Руби извинилась перед двумя врачами и медсестрой за невыметенные с крыльца опавшие листья.
– Только их смету, как сюда мигом залетают другие.
– Такова природа вещей, – кивнул доктор Проказзо.
Когда все собрались у подножия лестницы, Руби сказала:
– Не помню, когда она в последний раз ела горячее. Еду в комнату приходится закидывать.
– Вы так говорите, будто миссис Бобер сидит там, как лев в клетке в зоопарке, – заметила сестра Спирс.
– Память меня то и дело подводит, – посетовала Руби. – Да и по лестнице мне уже не так легко взбираться, ведь я до сих пор жду того нового бедренного сустава!
Она перевела взгляд на доктора Проказзо, который отмел упрек:
– Вы в списке, миссис Сорокинс.
– Как считаете, может ли миссис Бобер причинить вред себе или другим? – вернулся к цели посещения доктор Бриджес.
– Я только однажды видела ее в ярости, когда она злилась на мамашу, тащившую своего малыша коленками по мостовой, – ответила Руби.
– Во всех моих встречах с миссис Бобер присутствовал несомненный агрессивный подтекст, – вмешалась сестра Спирс.
– Но никаких конкретных проявлений неприкрытой агрессии? – уточнил доктор Бриджес.
– Наедине я бы не рискнула поворачиваться к ней спиной, – поджала губы сестра Спирс.
Коллегия поднялась по лестнице и встала у двери в комнату Евы. Затворница съежилась в углу, образованным изголовьем кровати и стеной. Она уже много дней не мылась и слышала исходящий от своего тела земляной едкий запах, не кажущийся ей неприятным.
Ева так изголодалась, что ощущала, будто плоть на ее костях тает. Она приподняла белую сорочку и ощупала ребра – на них вполне можно было сыграть минорный этюд. У двери пропадала еда. Местные доброхоты приносили ей бутерброды, фрукты, печенье и пироги, но Ева не поднималась с постели, чтобы взять угощение. В отчаянии Руби кидала в комнату яблоки, апельсины, сливы и груши, надеясь, что те угодят в кровать.
Когда снаружи у Евы спросили, кто нынче премьер-министр, она ответила неопределенно:
– Это на самом деле так важно?
Доктор Проказзо усмехнулся:
– Нет, все наши премьер-министры – болваны.
– Вы когда-нибудь причиняли себе вред? – поинтересовался доктор Бриджес.
– Только когда делала восковую эпиляцию области бикини, – отозвалась Ева.
На вопрос о желании навредить кому-нибудь она ответила:
– Ничто не имеет значения в сравнении с бесконечностью, не так ли? Взгляните на себя, доктор Бриджес, вы состоите из множества клеток, а те – из неуловимых частиц. В одно мгновение вы можете быть в Лестере, а через восьмую долю секунды – уже на другом конце Вселенной.
Врачи обменялись заговорщическими взглядами, и доктор Проказзо прошептал доктору Бриджесу:
– Возможно, ей показано немного отдыха в Брэндон-Юнит?
– Нам потребуется специалист в области психиатрии, – занялась оргвопросами сестра Спирс. – И могу я предложить четвертую статью[34]?
* * *
Позже, после ухода врачей, Руби надела пальто и шляпу и пошла к дому Стэнли Кроссли.
Когда хозяин открыл дверь, Руби выдохнула:
– Они хотят забрать Еву.
Она не могла заставить себя выговорить «приют для умалишенных». От отвратительного слова «приют» ее бросало в дрожь.
Стэнли провел гостью мимо книг в коридоре и усадил в уютной гостиной, где книги стояли стопками вдоль стен.
– Она вовсе не сумасшедшая. Я знавал сумасшедших и сходил с ума сам, – сказал Стэнли, хмыкнул и спросил: – А Александр об этом знает?
– Я его сто лет не видела, – покачала головой Руби. – И Брайан совсем не бывает дома с тех пор, как ушла эта женщина, Тит. Ивонн в лучшем мире, а от близнецов уже несколько месяцев нет ни единой весточки. Мне кажется, будто я совсем одна за все про все.
Стэнли приобнял Руби и почувствовал, как она в нем нуждается. Женщина показалась ему приятно мягкой и податливой.
– Скажите, Руби, вас пугает мое лицо? – спросил он.
– Глядя на вас, я вижу то лицо, каким оно было раньше, – прошептала она. – Да и к тому же в нашем-то возрасте уже у всех физиономии маленько потрепанные, разве нет?
* * *
Теперь, когда возможность получить аудиенцию у Евы пропала, ее приспешники разъехались, и остались лишь Сэнди Лейк и Уильям Уэйнрайт.
Они подолгу беседовали вполголоса, чтобы не тревожить соседей. Оба пришли к согласию, что принцессу Диану убил принц Филипп, что первая высадка на Луну была заснята в голливудском павильоне, а приказ разрушить башни-близнецы отдал лично Джордж Буш.
Сэнди приготовила какао на примусе. Попивая горячий напиток, Уильям рассказал Сэнди о рабах, до потери сознания собирающих зерна какао.
– Без чашки какао я не могу уснуть! – пожаловалась Сэнди.
– Значит, стащим следующую банку, а? – подмигнул Уильям.
Он обнял Сэнди за широкие плечи, а она припала щекой к его колючей щетине. Над ними заухала сова. Сэнди встревоженно дернулась, и Уильям стиснул ее покрепче, прижимая к себе.
