе с детьми и одного старого мужчину 74 лет. Все они были мертвы, почти все убиты самым зверским образом, не считая некоторых, застреленных выстрелами в затылок. Среди мертвых находились грудные дети, чей череп был раздроблен твёрдым предметом. В одной из комнат мы обнаружили сидящую на диване слепую женщину 84 лет. У ней отсутствовала половина головы, отрубленная, очевидно, топором или лопатой сверху и до шеи.
Мы собрали трупы на деревенском кладбище, где они остались лежать в ожидании иностранной медицинской комиссии, о скором прибытии которой нас известили. Тела пролежали три дня, но комиссия так и не появилась. К этому времени из Инстербурга приехала медсестра, искавшая своих родителей. Она нашла 72-летнюю мать и 74-летнего отца – единственного мужчину среди убитых. Она же сообщила, что все убитые были жителями Неммерсдорфа.
На четвёртый день тела похоронили в двух могилах. На следующий день приехала медицинская комиссия, и могилы пришлось раскапывать. Чтобы вытащить трупы, задействовали подмости и ворота от сараев. Комиссия исследовала тела и установила, что все женщины, включая девочек 8–12 лет и 84-летнюю слепую старуху, были изнасилованы. После осмотра они были окончательно преданы земле».
Повторим заглавие книги, из которой приведены эти свидетельства: «Великая оболганная война – 2. Нам не за что каяться!»
В этой же статье, «Неммерсдорф: между правдой и пропагандой», Петров пишет о рапорте командира 25-й танковой бригады полковника Булыгина, написанном 21 октября, в котором полковник докладывал, что «его соединение очистило Неммерсдорф от пехоты противника и местных жителей».
«Хотя слово “очистка” на военном жаргоне не подразумевает обязательную физическую ликвидацию», оговаривается Петров, и «требование освободить полосу боевых действий от местного населения является вполне ординарным и не раз встречается во фронтовых приказах», он признаёт, что «в этом случае его следует трактовать буквально». Петров пишет, что «если в каких-то архивах и содержатся доклады особистов о случившемся в Неммерсдорфе, то историки доступа к ним пока не получили». Поэтому «имеющиеся на данный момент материалы практически не позволяют усомниться в том, что убийство гражданских лиц в Неммерсдорфе – дело рук солдат и офицеров Красной армии»[44].
Пока российские архивы о событиях в Неммерсдорфе не рассекречены (70-летним молчанием подтверждая давно известные факты), в Германии в 2002 году вышел на экраны страны документальный фильм Михаэля Фогта «Неммерсдорф 1944. Правда о советском военном преступлении». С экрана обратились к зрителям очевидцы давних событий, среди них – немецкие солдаты, освобождавшие Неммерсдорф.
В России фильм «не заметили». СМИ промолчали, не пытаясь опровергнуть и для установления истины переговорить со здравствующими российскими ветеранами 25-й танковой бригады полковника Булыгина. Зачем? И так всё ясно. Нам не за что каяться!
Макс Гастингс в книге «Армагеддон», описывая вторжение Красной армии в восточные районы Германии в октябре 1944-го, помимо рассказа об изнасилованных женщинах, распятых на дверях сараев и перевернутых телегах, упоминает о расстреле сорока французских военнопленных, работавших в окрестных хуторах, которых, не разобравшись, кто они и откуда, пьяные «освободители» расстреляли. Та же судьба, пишет он, постигла немецких коммунистов, вышедших встречать «освободителей» и наивно демонстрирующих им сохранённые в подполье билеты германской компартии.
О садизме и бессмысленной жестокости, проявленной красноармейцами, о массовых изнасилованиях немок говорить запрещалось как в СССР, так и в ГДР. Жители восточных провинций Германии, оказавшиеся в конце войны в советской зоне оккупации, смогли рассказать о пережитом лишь после падения Берлинской стены и объединения Германии. В Советском Союзе одной из первых газет, написавшей о зверствах красноармейцев, была «Комсомольская правда», опубликовавшая 26 апреля 1991 года очерк о немецком мальчике, Вилли Драугеле, жителе Кенигсберга, оставшемся сиротой после изнасилования и убийства его двух сестёр. Как это происходило, в следующей главе рассказывает очевидец…
Восточная Пруссия. Февраль 1945-го
Действительно ли «нам не за что каяться?»
