Политбюро даст детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против шуйских мятежников, сопротивляющихся помощи голодающим, был проведен с максимальной быстротой и закончился не иначе как расстрелом<…> чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше.
<…> Для наблюдения за быстрейшим и успешнейшим проведением этих мер назначить тут же на съезде, т. е. на секретном его совещании, специальную комиссию <…>без всякой публикации об этой комиссии, с тем чтобы подчинение ей всех операций было обеспечено и проводилось не от имени комиссии, а в общесоветском и общепартийном порядке<…>»
По такому же принципу осуществляли в Пруссии этническую чистку территорий, аннексируемых Советским Союзом. Глашатаем устных распоряжений начать террор против гражданского населения, сам того не подозревая, стал Эренбург. Его статьями, призывающими к кровавой и беспощадной мести, политработники настраивали бойцов, но, когда настало время поубавить пыл и с длинного поводка перейти на короткий, «пламенному агитатору» моментально закрыли рот.
Письменных директив об изгнании немцев, возможно, и не было. Устные установки и статьи Эренбурга в армии воспринимались по-разному, в зависимости от культуры и воспитания начальника конкретного воинского подразделения. Одни – выставляли караулы, вооружённые патрули и оказывали помощь гражданскому населению, другие – лично возглавляли преступную бойню. Были командиры, жёстко пресекавшие насилие и лично расстреливавшие насильников (ходил слух о некоем комдиве, расстрелявшем лейтенанта, насиловавшего вместе со своими солдатами немецкую женщину), а были и те, кто молча наблюдал за творящимися в войсках безобразиями (в первую очередь это относится к командующим фронтами, маршалам Победы, получившим эти устные распоряжения).
Впрочем, и маршалов осуждать нельзя. Если действительно была устная директива, они обязаны были её выполнить, помня, что неприкасаемых нет: из пяти первых маршалов Красной армии трёх – Блюхера, Тухачевского и Егорова – от Кремля до Лубянки и расстрельного приговора отделял всего лишь один шаг. Все помнили непредсказуемый стиль руководства товарища Сталина: жёсткая, насильственная коллективизация, а затем статья с осуждением перегибов на местах с наказанием особо ретивых исполнителей.
В мае 1945-го это произошло в Германии. Сначала поводок отпустили, затем его пару раз дёрнули и перешли с «мягкого» на «строгий» ошейник. А наводить порядок маршал Жуков умел – лично расстреливал провинившихся командиров! Насилие прекратилось, когда публично расстреляли перед строем пару десятков насильников, прекратили выдавать водку, вывели войска из города в специально созданные гарнизоны и выставили охрану. Как легко навести в войсках дисциплину, если того хотеть! Об одном таком случае, произошедшем в Румынии (и по румынкам прошлись детородным органом!), рассказал бывший танкист, комбат Брюхов[93]:
Командир танка, лейтенант, вместе со своим механиком попытался изнасиловать румынскую девушку, а когда та, выскочив в окно, бросилась бежать, срезал её короткой автоматной очередью. Все в полку знали: лейтенант Иванов озверел, после того как, освобождая Белгородчину, заехал в родную деревню и узнал, что румыны (именно румыны!) загнали семьи коммунистов в сарай – среди них была его жена и двое детей, – облили горючим и подожгли. Праведным был его гнев, заслуживал он снисхождения и отправки в штрафбат, но в неудачное время схватился за оружие: как раз появился приказ прекратить насилие и убийства мирных жителей, и отдано распоряжение для устрашения провести показательный суд. Выстроили танковую бригаду и на глазах родителей убитой румынки, при гробовом молчании бригады, сочувствующей лейтенанту, по приговору военного трибунала он получил пулю в затылок. После этого случая, писал Брюхов, эксцессов с местным населением в бригаде не было. Каким бы ни был гнев, проявлялся он только на поле боя и в матерных вольностях языка в пьяном застолье.
Женщина в Будапеште
В 1991 году в Будапеште изданы мемуары психолога Алэн Польц «Женщина и война»[94], рассказывающие о событиях, вошедших в учебники советской истории как «освобождение Венгрии», декабрь 1944 – февраль 1945 года. Для Алэн Польц это болезненные и трагические месяцы, когда офицеры и солдаты 2-го и 3-го Украинского фронтов маршалов Малиновского и Толбухина убивали и насиловали венгерских женщин. Не укладывается бандитизм (иное слово подобрать трудно) «освободителей» в схему праведной мести. Это уже не Германия, которая должна заплатить по римскому счёту, это Венгрия. Её книга, как и книга берлинской журналистки Марты Хиллерс «Женщина в Берлине», автобиографическая. Разные страны, разные столицы, судьба женщин одна и та же. «Frau ist Frau».
Алэн Польц во время вступления советских войск в Венгрию исполнилось 22 года. Несколько отрывков из её воспоминаний. Комментарии к ним не нужны.
