— А!
— А… — та тоже заметила его и спросила слегка охрипшим от волнения голосом. — Хи… дэёси?.. Это ведь ты?
— Да! И правда… Госпожа…
Пусть она и изменилась, но он сразу узнал отливающие зеленью ясные глаза Юкико, которые так и не смог забыть. Юкико на мгновение застыла, не в силах вымолвить ни слова, а затем подошла ближе.
— Так, значит, ты был жив? — В голосе ее смешались радость и грусть.
— Что?
— Я думала, что тебя уже нет в живых… Это ведь случилось пять лет назад. Когда ты позвонил из редакции газеты в Токио.
— Да. И в момент разговора случилось то землетрясение, и звонок оборвался…
— Потом я узнала, что в Токио было страшное землетрясение, и не могла просто так поехать туда, хотела сначала выяснить, где ты. Но пока я пыталась хоть что-то узнать, до меня дошли слухи, что ты погиб в том землетрясении, в конце концов я решила, что они правдивы, и сдалась…
— Китахама?.. — тут же спросил он.
Юкико кивнула.
— Мне пришлось выйти замуж. Землетрясение разрушило много лавок в Токио и Йокогаме, из-за этого и наши дела оказались на грани краха; не пойди я, пришлось бы отдавать и моих младших сестер… — Юкико потупилась, и до Хидэёси донесся сладкий аромат ее волос.
— Я слышал об этом. Слышал. До меня дошли слухи, что госпожа отправилась в Китахаму в качестве невесты.
Услышав это, Юкико грустно и тихо засмеялась.
— Госпожа, да? Я уже больше не госпожа и не хозяйка… Хидэёси, ты ведь видишь, кем я теперь стала?
Он уже понял, но не смог заставить себя ответить.
— Ты ведь сразу понял, увидев эту одежду. Я гейша… Все же дочь гейши в итоге сама стала гейшей.
— Как же… — едва слышно произнес Хидэёси, желая узнать, что произошло.
— После того как я вышла замуж, семья узнала, что я на самом деле дочь бывшей гейши, еще и содержанки, и они решили, что девушка с таким происхождением им ни к чему… Когда меня выгнали, я добралась сюда, в квартал Соэмон, и вот что со мной в итоге стало…
Хидэёси слушал ее, не проронив ни слова.
— Сегодня я была с друзьями на спектакле Кабуки и как раз иду обратно. Они звали меня зайти с ними в ресторанчик у храма Мэото, но так как у меня банкет, я сказала, что пойду вперед одна, вот и встретилась с тобой на этом мосту, а если бы все же пошла с ними, наверное, мы бы и не увиделись даже… Хидэёси, а ты стал адвокатом, как хотел?
— Нет, — Хидэёси грустно опустил голову. — Все же сын осужденного, как ни крути… Мне удалось как-то выжить в этом землетрясении, но после пришлось пережить столько трудностей, что, как видишь, я стал обычным нищим и вынужден был вернуться в Осаку. Вот и сегодня я бродил весь день в поисках хоть какой-то подработки и, дойдя до Дотонбори, остановился на этом мосту и размышлял о куске хлеба на завтра.
— Хидэёси, не дело разговаривать, стоя тут. Не хочешь ли заглянуть куда-нибудь вместе со мной?
Типичные для гейши фразы и интонации проскользнули в ее голосе, и Хидэёси сразу погрустнел.
— Куда?
— Куда, говоришь… Туда, куда тебе хочется! — с этими словами Юкико подняла голову, заглядывая ему в лицо. Глаза ее горели ярким огнем. Они были такими же, как в тот день, когда она призывала его сбежать вместе.
— Нет, я… Может, в другой раз… — робко ответил Хидэёси. Он ненавидел в этот момент себя и то, как жалко выглядит. Но сейчас у него не было денег даже на то, чтобы зайти с Юкико в закусочную.
— Ясно…
Юкико задумалась о чем-то и, словно ее осенило, торопливо поинтересовалась:
— Хидэёси, а ты все еще один?..
Хидэёси молча опустил голову.
— Ах, вот как. Все же… — она невольно потупилась. Ее длинные ресницы, казалось, чуть увлажнились. — И как поживает твоя жена?
— Спасибо, хорошо.
Какое-то время оба молчали.
— Как тепло стало на дворе. Вот-вот наступит весна.
— Winter is gone… — негромко, серьезно пробормотал Хидэёси, словно говоря сам с собой.
— … Spring has come.
Они обменялись теплыми улыбками.
— Мне уже надо бежать. Если будет случай, увидимся еще… До свидания.
— До свидания.
Юкико уже собралась уходить, когда вдруг обернулась:
— Доброго здравия тебе и жене.
— Спасибо. И вам хорошего дня, госпожа.
— Непременно.
Юкико пересекла мост Дадзаэмон. Впереди показался квартал Соэмон. Проходящая мимо гейша поздоровалась с ней:
— Добрый вечер, сестрица Юкико…
— Добрый вечер, Кохана.
И снова.
— Добрый вечер, сестрица Юкико…
— Добрый вечер, Тамако.
— Добрый вечер, сестрица Юкико…
— Добрый вечер, Комомо.
