В то время он, едва познакомившись с кем-то, тут же предлагал: «Может, одолжить тебе денег?» — это было его излюбленное выражение. Поэтому поначалу его принимали за богатого выскочку, который просто хвастается достатком семьи. А ведь на самом деле у него часто не было и пятидесяти сэн в кармане. Он питался в долг то в столовой, то в дешевых забегаловках и был совершенно не в том положении, чтобы одалживать деньги. И так легко предлагал и соглашался дать взаймы, конечно же, в основном из-за своей бесхарактерности и доброты. Кроме того, беспечный по натуре, он вообразил, что всегда сможет достать денег. Кстати, на самом деле все было совсем не так. На самом деле, хотя никто об этом не знал, его положение было просто катастрофическим.
Услышав чью-то просьбу одолжить денег, он отвечал: «Конечно! При себе у меня денег нет, но я сейчас принесу, подожди пару часов» — и выскакивал из аудитории, но на самом деле у него самого не хватало даже на еду. Поломав голову, в конце концов, словно в дурной бесконечности, он решал, что ничего не остается, кроме как самому взять в долг. Выслушать просьбу одолжить денег и дать слово одолжить денег — совершенно разные вещи, и одна не вытекает из другой, но для него просьба становилась непреложной обязанностью. Поэтому в итоге он решал одолжить нужную сумму у родственников.
В Киото у него была родня на станциях Никэн, Симогамо и Сисигатани, и, выходя из университета, он думал, куда быстрее добраться. На самом деле ему никуда не хотелось идти. Он просто не мог. У всей родни он уже занимал деньги, так что долги только росли. Но других идей не было, и сами собой ноги приводили его к Никэн. Однако постучаться духу не хватало — постояв немного у ворот, он поворачивал назад и направлялся в Сисигатани. Расстояние от Никэн до Сисигатани достаточно велико, но почему-то ему не хотелось ехать на электричке, и он суетливо спешил пешком.
Я легко могу представить себе его в тот момент. Как и у всех первокурсников, из заднего кармана у него торчал платок, который свешивался как-то особенно уныло, и весь вид молодого человека говорил о том, как ему на самом деле не хочется никуда идти. Хотя нет, наверное, даже не так. Наверняка тогда он уже носил очки. Самые что ни на есть безвкусные стариковские очки…
Наконец, повернув от автобусной остановки Гинкаку-дзи[20] к каналу, он доходил до Сисигатани. Однако, не постучавшись в главные ворота, поспешно проходил мимо. И, подумав немного, плелся в сторону Кагурадзака… Там, в переулке в окрестностях университета Осаки, находился крохотный ломбард его однокурсника — единственный оставшийся вариант, но заложить было нечего. Тут он вспоминал, что в кармане завалялась перьевая ручка, и беспечно решал: «Точно! Можно заложить ее за десять иен». Кто бы услышал — тут же понял бы, насколько нелеп ход его мыслей, но он не замечал этого. С мыслью «как-нибудь все образуется» он заходил в ломбард, проводил там несколько постыдных мгновений и, выйдя на улицу, понимал, что два часа, в течение которых он обещал вернуться с деньгами, уже давно прошли. И такое случалось постоянно.
Пока человек, которому он обещал денег, ворчал: «Чертов Карубэ снова заставил ждать, как дурака», он только садился в электричку. На самом деле он ни на секунду не забывал об обещании, более того — даже съездил в родной дом в Осаке, это была его последняя надежда. Пока он преодолевал извечную робость и набирался мужества, подстегивая себя тем, что дал обещание, каким-то хитрым способом добывал деньги и возвращался в Киото, уже сгущались сумерки. Конечно же, в назначенном месте друг его уже не ждал. Понимая, что безнадежно опоздал, этот человек начинал бродить по ночным улицам города, разыскивая приятеля, которому дал обещание. А пока он бесплодно пытался найти его, неожиданно встречался другой друг, который просил одолжить денег, и он не мог сказать, что их нет. Конечно, так как эти деньги предназначались другому человеку, он все же пытался откреститься и растерянно бормотал оправдания. Но в итоге все равно выходило так, что он отдавал деньги.