– Это всего лишь сува, – сказал он.
– Сова, – поправила единомышленника Сэнди.
– Ага, – кивнул он, – сува.
Глава 69
Под утро девятнадцатого сентября Ева проснулась в кромешной тьме. Ее сразу же бросило в холодный пот. Она с детства боялась темноты. За исключением тех звуков, что издают все дома в отсутствие жильцов, в доме царила тишина.
Ева попыталась подавить надвигающийся приступ паники, заговорив сама с собой, спросив себя, откуда эта боязнь темноты. Она сказала вслух:
– На двери моей спальни на крючке висела шинель, похожая на человека. Я всю ночь лежала без сна, глядя на нее. Мне казалось, я видела, как она двигалась – пусть немного, но она точно шевелилась. Тот же ужас я чувствовала, проходя мимо дома Лесли Уилкинсона. Завидев меня, Лесли преграждал мне путь и требовал денег или сладостей, в обмен на которые соглашался меня пропустить. В поисках помощи я смотрела на его дом и видела и слышала, как миссис Уилкинсон моет посуду и поет. Иногда она поднимала глаза и махала мне, пока ее сын меня мучил.
Ева рассказала сама себе историю о том, как упала в канаву, полную снега и льда, и не могла оттуда выбраться. Как ее подруга ушла домой, так и оставив Еву в ледяной яме на большую часть ночи, и все это время бедняжка пыталась нащупать выступ, на который можно было бы поставить ногу и выкарабкаться. Потребовалось три одеяла и два покрывала, чтобы перестать дрожать.
Как-то раз незнакомый мужчина обозвал ее «жирной коровой», когда Ева наступила ему на ногу в давке перед Рождеством у «Вулвортса». Впоследствии голос того мужчины сопровождал ее всякий раз, стоило зайти в примерочную.
Однажды она нашла в камышах на берегу канала разлагающуюся человеческую руку. В школе Еве не поверили и наказали ее за опоздание и за лживое оправдание.
Ева не хотела вспоминать о случившемся в Париже выкидыше, о малютке в своем животе, которой уже придумала имя – Бабетта, – и о том, как вернулась из больницы в просторную квартиру и обнаружила, что ее любимый ушел, забрав свои изысканные вещи и юное сердечко Евы.
Хотелось плакать, но слезы застряли где-то поперек горла. Глаза высохли как пустыня, а вокруг сердца образовалась корка льда, и Ева боялась, что та никогда не растает.
Ева снова заговорила сама с собой, на этот раз резко:
– Ева! С другими людьми приключались вещи намного хуже. В своей жизни ты была счастлива. Вспомни подснежники в березовой роще, вспомни, как пила из ручья, возвращаясь домой из школы, как бежала с холма по бархатистой траве со вкусными стебельками. Запах пекущейся в углях картошки. Самое первое воспоминание – как ты с папиной помощью открыла конский каштан и нашла внутри блестящий коричневый орех. Чудесный сюрприз. Да, а как я пренебрегла знаком «НЕ ВХОДИТЬ» и танцевала в бальном зале заброшенной усадьбы. А книги! Как я смеялась посреди ночи, читая Вудхауза! И лето – как лежала на прохладном покрывале и перелистывала страницы, поедая лимонные карамельки из пакетика. Да, я была счастлива. Была по-настоящему счастлива, когда слушала свою первую пластинку Элвиса со своим первым парнем, Грегори Дэвисом – и тот, и другой были в равной степени великолепны.
Ева вспомнила, как исподтишка смотрела, когда Брайан бережно кормил близнецов посреди ночи. Действительно умилительное зрелище.
Вновь погружаясь в полудрему, Ева заново обдумала свои счастливые воспоминания и поняла, что в них неизбежно вторгалась жестокая реальность. На месте березовой рощи раскинулся коттеджный поселок, ручей замусорили. Холм срыли — там теперь находится центр государственных услуг, — а Брайан больше не встает среди ночи, чтобы покормить детей.
* * *
Александр с разрешения фермера расположился на поздно засеянном ячменном поле. Он обменялся с владельцем поля электронными письмами, и сию минуту фермер приветственно махал ему рукой с трактора, подъезжая ближе.
Теперь Александр рисовал маслом и пытался передать важность каждого ячменного стебелька, то чувство, что без одного-единственного колоска не сбудутся сотни, тысячи, или сколько там ячменных колосков на трех гектарах поля.
Александр почувствовал, как под сердцем завибрировал телефон, и неохотно принял звонок. Он как раз достиг состояния, когда кисточка стала продолжением его руки. Александр не узнал номер, но все равно ответил:
– Здравствуйте.
– Это Александр Тейт?
– Да, это я, а вы…
– Это Руби! Мать Евы.
– Как она?
– Потому-то я и звоню. Она катится по наклонной, Алекс. Врачи высылают сюда… – Руби глянула на клочок бумаги и прочитала: – «Специалиста в области психиатрии» по «четвертой статье». Он привезет к Еве полицию с тараном.
Александр быстро собрал кисти, краски и мольберт и помчался к своему грузовичку, припаркованному на обочине. Завел машину и быстро поехал по проселочным дорогам, отчаянно срезая виражи и нетерпеливо обгоняя еле плетущиеся автомобили. Александр так часто сигналил, что напомнил сам себе мистера Жабба из сказочной повести «Ветер в ивах».