Из кафе на Дотонбори раздавалась развлекательная уличная песенка.
Юкико, с таким лицом, словно ничего и не случилось, вошла в ресторан на первом этаже отеля «Яматоя».
Непроторенный путьОда Сакуноскэ
Переводчик Мане Оганесян
В то время Хисако только исполнилось девять лет.
Хотя и она, и ее отец играли на скрипке, Хисако никогда не задумывалась, что же такое музыка? Что такое искусство? Несмотря на то что она старалась изо всех сил, у нее не хватало энтузиазма и амбиций, чтобы стать превосходным скрипачом. Однако когда отец начал учить ее, она упражнялась снова и снова до кровавых мозолей из-за боязни быть наказанной. Она не могла сказать, что любила скрипку больше всего на свете. Скорее со всей ненавистью, на которую только способен ребенок, думала, что инструмент, называемый скрипкой, был создан, чтобы света белого не видеть за упражнениями. Отец часто повторял: «Скрипка — дьявольский инструмент», но Хисако не понимала, что такое дьявол, поэтому просто кивала в ответ. Ей было страшно, и она ненавидела скрипку.
В тот день как раз проходил летний фестиваль в храме Икуукунитама[37]. По главной улице шло шествие[38], слышались бой барабанов и оркестр, сопровождающие танцоров в масках львов. Дети, одетые в праздничные наряды, следовали за святыней и смотрели представление на территории храма, и только Хисако не могла выйти на улицу (и даже если бы ей разрешили выйти, у нее не было нарядной одежды). Она должна была играть на скрипке в духоте.
Была середина лета. Домики в грязном городе стояли вплотную друг к другу, из-за чего дышалось с трудом — особенно в комнате, где играла Хисако.
Комната выходила на западную сторону, и ее заливал яркий солнечный свет. Отец, не выдержав, снял бамбуковую штору и закрыл занавеску. Окно он тоже закрыл. В комнате стало жарко, как в аду, но он сказал, что если оставить окно открытым, то звук барабанов будет мешать практиковаться на скрипке.
Таким был отец. Когда дело доходило до скрипки, он становился словно помешанным, поэтому Хисако не могла попроситься на фестиваль и, обливаясь потом, прикладывая все усилия, продолжала играть своими маленькими ручками. Когда пот стек со лба на глаза, она закрыла их, крепко сжала зубы, и казалось, отчаялась. На секунду ее мысли улетели далеко на фестиваль.
Она играла «Цыганские напевы»[39]… В свою седьмую весну Хисако поступила в начальную школу и тогда же начала заниматься на скрипке с отцом, однако уже могла играть такое сложное произведение. Ее отец, Сёносукэ, с пеленок играл на пианино, но, когда он услышал мощную и чистую красоту звука, вытекающего из скрипки, его глаза засияли.
— Хисако, сыграй этот отрывок еще раз.
— Да.
Хисако подумала, что она сыграла неправильно, поэтому, сделав печальное лицо, повторила фрагмент. Рыдающая мелодия, воплощение ностальгии цыгана, печально лилась из скрипки. Невозможно было поверить, что такой мощный звук выходил из-под рук девятилетней девочки.
Это было нечто, так Хисако раньше никогда не играла. Нет, даже Сёносукэ, который учил ее, так никогда бы не сыграл. Словно воображаемый звук. Как будто сомневаясь в собственных ушах, Сёносукэ бормотал что-то, глядя на бледное лицо дочери.
— Хисако, пойдем, посмотрим на святыню, — сказал он.
— Папа, правда?
Хисако поспешно положила скрипку на крышку пианино и, убежав в соседнюю комнату, переоделась в такое же потертое, как ее потная рубашка, платье, с цветочным рисунком.
Вверх по западному склону от остановки Седьмого Квартала Уэхонмати[40], находились тории[41] храма Икуукунитама. За этими воротами была улица, ведущая к храму. По обеим сторонам улицы выстроились ларьки с разнообразным товаром. Мороженное, клубничная и лимонная вода, охлажденный сироп, холодные арбузы, кофе, фейерверки, искусственные цветы в воде, водяные пистолеты, перьевые ручки, универсальный клей, фотографии, краска для волос, золотые рыбки, имбирь, мрамор, который меняет цвет при увлажнении, и многое другое. Здесь и там были магазинчики, которые привлекали внимание Хисако, но Сёносукэ не останавливался перед магазинами и тащил дочь за руку, проталкиваясь через толпу.
С северной стороны находилось святилище Хатимангу[42]. В этом году, как и в прошлом, там ставили на сцене «Золотого демона»[43] и «Инцидент в Рокутанском пруду»[44], а в шатре показывали представления о Рокурокуби[45], русалках и морских приключениях рыбачки.
Проходя мимо служителя храма, Хисако подумала, что они дойдут до северного святилища Хатимангу, но Сёносукэ сжал руку притихшей дочери и потащил ее в сторону южного святилища. Когда они подошли к молельне храма, Сёносукэ бросил денежное пожертвование и сказал:
— Я молюсь о том, чтобы ты стала лучшей скрипачкой Японии.