Леонид Рабичев, художник, поэт, в годы войны лейтенант, командир взвода связи 31-й армии, отметивший в 2016-м 93-летие, один из немногих доживших до наших дней свидетелей победного марша покорителей Восточной Пруссии[45]:
«<…> заходим в дом. Три большие комнаты, две мёртвые женщины и три мёртвые девочки. Юбки у всех задраны, а между ног донышками наружу торчат пустые винные бутылки. Я иду вдоль стены дома, вторая дверь, коридор, дверь и ещё две смежные комнаты. На каждой из кроватей, а их три, лежат мёртвые женщины с раздвинутыми ногами и бутылками. Ну, предположим, всех изнасиловали и застрелили. Подушки залиты кровью. Но откуда это садистское желание – воткнуть бутылки? <…> что-то вроде соревнования: кто больше бутылок воткнёт, и ведь это в каждом доме. <…> Это пехотинцы, танкисты, миномётчики. Они первые входили в дома».
Старшие офицеры поощряли насилия и убийства. Зачастую инициатива исходила от них. В следующем эпизоде полковник командует расправой на шоссе[46]:
«<…> в Восточной Пруссии настигли эвакуирующееся <…> гражданское население. На повозках и машинах, пешком – старики, женщины, дети <…> медленно, по всем дорогам и магистралям страны уходили на запад. Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты нагнали их, чтобы освободить путь, посбрасывали в кюветы на обочинах шоссе их повозки с мебелью, саквояжами, чемоданами, лошадьми, оттеснили в сторону стариков и детей и <…> тысячами набросились на женщин и девочек. Женщины, матери и их дочери, лежат справа и слева вдоль шоссе, и перед каждой стоит гогочущая армада мужиков со спущенными штанами. Обливающихся кровью и теряющих сознание оттаскивают в сторону, бросающихся на помощь им детей расстреливают. Гогот, рычание, смех, крики и стоны. А их командиры, их майоры и полковники стоят на шоссе, кто посмеивается, а кто и дирижирует, нет, скорее регулирует. Это чтобы все их солдаты без исключения поучаствовали.
<…> Потрясенный, я сидел в кабине полуторки, шофёр мой, Демидов, стоял в очереди <…> и я понимал, что война далеко не всё спишет. Полковник, тот, что только что дирижировал, не выдерживает и сам занимает очередь, а майор отстреливает свидетелей, бьющихся в истерике детей и стариков. (Выделено мной. – Р.Г.)
– Кончай! По машинам! А сзади уже следующее подразделение. И опять остановка, и я не могу удержать своих связистов, которые тоже уже становятся в новые очереди, а телефонисточки мои давятся от хохота, а у меня тошнота подступает к горлу. До горизонта между гор тряпья, перевернутых повозок – трупы женщин, стариков, детей».
Офицеры Солженицын, Копелев, Рабичев… не могли этому помешать, но для истории они оставили документальные свидетельства. Рабичев, из главы «Самое страшное», о совершённом на его глазах групповом изнасиловании и убийстве двух шестнадцатилетних девочек. Солдатами командует майор штаба 31-й армии:
«Получаем команду расположиться на ночлег. Это часть штаба нашей армии: командующий артиллерии, ПВО, политотдел. Мне и моему взводу управления достается фольварк в двух километрах от шоссе. Во всех комнатах трупы детей, стариков, изнасилованных и застреленных женщин. Мы так устали, что, не обращая на них внимания, ложимся на пол между ними и засыпаем.
<…> На ступеньках дома стоит майор А., а два сержанта вывернули руки, согнули в три погибели тех самых двух девочек, а напротив – вся штабармейская обслуга – шоферы, ординарцы, писари, посыльные.
– Николаев, Сидоров, Харитонов, Пименов… – командует майор А. – Взять девочек за руки и ноги, юбки и блузки долой! В две шеренги становись! Ремни расстегнуть, штаны и кальсоны спустить! Справа и слева, по одному, начинай!
А. командует, а по лестнице из дома бегут и подстраиваются в шеренги мои связисты, мой взвод. А две