Ветра по-прежнему нет. Воздух, густой, насыщенный, вязкий, как теплый клей, прилипал к коже. Он проникал в голову и туманил разум. В каждом суставе так и ощущалась невыносимая вялость.
Когда я докурил и выбросил сигарету, то поколебался и заглянул в дом. Там был человек. Девушка. Откуда и когда она пришла? Ведь раньше там никого не было. Только белая кошка, которая, к слову, исчезла. Возможно, мне показалось, что кошка обратилась в женщину.
В мое изумленное лицо женщина смотрела не моргая. В ее глазах не отражалось удивления. Я ощутил, что меня более не интересует то, что снаружи, — я все время кидал взгляды на эту женщину.
Женщина, обнаженная по пояс, держала ребенка, сидящего у нее на коленях. Ребенок был очень маленьким. Быть может, два месяца от роду. Он, посапывая, держал во рту ее сосок, но не сосал его.
Я был удивлен, когда на мою просьбу разрешить отдохнуть в ее доме, она сказала, что мой язык весьма неудобен[9], и поэтому я молча продолжил смотреть на ее лицо. Невозможно было отвести взгляд от глаз этой женщины. Меня словно пригвоздили эти глаза. Из-за лихорадки я все воспринимал не так, как всегда, и казалось, что все расплывается в свете ее глаз. Становилось жутковато.
Я не убежал, потому что присутствие женщины в доме хоть и было неестественным, но я не видел ничего, что могло бы ужаснуть. Впрочем, нет, была еще одна вещь — возбуждающий интерес, постепенно возникающий при молчаливом изучении друг друга. Эта девушка в самом деле была красива. Ее лицо было необычным для женщин Палау, вероятно, из-за того, что она была метиской. Цвет ее лица не был явственно темным, но смуглым, в котором исчезал блеск.
Я нигде не видел татуировок. Это связано с тем, что женщина была еще молода и получила японское государственное образование[10].
Правой рукой она удерживала колено ребенка, а левой опиралась о бамбуковый пол за спиной. Но локоть ее левой руки (вопреки тому, как сгибаются обычные суставы) был обращен наружу и сильно искривлен. Так сгибать локти в суставах могли только женщины в этом регионе.
На нее, слегка склоненную, с полуоткрытым ртом — и слегка оттянутой нижней губой — с большими глазами в обрамлении длинных ресниц, я смотрел как завороженный.
Вероятно, стоило задуматься, почему она так захватила мое внимание, но из-за одновременно высокой температуры, сильной влажности и приторного запаха жасмина, плавающего вокруг, становилось плохо.
Наконец я понял смысл женского взгляда, который был обращен на меня в прошлый раз.
Почему молодая островитянка (а также женщина, которая, вероятно, недавно родила) в таком настроении, является ли мое болезненное тело достойным взгляда этой женщины, является это нормальным в тропиках или нет — в общем, ничего из этого я понять не мог, и лишь смысл взгляда этой женщины был мне кристально ясен.
Я видел, как на темном лице женщины заиграл румянец. Где-то в тумане своего разума я осознавал, что напряжение накаляется, но это было то самое чувство, над которым хотелось смеяться, — и это придавало мне уверенности.
Между тем, однако, я начал чувствовать себя странно стесненным.
Это достаточно нелепая история, но спустя некоторое время, размышляя о странном чувстве, так опьянившем меня тогда, я подумал, что я был под воздействием тропической магии.
И от опасности меня спасла слабость в теле после болезни.
Я сидел, свесив ноги с края, поскольку, желая увидеть женщину, пришлось повернуться вполоборота. Сидеть в такой позе было утомительно. Какое-то время спустя бока и мышцы шеи начала сводить болезненная судорога, и я инстинктивно развернулся, направив взгляд к пейзажу.
Почему-то острое напряжение в нижней части живота рассосалось.
Заклятие растаяло.
Думая о своем состоянии некоторое время назад, я, не осознавая этого, криво усмехнулся. Поднявшись с края отмостки и горько улыбнувшись, я попрощался с женщиной, сидящей в доме, по-японски.
Женщина мне не ответила.
Точно получив ужасное оскорбление, я покинул ее, оставшуюся сидеть в той же позе и с искаженным от досады лицом. Повернувшись спиной, я пошел ко входу с олеандрами.
Наконец-то я вернулся в гостиницу, следуя вниз по брусчатой дороге, обрамленной огромными деревьями миндаля и манго.
Я спросил о той женщине у Мадарей, островитянки, хорошо говорящей по-японски, которая готовила для меня еду.
(Конечно, о своем приключении я поведал не всем.)
Мадарей обнажила белозубую улыбку на черном лице, засмеялась и сказала:
— А, вы про Беппин-сан.
И потом добавила:
— Ей нравятся мужчины. Любой бы понравился, будь он японцем.
Вспомнив о своем безобразном поведении, я вновь улыбнулся.
В комнате, где застыл влажный воздух, я опустился на циновку, расстеленную на дощатом полу, и погрузился в послеполуденный сон.
Прошло примерно тридцать минут.
Внезапный озноб пробудил меня.
