Соларёва: «С раннего-раннего детства, с семейных праздничных застолий, когда в родительском доме моего отца собиралась вся семья Соларёвых, я знала, что мой дед был в плену. Каков бы ни был повод для застолья, после нескольких рюмок и тоста за погибших и – отдельно! – за погибших в плену, дед всегда затягивал: “22 июня, ровно в 4 часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война…” Потом он плакал, пил, опять пел, опять пил, пока не опустошалось всё, что было»[18].
Через много лет она узнала от мамы правду о своём деде. В первом же бою он попал в плен, раненым и контуженным, но ему повезло. Немцы не знали, что делать с тремя миллионами пленных, свалившимся им на голову в первые месяцы войны, где взять столько продовольствия, как избежать эпидемий, и поначалу предлагали местным жителям забирать домой своих родственников. Когда он оглохший, онемевший, страдающий от безумной боли лежал на земле за колючей проволокой среди тысяч таких же, как и он, пленных красноармейцев, появилась какая-то женщина, указавшая на него охранникам. Он ничего не соображал. Она подняла его с земли, привела в дом на хуторе, отмыла, выходила, постепенно к нему вернулись слух, речь, он стал помогать ей по хозяйству, и… они зажили семьей. Затем дед ушёл в лес к партизанам; когда мог, наведывался на хутор. Партизанская бригада влилась позже в состав Красной армии, дед дошёл до Берлина и даже расписался на здании Рейхсканцелярии, а после Победы вернулся к партизанской жене, с которой нажил двоих детей. Через год дед надумал поехать на Урал, объяснить жене, что другой женщине обязан жизнью, повиниться, попросить прощения, повидать детей и… проститься. Приехав, увидел шестерых детей. «Простите, если сможете», – написал дед в письме, ушедшем партизанской жене, а дальше писала уже его жена, благодарившая незнакомую женщину, спасшую отца её шестерых детей от неминуемой смерти. Она писала, что он навсегда останется отцом для нажитых с ней детей, они всегда могут приехать и жить с ним, сколько пожелают. Ответа он не дождался. Через некоторое время дед отправил партизанской жене ещё одно письмо, вернувшееся за отсутствием адресата. Дети войны его никогда не разыскали…
Ещё одна жизненная драма. Сколько их было в семьях, разлученных войной! Любовь, секс, дети войны – всё вперемешку.
…А племенной бык своё дело знал, после войны у Соларёвых родилось ещё четверо – два мальчика и две девочки. Бабушке в награду достался полный комплект орденов материнской Славы и золотая звезда «Мать-героиня».
Пешки Отечественной войны
Война для военных историков – карты сражений, детали боёв, маневры войск, приказы и директивы командования, количество войск и вооружений, переговоры на высшем уровне глав правительств и государств, в том числе закулисные, после которых войска, как фигуры и пешки, перемещаются на шахматной доске, называемой «театр военных действий».
Для писателя война – калейдоскоп событий, пронзительные человеческие истории и стрессовые ситуации, в которых проявляется истинный характер. Трагедия, любовь, измена, героизм, самопожертвование, трусость, предательство. Всё переплетено. Реальные истории невероятные, сюжеты неисчерпаемые, каждая судьба – книга.
…Шахматный король – фигура на шахматной доске неприкосновенная. Пешки никто не считает. Пехотинцами шахматной доски жертвуют (часто даже не задумываясь), приговаривая: «Пешки не орешки».
Советские маршалы воспринимали человеческие жизни как шахматные фигурки. Триста тысяч пешек пожертвовал гроссмейстер Жуков на Зееловских высотах, бросив пехоту на минные поля, трупами разминировав дорогу ладьям, танковым корпусам.
Наши пешки…
Светлана Алексиевич записала их исповеди. Их осталось немного, пешек Великой Отечественной…
Ветераны, создавшие после войны семью и устроившие личную жизнь, вытеснили из памяти тягостные воспоминания. У женщин, оставшихся одинокими, фронтовая любовь – неизвлекаемый из сердца осколок, с которым они живут, не желая расстаться, потому как даже подобия любви в послевоенной жизни у них не было.
Одна из таких «забытых девчонок», рассказывая свою историю, поведала об атмосфере, в которой женщины находились на передовой[19].
«Про любовь спрашиваете? Я не боюсь сказать правду… Я была пэпэже, то, что расшифровывается “походно-полевая жена”. Жена на войне. Вторая. Незаконная.
Первый командир батальона…
Я его не любила. Он хороший был человек, но я его не любила. А пошла к нему в землянку через несколько месяцев. Куда деваться? Одни мужчины вокруг, так лучше с одним жить, чем всех бояться. В бою не так страшно было, как после боя, особенно когда отдых, на переформирование отойдём. Как стреляют, огонь, они зовут: “Сестричка! Сестрёнка!”, а после боя каждый тебя стережёт… Из землянки ночью не вылезешь… Говорили вам это другие девчонки или не признались? Постыдились, думаю… Промолчали. Гордые! А оно всё было… Потому что умирать не хотелось. Было обидно умирать, когда ты молодой… Ну и для мужчин тяжело четыре года без женщин… В нашей армии борделей не было, и таблеток никаких не давали. Где-то, может, за этим следили. У нас нет. Четыре года… Командиры могли только что-то себе позволить, а простой солдат – нет. Дисциплина. Но об этом молчат… Не принято. Нет… Я, например, в батальоне была одна женщина, жила в общей землянке. Вместе с мужчинами. Отделили мне место, но какое оно отдельное – вся землянка шесть метров. Я просыпалась ночью оттого, что махала руками. То одному дам по щекам, по рукам, то другому. Меня ранило, попала в госпиталь и там махала руками. Нянечка ночью разбудит: “Ты чего?” Кому расскажешь?
