На следующую ночь, и на следующую, и так каждую ночь во сне жалкий раб становился главным старейшиной. Мало-помалу он начал чувствовать себя все более уверенно, когда вел себя как старейшина. Теперь, когда он смотрел на изысканную еду, более не возникало желания тут же все съесть, которое он чувствовал ранее, когда этот сон только начал ему сниться. Он часто спорил со своей женой. Совсем недавно он осознал, что может заигрывать и с другими женщинами — не только со своей женой. Он высокомерно помыкал народом, приказал построить порт и собственноручно проводил все религиозные обряды на острове. Когда островитяне наблюдали за тем, как он торжественно шествует к храму, нога в ногу со священником каронг, они были преисполнены изумления и восхищения, как если бы им довелось увидеть некоего древнего героя, воскресшего из мертвых.
Одним из его рабов, прислуживавших ему, был человеком, внешне весьма походившим на главного старейшину, который был его хозяином и господином в течение дня. Когда слуга испуганно на него смотрел, ему это казалось почти смешным. Этому слуге он давал самую тяжелую работу — просто чтобы себя позабавить.
Днем его больше не печалили тяжелый труд и жестокое обращение. Он более не чувствовал необходимости утешать себя мудрыми словами о смирении. Когда он думал об удовольствиях ночи, дневные мучения казались ему несущественными. Даже если он был изнурен своей тяжелой дневной работой, каждый вечер он бежал домой, чтобы поскорее лечь в грязную постель под скрипучими опорами, счастливо улыбаясь при мысли о том, какой великолепный сон его ждет. Более того, в последнее время он заметно набрал вес — возможно, благодаря всей той богатой еде, которую он поглощал в своих снах. Цвет его кожи был здоровее, а затем, в один прекрасный день, он прекратил кашлять. Он выглядел полным жизни, воплощением вернувшейся к нему юности.
В то же самое время, когда жалкому, уродливому, одинокому рабу стали сниться эти странные сны, его хозяин, богатый верховный старейшина стал тоже видеть необычные сны. Ему снилось, что он был бедным, несчастным рабом. Что ему только не поручали: рыбную ловлю, сбор пальмового нектара, плетение веревок из пальмовых волокон, выпекание хлеба, изготовление каноэ. Даже если бы у него было столь же много рук и ног, как у сороконожки, он бы все равно не успевал все выполнять. Хозяином же его оказался тот, кто днем был самым низшим из его слуг. Что еще хуже, этот человек ради какого-то чудовищного извращения давал ему один невозможный приказ за другим. Раб оказывался в щупальцах огромного осьминога, его ступню защемлял гигантский моллюск, пальцы на ноге откусила акула. Из еды ему перепадала лишь ботва таро и рыбные объедки. Каждое утро, когда старейшина просыпался на своей роскошной циновке у себя дома, все его тело, уставшее после работы ночью, пульсировало болью.
Раб продолжал видеть тот же самый сон каждую ночь, и старейшина обнаружил, что кожа его постепенно начала терять свою гладкость, а живот медленно уменьшался. И правда, кто угодно бы высох, питаясь только ботвой таро и рыбными объедками. Три новолуния спустя старейшина превратился в изнуренную тень самого себя, и у него даже начался сильный кашель.
В конечном итоге, будучи не в силах больше сдерживать свою ярость, он приказал привести этого слугу к себе. Он решил наказать жесточайшим образом этого отвратительного человека, который столь безжалостно обращался с ним во снах. Но слуга, представший перед ним, не был более робким трусом, как раньше, — с истощенным телом, мучаемым кашлем и дрожащим от страха. Незаметно для всех, он набрал вес, а его крепкое лицо сияло здоровьем и излучало энергию. Более того, его поза была настолько уверенной, что, несмотря на его почтительное обращение, тяжело было представить, что этот человек — слуга, что он может позволить кому-то помыкать собой. От одного лишь взгляда на спокойную улыбку на его лице старейшина был сражен превосходством противника. Чувство страха, что внушал ему обидчик из его снов, вернулось, заставляя его дрожать в ужасе. Внезапно его одолели сомнения: что было более настоящим — мир снов или же мир, где он обитал днем? «Да как может кто-то, подобный мне, столь ослабевший, посметь повысить голос и осудить человека столь достойного», — подумал он, кашляя.
Старейшина, обращаясь к нему столь учтиво, что сам удивился этому, спросил слугу, как он выздоровел. Слуга в подробностях поведал о своем сне: о том, как каждую ночь поедал дивные яства, как наслаждался беспечной жизнью, окруженный прислугой и рабами, как испытывал райские наслаждения в объятиях бесчисленных дев.
Услышав историю раба, старейшина был поражен. Как же так могло получиться, что его сон и сон раба совпали столь изумительным образом? Неужели сны действительно имели на их тела столь сильное воздействие, что спящий мог насытиться едой, которую поглощал во снах? Он более нисколько не сомневался, что мир снов был не менее, а возможно, и более реален, чем мир бодрствующих. Старейшина, преодолевая гордость, рассказал рабу о своем еженощном сне. Как он был вынужден каждую ночь выполнять много тяжелой работы, как ему приходилось довольствоваться только ботвой таро и рыбными объедками.