«Ещё в Будапеште я видела плакаты, на которых советский солдат срывает крест с шеи женщины. Я слышала, они насилуют женщин. Читала и листовки, в которых говорилось, что творят русские. Всему этому я не верила, думала, это немецкая пропаганда. Я была убеждена: невозможно представить, чтобы они валили женщин на землю, ломали им позвоночник и тому подобное. Потом я узнала, как они ломают позвоночник: это проще простого и получается не нарочно <…>
<…> Потом я пошла одна. Повязала голову платком и отправилась в комендатуру. Там сидела целая толпа народу, все ждали своей очереди. Среди них была девочка с окровавленной головой, одна прядь волос вырвана. Вид у неё был жалкий, подавленный. “Из-под русских её вытащили”, – сказала её мать. Я не поняла, спросила: “Из-под машины?” Женщина разозлилась: “Вы что, ненормальная? Не знаете, что они делают с женщинами?”
Я слушала, о чём говорят вокруг. Кому из женщин сломали позвоночник, кто потерял сознание, у кого не могут остановить кровь, кого из мужчин застрелили за то, что он пытался заступиться за жену <…>
<…> Очнулась я в большой внутренней комнате декана. Стекла были выбиты, окна заколочены, на кровати не было ничего, кроме голых досок. Там я лежала. На мне был один из русских. Я услышала, как с потолка громом ударил женский крик: мама, мамочка! Потом до меня дошло, что это мой голос и кричу я сама.
Как только я это поняла, я перестала кричать и лежала тихо, неподвижно. Я пришла в сознание, но не чувствовала своего тела, как будто оно затекло или замерзло. Да мне, наверно, в самом деле было холодно – голой ниже пояса, в нетопленой комнате без окон. Не знаю, сколько русских насиловали меня после этого, не знаю, сколько их было до этого. Когда рассвело, они меня оставили. Я поднялась. Двигаться было трудно. У меня болела голова и всё тело. Сильно текла кровь. Я не чувствовала, что меня изнасиловали; ощущала только, что избита, искалечена. Это не имело никакого отношения ни к ласкам, ни к сексу. Это вообще ни на что не было похоже. Просто сейчас, когда пишу эти строки, я понимаю, что слово точное – насилие. Вот чем это было.
Не помню, тогда или в другой раз, но они увели с собой всех. <…> Я ещё могла это вынести, ведь я была уже замужняя женщина, но Мина – она была девственницей. Проходя по дому, я набрела на неё, услышав плач; она лежала на цементном полу в какой-то каморке. Я вошла к ней. “Налево лучше не выходить, – сказала она, – там ещё русские есть, они опять на нас накинутся”. <…>
<…> И к гинекологу мне так и не удалось её отвести, а ведь её заразили, заразили нас всех. Разве узнаешь, когда и кто?
Другой раз ночью к нам ворвался целый отряд, тогда нас повалили на пол, было темно и холодно, вокруг стреляли. В памяти осталась картина: вокруг меня сидят на корточках восемь – десять русских солдат, и каждый по очереди ложится на меня. Они установили норму – сколько минут на каждого. Смотрели на наручные часы, то и дело зажигали спички, у одного даже была зажигалка – следили за временем. Поторапливали друг друга. Один спросил: “Добре робота?”
Я лежала, не двигаясь. Думала, не выживу. Конечно, от этого не умирают. Если только не ломается позвоночник, но и тогда умираешь не сразу.
Сколько прошло времени и сколько их было – не знаю. К рассвету я поняла, как происходит перелом позвоночника. Они делают так: женщину кладут на спину, закидывают ей ноги к плечам, и мужчина входит сверху, стоя на коленях. Если налегать слишком сильно, позвоночник женщины треснет. Получается это не нарочно: просто в угаре насилия никто себя не сдерживает. Позвоночник, скрученный улиткой, все время сдавливают, раскачивают в одной точке и не замечают, когда он ломается. Я тоже думала, что они убьют меня, что я умру в их руках. Позвоночник мне повредили, но не сломали. Так как в этом положении всё время трёшься спиной о пол, кожа со спины у меня была содрана, рубашка и платье прилипли к ссадине – она кровоточила, но я обратила на это внимание лишь потом. А тогда не замечала этого – так болело всё тело».
За время проведения Будапештской операции с 29 октября 1944 по 13 февраля 1945 погибло 80 026 солдат и офицеров Красной армии. Ранения получили 240 056 человек.
По состоянию на 1 января 1995-го медалью «За взятия Будапешта» награждено 362 050 человек. Помните цепляющую за душу песню Блантера на стихи Исаковского? «Хмелел солдат, слеза катилась, / Слеза несбывшихся надежд. / И на груди его светилась/ Медаль за город Будапешт».
Не хочется думать, читая воспоминания Алэн Польц, сколько среди медаленосцев оказалось насильников. Такой статистики не существует, и хочется верить, что их не было среди 80 тысяч погибших. Они погибли героями. Хотя нередко бывало, что это одно и то же лицо.
Женщина в Белграде
На этот раз воспоминания мужчины, Милована Джиласа (Milovan Djilas), члена ЦК КПЮ с 1937 года, члена президиума Антифашистского вече народного освобождения Югославии с 1943 года и одного из организаторов партизанского движения.