Это ветер подул?
Когда я проснулся и выглянул в окно, листья так называемого хлебного дерева оказались повернуты обратной стороной. Думая, что благословлен, я поднял взгляд на небо: оно, моментально окрасившись черным, обрушившись яростным шквалом. Колотя по крыше, стуча по мостовой, молотя по листьям кокосовых пальм, сбивая цветы олеандра, дождь омывал землю, создавая изумительный звук.
Люди, звери и растения наконец ожили.
Издалека доносился запах пробужденной земли.
Наблюдая за густыми белыми полосами проливного дождя, я вспомнил сравнение с «серебряным бамбуком», которое в прошлом использовали китайцы.
Через некоторое время, когда дождь кончился, я вышел наружу, чтобы посмотреть на фасад, и увидел, как женщина из дома с олеандрами шла с другой стороны мостовой.
Она не держала ребенка на руках — верно, он спал дома.
Я прошел мимо, так и не взглянув на нее.
На ее лице не было гневного выражения, скорее, она просто не узнала меня.
Ёкомицу РиитиАнна Слащёва
Ёкомицу Риити родился в 1898 году в Хигасияма, в префектуре Фукусима на севере Японии. Его отец работал железнодорожным инженером, а мать, возможно, была дальней родственницей знаменитого поэта Мацуо Басё. Семья часто переезжала и Ёкомицу сменил несколько школ. В 1916 году поступил на литературное отделение подготовительных курсов Университета Васэда. Через год был опубликован его дебютный рассказ «Конь божества». Во время учебы Ёкомицу завел многочисленные литературные знакомства, в том числе с Кикути Кан и Кавабата Ясунари, публиковался в литературных журналах. Экспериментальные рассказы Ёкомицу («Солнце», «Муха») были впервые опубликованы на страницах журнала «Бунгэй Сюндзю», созданного Кикути. Однако вскоре отношения Ёкомицу и Кикути испортились, и вместе с Кавабата и другими писателями он создал журнал «Бунгэй дзидай», в котором авторы провозгласили новое литературное течение — «неосенсуализм», — вдохновленное европейским авангардом, противостоявшим натурализму и пролетарской литературе. В 1926 году в этом журнале был опубликован рассказ «Наполеон и лишай». Однако писатели постепенно отходили от журнала, а личные обстоятельства Ёкомицу — смерть матери и жены — привели к тому, что в 1927 году журнал закрылся.
В следующем году Ёкомицу начал работу над романом «Шанхай» о событиях 1925 года и движении 30 мая. Писатель постоянно подвергал свое произведение редактуре: стиль «Шанхая» от первой редакции 1928 года до последней, которая и была опубликована в 1937-м, за эти годы изменился от авангардного в сторону психологизма. Ёкомицу также публиковал произведения в массовых журналах и получил широкую известность как «главный романист Японии». В 1936 году он в качестве корреспондента отправился на Олимпийские игры в Берлин. Европейские впечатления Ёкомицу стали основой для его романа «Печаль путешественника».
После вступления Японии во Вторую мировую войну Ёкомицу поддержал внутренний курс страны. Кроме того, он был корреспондентом в Рабауле, Папуа — Новой Гвинее и участвовал в съездах писателей. После поражения Японии литературный мир критиковал Ёкомицу за поддержку милитаристской политики государства. В 1946 году у писателя обнаружили рак желудка. Он скончался 30 декабря 1947 года.
Наполеон и лишайЁкомицу Риити
Переводчик Анна Слащёва
Живот Наполеона Бонапарта описывал дугу, не уступая висевшей над балконом Тюильри радуге. Его твердый живот венчала, искривляя в своем отражении Париж, слегка заляпанная пальцем императрицы корсиканская агатовая пуговица.
За спиной Наполеона стоял маршал Ней и глядел на радугу, конец которой тянулся в сторону Люксембурга. Наполеон положил руку ему на плечо.
— Кто, по-твоему, мог бы подчинить Европу?
— Его императорское Величество и сам это знает.
— Нет, кроме меня есть еще один человек, и ты его знаешь.
— И кто это, Ваше императорское Величество?
Наполеон вместо ответа стиснул плечо Нея с такой силой, что пряжка на поясе маршала блеснула в свете солнца, и звучно расхохотался.
Ней не понял, что так рассмешило Наполеона, и только трясся, чувствуя, как раскатывается по нему этот громкий хохот, похожий на бегущего от предсказанного несчастья варвара.
— Ваше Величество, что вы делаете?
Договаривая эти слова, он взглянул на Наполеона. На фоне белой дороги в Сен-Клу губы императора изогнулись в иронической усмешке. Ней впервые видел столь гротескное выражение на его лице.
— Ваше императорское Величество, и кто еще может завоевать Европу?
— Да я, я, — Наполеон поднял руку, показывая, что пошутил, и поднялся по лестнице.
Из-за спины Ней остановил взгляд на странном равновесии сумасшедших голубых плеч Наполеона.
— Ней, осиное гнездо Марокко я оставляю тебе. Как-то Дантон попытался съесть этот деликатес и свалился со стула.