достойный полотен лучших художников.
Выбравшись из Никольска и оказавшись в подобном месте, весь отряд наш почувствовал настоящее облегчение. Наконец солдаты и офицеры могли выпрямиться и сложить винтовки на плечо, рассредоточившись в высокой траве, доходящей до пояса. Приняв открытое построение, перешагивая через кусты чертополоха, мы двигались в сторону рощи. Спиной я ощутил прохладное дыхание ветра и почувствовал себя так спокойно, как будто находился на школьной экскурсии. До сих пор перед моими глазами стоит образ Рятникова, следующего сразу за старшим офицером. Раскрасневшийся, в фуражке набекрень, с белоснежной улыбкой, он обернулся ко мне. И в этот момент, кажется, со стороны железной дороги в полуверсте от нас внезапно грянула пулеметная очередь. Отряд наш тут же бросился врассыпную. Не успел я и глазом моргнуть, как мое левое бедро пронзила навылет пуля. Я хотел было привстать, но тут же завалился набок, в траву. Осознав, что такое ранение для жизни не опасно, распластавшись на земле, я дрожащими руками достал нож, отрезал кусок штанины и плотно перевязал рану. Пулеметные пули со свистом, подобным птичьему, проносились над моей головой. Сжавшись, насколько было возможно, я постарался разглядеть в траве товарищей. Перспектива остаться одному казалась мне тогда страшнее смерти. Но они, похоже, не заметили, что я ранен, и с винтовками наперевес продолжали двигаться вперед, укрываясь в траве. Сейчас я понимаю, что все были очень напуганы, но в тот момент я никак не мог взять в толк, почему товарищи продолжали бежать, даже когда звуки пулеметных очередей стихли. Силуэты их становились все мельче, отдаляясь, и вот одиннадцать рядовых и двое офицеров уже исчезли в тени деревьев. Последним, кого я увидел, был Рятников, порядком задержавшийся. Он пару раз обернулся в мою сторону напоследок, прежде чем скрыться из виду. Подать товарищам сигнал выстрелом было не лучшей идеей, и я лишь с тревогой смотрел в сторону рощи, скрючившись от боли и размышляя о том, как быть дальше.
Но не прошло десяти секунд, как уже со стороны леса раздалась пулеметная очередь. У меня кровь застыла в жилах, стало тяжело дышать. Я все смотрел в ту сторону, потрясенный, а звуки выстрелов гулко отдавались у меня в голове. Тут же с жуткими воплями из леса выскочило человек восемь, но спустя минуту все снова стихло. Снова я был посреди яркого, залитого солнцем луга, словно с полотна художника.
Все было как во сне. Пытаясь осознать, что произошло, я все вглядывался в стволы деревьев. Но ничто напоминавшее человеческие фигуры из леса так и не появилось. Лишь стайка птиц, потревоженных звуками выстрелов, пересекла луг. Зрелище это почему-то заставило меня сильно бояться рощи. Враги то стреляли или союзники? Здравомыслие уступило место всепоглощающему ужасу, и я никак не мог унять дрожь во всем теле. Безмятежная зелень, купающаяся в лучах солнца, стрельба, которая оборвалась так же внезапно, как и началась, мертвая тишина… Из-за этой картины мои зубы стучали от страха.
В беспамятстве я лежал на земле, хватаясь за траву холодными как лед руками и до боли в глазах всматриваясь в лазурное небо, обрамляющее лесной массив, пока тот внезапно не стал расплываться серым пятном. Возможно, причиной тому стала потеря крови.
Спустя некоторое время я пришел в сознание и, отбросив ружье и фуражку, из последних сил начал ползти в сторону рощи. Каждое движение отдавалось ослепляющей болью в бедре. Я и сам не понимал, что двигало мною тогда. Трус от рождения, задыхаясь от боли, зачем я направлялся в этот зловещий лес на закате дня, еще и на вражеской территории? Разве что некая незримая сила вела меня, не иначе. Ведь с точки зрения здравого смысла стоило, напротив, держаться от него подальше, дождаться темноты, вернуться к железной дороге и под покровом ночи отправиться обратно в Никольск.
Стоит ли говорить, что невыносимая боль и серия жутких выстрелов заставили меня напрочь позабыть о драгоценных камнях Рятникова? Но и не любопытство, не сочувствие к судьбам товарищей вели меня. Я просто почему-то был уверен, что мне нужно туда и никуда больше. Там меня точно убили бы, избавив тем самым от страданий и страха, и тогда, взобравшись по стволу самого высокого дерева, с самой верхушки душа моя направилась бы прямо в рай. Наверное. Вот такие необыкновенно меланхоличные мысли овладели мной средь безграничных луговых трав.
Когда я добрался до опушки леса, покрытой мягким дерном, солнце уже скрылось и на небе появились звезды. От вымазанных грязью рукавов и насквозь промокших штанин холод начал пробираться по всему телу, слезы продолжали литься, из носа текло, и мне очень хотелось чихнуть. Изо всех сил стараясь сдерживаться, я вжался в траву и насторожился. Участок, поросший крупными деревьями, вплоть до глубины леса просматривался насквозь в свете звезд. Тишина была такой абсолютной, что не то что человеческих голосов, даже взмаха птичьих крыльев или шелеста опадающих листьев не было слышно.