Слугу ни капли не удивил рассказ старейшины. По его мнению, это было само собой разумеющимся. С удовлетворенной улыбкой на губах он снисходительно кивнул, как будто бы просто услышал подтверждение чего-то, о чем давно подозревал. На самом деле, его лицо светилось тем же счастьем, которое наверняка испытывает сытый морской угорь, растянувшийся на илистом дне во время отлива. Слуга уже точно знал, что сны эти были более реальны, чем дневная жизнь. Тяжело вздохнув, богатый, несчастный хозяин устремил полный зависти взор на своего бедного, мудрого раба.
Вышеприведенная история — старая легенда с острова Орвангар, которого больше не существует. Примерно восемьдесят лет назад этот остров внезапно погрузился на дно морской пучины вместе со всеми своими жителями. С тех пор люди говорят, что ни один человек в Палау больше не видел столь счастливых снов.
Женщина из дома с олеандрамиНакадзима Ацуси
Переводчик Ксения Савощенко
Редактор Таисия Гребнева
После полудня дыхание ветра стихло полностью.
Под облаками, покрывающими небо тонким слоем, застоялся насыщенный влагой воздух. Жарко. До чего хочется убежать от этой жары. Я словно прошел вглубь паровой бани, шаг за шагом передвигая тяжелые ноги. Они были такими, потому что тропическая лихорадка, с которой я засыпал почти что неделю, еще не прошла. Устал. Было трудно дышать.
Почувствовав головокружение, я остановился. Облокотившись на ствол дерева, стоявшего на обочине дороги, я закрыл глаза. Я чувствовал, как галлюцинации, пришедшие ко мне несколько дней назад, когда поднялась высокая температура, снова начинали проявляться на обратной стороне век. И в то же время за закрытыми глазами, в полной темноте, стремительно вращалась горящая, ярко сияющая серебряная спираль.
«Нельзя!» — подумал я и сразу открыл глаза.
Ветер не тронул ни один лист дерева. Пот собирался под лопатками, я чувствовал, как капли сливаются воедино и стекают вниз по спине. Но как же тихо! Интересно, спят ли в деревне? Ни людей, ни свиней, ни кур, ни ящериц, ни моря, ни деревьев не было слышно.
После небольшого отдыха, который я позволил себе, продолжил идти. В Палау есть особая ровная брусчатая дорога. В такие дни, как сегодняшний, стоит лишь посмотреть на гуляющих босиком островитян, и кажется, что не так уж холодно.
Когда я прошел пятьдесят-шестьдесят шагов вниз и оказался под большим раскидистым, словно густая борода, фикусом, я впервые услышал шум. Это был звук капель, сталкивающихся с водой. Решив, что там кто-то плещется, и посмотрев в ту сторону, я увидел узенькую тропинку, спускающуюся вниз от мощеной дороги. Когда я подумал, что сквозь просветы огромных листьев картофеля и прорези папоротника увижу мельком тень обнаженного тела, раздался пронзительный игривый женский голос. Затем я услышал плеск воды, сплетенный со смехом, и, когда он смолк, я вновь вернулся к первозданной тишине. Я устал, посему мне не хотелось дразнить купающихся днем девушек. Я продолжил спускаться по пологому каменному склону.
На пути к дому показались алые цветы олеандра[5]и моя усталость (или, скорее, вялость) стала невыносимой. Я подумал, что попрошу островитянина отдохнуть в его доме.
Перед домом высотой на один сяку[6] возвышалась каменная плита, размером примерно в шесть татами. Это была родовая могила этой семьи. Но если встать на нее и заглянуть в тусклое нутро дома, то окажется, что там никого нет. На полу лежала только белая кошка, напоминавшая толстый круглый бамбук. Кошка проснулась и увидела меня, но стоило мне немного присесть, как она, сморщив кончик носа, сузила глаза и вновь уснула.
Поскольку мне не нужно было скрываться от хозяина, я решил сесть возле старого дома на край отмостки и отдохнуть. Прикурив, я посмотрел на большую ровную могильную плиту перед домом и стоящие возле нее шесть-семь тонких высоких стволов ареки[7]. Народ Палау — не только здешние жители. Кроме Понапе[8], все на Каролинских островах смешивают измельченные плоды ареки с жевательным табаком и наслаждаются им, потому всегда сажают несколько деревьев перед домом. По сравнению со стволами кокосовых пальм, стволы ареки тоньше и ровнее, что делает их лучшим вариантом. Помимо ареки здесь также росли три-четыре вечно цветущих олеандра. На каменную могильную отмостку то и дело падали розовые цветы.
Откуда-то доносился сильный сладкий запах: вероятно, где-то был посажен жасмин. В такие дни, как сегодня, этот запах казался особенно сильным, отчего головная боль становилась невыносимой.