Первого командира убило осколком мины.
Второй командир батальона…
Я его любила. Я шла с ним в бой, я хотела быть рядом. Я его любила, а у него была любимая жена, двое детей. Он показывал мне их фотографии. И я знала, что после войны, если останется жив, он вернётся к ним. В Калугу. Ну и что? У нас были такие счастливые минуты! Мы пережили такое счастье! Вот вернулись… Страшный бой… А мы живые… У него ни с кем такое не повторится! Не получится! Я знала… Я знала, что счастливым он без меня не будет. Не сможет быть счастливым ни с кем так, как мы были с ним счастливы на войне. Не сможет… Никогда!
В конце войны я забеременела. Я так хотела… Но нашу дочку я вырастила сама, он мне не помог. Палец о палец не ударил. Ни одного подарка или письма. Открыточки. Кончилась война, и кончилась любовь. Как песня… Он уехал к законной жене, к детям. Оставил мне на память свою фотокарточку. А я не хотела, чтобы война кончалась… Страшно это сказать… Открыть своё сердце… Я – сумасшедшая. Я любила! Я знала, что вместе с войной кончится и любовь. Его любовь… Но всё равно я ему благодарна за те чувства, которые он мне дал и я с ним узнала. Вот я его любила всю жизнь, я пронесла свои чувства через годы. Мне уже незачем врать. Я уже старая. Да, через всю жизнь! И я не жалею.
Дочь меня упрекала: “Мама, за что ты его любишь?” А я люблю… Недавно узнала: он умер. Я много плакала… И мы даже из-за этого поссорились с моей дочерью: “Что ты плачешь? Он для тебя давно умер”. А я его и сейчас люблю. Вспоминаю войну как лучшее время моей жизни, я там была счастливая…
Только, прошу вас, без фамилии. Ради моей дочери…»
Слова «вспоминаю войну как лучшее время моей жизни» поражают чудовищной искренностью. Непостижима и неизмерима сила любви, если тяжкие испытания, море крови, гибель друзей и смерть, ежечасно поджидающая, названы «лучшим временем моей жизни». Разумом понять невозможно. Но нужно ли силиться понять, уразуметь и всё разложить по полочкам с вердиктом социального психолога или психотерапевта? Разум и сердце – антагонисты. Сердце болит и ноет, радуется и грустит вопреки разуму.
Книги о войне пишутся для мужчин. Правда, которую мужская литература о войне обошла стороной и о которой солдатки старались забыть: днём женщины воевали, в окопах по ночам отбивалась от приставал. С наступлением сумерек между женщинами и мужчинами пролегала линия фронта. Санинструктор, сестра милосердия, нашла этому оправдание и даже пожалела солдат, на четыре года оторванных от семей: «Вот если бы были у нас бордели…»
О японских «станциях комфорта», о немецких, итальянских и американских солдатских публичных домах – разговор впереди. Не хочется упрощать проблему, но невольно возникает вопрос: не по этой ли причине в других воюющих армиях не было массовых принуждений к сексу и преступлений на сексуальной почве в отношении «своих» женщин? «Нашим» женщинам полегчает, когда армия пересечёт государственную границу и настанет черёд иноземок и остарбайтеров. Их насиловали открыто, без опасения оказаться в штрафбате.
«Дело» Елены Боннэр
В 1983 году, когда травля академика Сахарова и его жены, Елены Боннэр, достигла апогея, на книжных прилавках появилась книга доктора исторических наук Николая Яковлева «ЦРУ против СССР» (учёное звание подкрепляло «научную ценность» работы). В «солидном труде» рассказывалось о заговоре, жертвой которого стал доверчивый академик-вдовец, по сути дела ребёнок, кроме теоретической физики, ничего в жизни не понимающий. Коварная женщина (через каждые два слова подчеркивалась её национальность) водит рукой «академика-подкаблучника», иногда она его даже бьёт, заставляя участвовать в антисоветских действиях, и, чтобы усилить эффект разоблачений и подчеркнуть аморальность безнравственной женщины-дьявола (именно такой заказчик представлял её обывателю), Яковлев запустил руки в её личную жизнь. В этой книге (по ней был снят одноименный фильм) Елена Боннэр изображена как Берия-2, сатана в юбке.
Со слов кагэбэшного писателя, аморальная жизнь порочной, сексуально распущенной восемнадцатилетней санитарки военно-санитарного поезда началась с совращения начальника эшелона, Владимира Дорфмана, которому она годилась «разве что в дочери».