Загадочна душа человеческая. Я оказался в безлюдном лесу — ни врагов, ни друзей. С этим осознанием меня охватило необычайное спокойствие, и тут же ко мне вернулась привычная робость. Зачем мне только понадобилось в этот мрачный зловещий лес? Я поежился. Человек, склада совершенно не военного, волей судьбы ставший солдатом и теперь раненный, один-одинешенек средь полей… Снова я начал тревожно с испугом озираться, и тут же мне захотелось бежать прочь из леса, но вместо этого я только пристальней вглядывался в темноту в его глубине.
Рятников… Нет, весь отряд наш, возможно, был перебит здесь. Именно тогда я вспомнил о драгоценностях. Красноармейцы, заметив наш отряд, специально не стали сразу открывать огонь, но поджидали нас в этой роще, чтобы, как только мы окажемся достаточно близко, открыть пулеметный огонь. Наконец я понял, что до этого казалось мне странным. Если весь отряд пал жертвой засады, Рятников вряд ли был исключением. А пока я был без сознания, красноармейцы, должно быть, давно ушли. Я подумал об этом, и из темноты перед моим внутренним взором проступил образ прекрасных сверкающих камней.
Еще раз на всякий случай уточню. Я себя не оправдываю. Жажда камней тогда полностью поработила мой разум. Одна лишь хрупкая надежда на то, что прекрасная россыпь их может стать моей, заставляла тело, измученное болью и усталостью, продолжать движение вглубь леса, в иссиня-черную тьму.
Воровать с поля битвы… Да… На такое способен лишь поистине никчемный человек, тут и говорить нечего. В таком состоянии я находился. По мере того как я продвигался вперед, дерн сменялся покровом сухих листьев и веток. Их тихий треск под моими ладонями и коленями еще больше расшатывал нервы, а из-за нарастающего дурного предчувствия меня бросало в холодный пот.
Возможно, потому, что чувство страха стало для меня привычным, я начал ясно замечать некоторые вещи. Судя по всему, в этой роще когда-то был храм или крепость. Тут и там разбросаны были крупные каменные глыбы четырехугольной формы. Казалось, иногда туда все-таки приходили люди. Кое-где виднелись дорожки из притоптанных листьев. Теперь же там было безлюдно, впрочем, и трупов я не увидел, и ничего, что могли бы обронить солдаты в перестрелке, будь то фуражка или кобура от винтовки. Из этого я заключил, что товарищи мои могли благополучно выбраться из леса.
Когда неожиданно ладонь моя нащупала небольшую горку из листьев, стало ясно, что я нахожусь в самом сердце рощи в небольшой низине. Оттуда слегка различимы были нижние ветви деревьев. Я глубоко вздохнул — не то с облегчением, не то от безысходности, — сел, запрокинул голову и наконец-то осмелился во всю силу чихнуть. В вышине за верхушками деревьев тихим светом переливались звезды. Глядя на них и постепенно смелея, я вдруг вспомнил о керосиновой спичке, всегда лежавшей у меня в кармане. Удостоверившись, что в низине меня никто не заметит, я достал ее и, осторожно прикрывая рукой, поджег, поднял голову и в неровном свете уставился на нечто белое, прежде казавшееся мне стволом дерева, но тут же, не в силах издать ни звука, я выронил спичку. Однако, даже упав, спичка не погасла. Небольшое количество керосина просочилось из чехла на опавшие листья и ветки. Тут же занялось пламя и на глазах переросло в костер, от которого повалили клубы дыма. Я сидел и дрожал и был не в силах ничего с этим поделать. Со стволов деревьев, окружавших низину, по одному свисали обнаженные мертвые человеческие тела. Более того, это все были мои товарищи, подвешенные спиной к стволам за руки на импровизированных веревках, сделанных из чего-то вроде нижнего белья. Тела их были не только испещрены пулевыми ранениями, но и истерзаны, обезображены, исполосованы до мяса ножом, с вырванными глазами и ушами, выбитыми зубами. Из каждой раны, подобно толстым шерстяным нитям, тянулись струйки крови, стекая по стволам деревьев к корням. Свет костра плясал на лицах, искривленных дурацкими ухмыляющимися гримасами, с порванными ртами и отрезанными носами. Даже сейчас они будто смотрят на меня сверху вниз. Как долго я наблюдал это зрелище — несколько мгновений, а может, минут, — уже и не помню. При виде трупа унтер-офицера я так сильно вцепился в пуговицу на груди кителя, что оторвал ее. Глядя на офицера с перерезанным горлом, я и сам не заметил, как расцарапал до крови свое собственное. Лицо его, с разорванным от уха до уха в кровавой улыбке ртом, вызвало во мне сильнейший удушающий приступ хохота. Если люди, которые сейчас называют меня психопатом правы, то именно тогда я им и сделался.
Закончив смеяться, спиной ощутил я чье-то легкое дыхание. Живой это был человек или нет — не знаю. Я резко вскочил и обернулся. На стволе огромного дерева в багровом пляшущем свете костра я увидел болтающийся труп Рятникова. В отличие от остальных, на теле его не было следов пуль или иных истязаний. Только шея была обмотана белым рукавом рубашки, да виднелась рана от штыка. Руки его были ровно опущены вдоль туловища, а широко раскрытые глаза в упор глядели на меня сверху.