Кстати, поначалу обо всем этом никто не знал. Никто и подумать не мог, что кто-то может поехать из Киото в Осаку только для того, чтобы раздобыть деньги, обещанные в долг. Поэтому, часами ожидая его возвращения с деньгами, люди начинали подозревать, что над ними зло подшутили. Учитывая безотказный характер этого человека, постепенно ощущение подвоха только становилось сильнее. Из-за дурной привычки предлагать всем деньги казалось, что он насквозь видит желание воспользоваться его слабостью. Но скоро стало понятно, что у него даже близко нет подобных дурных намерений. Он действовал из самых искренних и чистых побуждений, с мыслью, что, чем использовать людей, куда лучше и правильнее позволять другим пользоваться твоей добротой… Нет, на самом деле, конечно, дело было в слабости его характера, чего сам он даже не замечал. Поняв это, все продолжили преспокойно использовать его. Кстати, вскоре он, тот, кто прежде предлагал денег всем, с кем едва успевал познакомиться, начал без конца спрашивать у всех с обычной широкой улыбкой на лице: «Не мог бы ты одолжить мне денег?» Не то чтобы он изменился — просто, как вскоре стало понятно, из-за того, что он направо и налево одалживал всем, у него начались катастрофические проблемы с финансами. Так или иначе, все, кто держал его в дураках, были крайне озадачены этой переменой. К тому же они были слабы перед его улыбкой. Эта улыбка словно выставляла напоказ гнилые сердца тех, кто до сей поры только и делал, что использовал его. Поэтому в ответ на просьбу у них язык не поворачивался отказать, даже если денег действительно не было. Ведь он-то одалживал им и тогда, когда сам не имел ни гроша за душой. Те, кто легко пользовался им, не могли теперь так просто отмахнуться от него. Однако поступать так же, как и этот человек, никто тоже не мог. Поэтому они все же отказывали, если денег не было. Стоило им отказать, как он тут же добродушно улыбался и больше не возвращался в этой теме. И когда собеседники пытались оправдываться, говоря, что непременно одолжили бы, если бы у них самих были деньги, торопливо отмахивался: «Да ничего страшного! Все нормально!» Но этими словами он, сам того не желая, больно задевал окружающих. Осознавав собственную никчемность, они больше не смели поднять головы в его присутствии…
Рассказав эту давнюю историю, его друг — тот самый любитель пофилософствовать — заявил, что именно благодаря Карубэ-куну осознал всю подлость своей натуры и понял, насколько Карубэ великолепный человек, именно тогда, когда тот попросил у него в долг. Действительно ли этот человек настолько хорош? Мне тоже стучалось одалживать ему денег, но я даже близко не почувствовала чего-то подобного. Напротив, я только сильнее разочаровалась в нем.
Это произошло незадолго до свадьбы. Я возвращалась из парикмахерской, когда среди толчеи на улочке Синсайбаси заметила его, семенящего в мою сторону. Когда я остановилась, он тоже меня заметил, тут же подошел с широкой улыбкой на лице и, даже не спросив, куда я иду, и толком не поздоровавшись, поинтересовался, все так же улыбаясь, не найдется ли у меня денег в долг. Не поднимая глаз и робко маясь на месте, добавил, что достаточно всего пары иен. Махнув рукой, я дала ему денег и под предлогом, что спешу, поспешно ушла, не поднимая головы. Посреди оживленной улицы, на глазах у всех, одалживать у собственной невесты какую-то мелочь… И этот человек станет моим мужем? Всю дорогу я думала об этом и, вернувшись домой с мыслью, что если и разрывать помолвку, то только сейчас, рассказала все родителям, но отец лишь легкомысленно рассмеялся со словами: «А? Карубэ-кун правда так сделал? Вот забавный парень» — и совершенно не попытался меня понять. Я сама почувствовала себя дурой, когда стояла там как неприкаянная и повторяла, что нет же, нет же, дело в том, что на человека, который на глазах у всех одалживает у невесты деньги, совершенно нельзя положиться, что я не буду с ним счастлива — ведь речь об этом. Но мать лишь отчитала меня: «Что ты такое говоришь? Что принадлежит мужу — принадлежит и жене, а что принадлежит жене, принадлежит и мужу. Ты с детства вечно носилась со своими деньгами и не хотела никому давать в долг, даже для родной сестры жалко было — так не в двух иенах ли дело?» Эти слова, пусть они и не попали в точку, больно ранили меня. «Хоть ты и говоришь так о Карубэ, на мой взгляд, он мягкий, добрый человек, и, чем отдавать тебя в дом к более способному и деятельному, а потом волноваться, не обижают ли тебя там, мне куда спокойнее, что ты выходишь за Карубэ, — неужели сама не понимаешь…» — все продолжала мать. На мое возражение, что это просто отговорки, она ответила: «Ну, знаешь, как говорят? Человек под каблуком у жены скорее добьется успеха». Я вздернула бровь, подумав, что это довольно сомнительное выражение, но после, хорошенько обдумав слова матери, почему-то успокоилась.
В феврале мы справили свадьбу, а после разослали больше трех сотен извещений о браке с подписью «Киёмаса» и «Масако», моей девичьей фамилией, всем знакомым. Конечно, это мелочь, но даже в подобном деле этот человек не проявил ни капли внимания, и абсолютно всем, включая выбор бумаги, шрифта, типографскую печать с предварительным пробным экземпляром, пришлось заниматься мне. В скором времени я узнала о его неумении обращаться с деньгами и сразу же взяла с него обещание ни в коем случае не одалживать денег малознакомым людям, начала пару раз в день проверять содержимое его кошелька, следить за тем, чтобы он не носил с собой слишком много денег, а в день выдачи зарплаты сама ходила в бухгалтерию. Раз уж я была так строга, то решила, что все должно быть в порядке, но однажды, когда этого человека не было дома, к нам пришел незнакомец и заявил с порога: «Я — Ягисава» — и, больше ничего не говоря, стал мяться у дверей. Сразу почувствовав неладное, я вежливо поинтересовалась, какое у него ко мне дело. На что он сделал удивленное лицо и спросил: «Госпожа, разве Карубэ-кун вам ничего не сообщил?» Невольно вздрогнув, я ответила, что нет; тогда незнакомец объяснил мне, что Карубэ-кун обещал одолжить ему денег и сказал отправиться к нему домой и взять у жены, которую он уже предупредил, — вот он и пришел, как было условлено. «Что же это, неужели вы ничего не знали? Неужели Карубэ-кун ничего не сообщил вам?» — с удивленным лицом недовольно бормотал он. Я сразу поверила ему, подумав: «Очень похоже на этого человека», но все равно не могла дать денег незнакомцу, так что отправила его восвояси, всячески рассыпавшись в извинениях, — мне было даже не столько стыдно, сколько бесконечно жаль себя. К ночи, когда муж вернулся, как бы это ни было низко, я схватила его за грудки, требуя объяснений. Как я и ожидала, он не смог вымолвить и слова в свое оправдание. На таких повышенных тонах, что и самой стыдно, я отчитала его: «И тебя это устраивает? Ты же понимаешь, что Ясигава-сан пришел ко мне сегодня? И как ты собираешься с ним объясняться?!» На что этот человек грустно ответил, что уже дал Ясигаве денег и все уладил. «И что это были за деньги, где ты их взял?» — спрашивая его, я вдруг заметила, что он выглядит не так, как обычно. Изумившись, я распахнула его пальто. Как я и думала, на нем не было ни пиджака, ни жилетки. Не спрашивая, сразу поняв, что он заложил их, я впервые бросилась на него с кулаками едва ли не в истерике. Я поступила низко, но прошу, не надо винить меня. Кто угодно на моем месте хоть раз сорвался бы. И я говорю не только о заложенных вещах. Он не был пьян, но, слушая мои упреки, в какой-то момент он успел сладк