Я была очарована. Должно быть, Мирей было обидно, что ее мать настолько занята своими делами, что даже в день рождения дочери провела дома только самый минимум времени, а я преисполнена восхищения, глядя на эту шикарную, уверенную в себе деловую женщину. Все, что я знала о маме Мирей Тину Датри, и то в общих чертах, это то, что она одна из самых успешных бизнес-леди Брюсселя. Но я была абсолютно точно уверена в том, что хочу быть похожей на нее, когда вырасту. Сейчас, десятилетия спустя, я понимаю, что мать моей лучшей подруги, активистка, стоявшая у истоков бельгийской организации для женщин-предпринимателей, бывшая борцом движения Сопротивления во время войны, являлась для меня одним из первых образцов женщины, какой я хотела стать.
Такое же восхищение я чувствовала, наблюдая за своей мамой, когда вечером она собиралась на выход с отцом или шла куда-то одна днем. Она тщательно подбирала свои наряды и часто дополняла их шляпой. Ее прическа, макияж, парфюм… Глядя на себя в зеркало, она улыбалась своему отражению, будто они были в чем-то заодно, и излучала уверенность. У нее была прекрасная фигура, и она носила очень узкие юбки и обтягивающие платья. Ее каблуки тоже издавали цокающий звук. Куда она шла? Мне было так любопытно. Как ей удается так удачно составлять все эти образы и всегда так шикарно выглядеть? Я не могла оторвать глаз от блеска, шарма и роскоши, окружавших образ матери. Она тоже была женщиной, какой я надеялась стать.
Мне не нравилось собственное отражение в мамином зеркале. Бледное квадратное лицо. Карие глаза. И короткие темные и очень-очень-очень мелко вьющиеся, особенно от влажности и бесконечного брюссельского дождя, волосы. Почти у всех девочек в моем классе, включая Мирей, были прямые светлые волосы, и они могли сделать себе длинную прямую челку. Только не я. Я чувствовала себя инопланетянкой. Я выглядела так, словно выбралась из чащи леса. Ни у кого больше не было такой внешности.
Я была зациклена на своих кудрявых волосах, с которыми не могла справиться даже моя мать, которая умела все. Когда я вернулась домой после двух недель, проведенных в летнем лагере, у нее ушла уйма времени на то, чтобы распутать мои волосы, и это вывело ее из себя. Когда ей наконец удалось причесать их в аккуратный хвост и заплести косичку, она попросила у меня резинку. Я потеряла ее в лагере. После всех ее усилий ее это так взбесило, что она взяла ножницы и отрезала мне хвост. Это явно не спасло мое отражение в зеркале. Я чувствовала себя несчастной, и мне было ужасно стыдно.
До недавнего времени я и не подозревала, что одному мальчику, с которым мы были в одной группе в детском саду, я понравилась как раз благодаря своим волосам. Оказывается, он так влюбился в мои темные кудряшки и карие глаза, что предложил мне выйти за него замуж, и, судя по всему, я согласилась! Неловко вышло, но я действительно забыла о своем первом муже, который у меня был, когда мне было пять лет, пока пару лет назад меня не пригласили в Бельгию выступить перед аудиторией женщин-предпринимателей. После своей речи, в которой я рассказывала о детстве и наверняка упомянула свои переживания по поводу ненавистных мне волос, редактор бельгийского издания журнала ELLE Беа Эрколини спросила меня, в какую школу я ходила, в какие годы и так далее, а затем сопоставила одно с другим.
– Мне кажется, я живу с мужчиной, за которого вы «вышли замуж» в детском саду, – сказала она мне, улыбаясь.
– Как его зовут? – с недоверием спросила я.
– Дидье ван Брюйссел, – ответила она.
И тут я начала припоминать. Кое-что, во всяком случае. Самого Дидье я не помнила, но его имя звучало знакомо, и я вспомнила, как в детстве старательно упражнялась, оттачивая писать свою подпись «Диана ван Брюйссел», соединив свое имя с его фамилией. Меня поразило, что Беа сообразила, что я была той самой маленькой девочкой, о которой ей рассказывал ее мужчина. Это говорило о том, как сильно она его любит и как внимательно слушала его детские истории. А еще это было свидетельством неожиданного эффекта, который я произвела на этого пятилетнего мальчика в детском саду.
Смысл этой истории не в том, чтобы рассказать о своем первом успехе у мужчин, а в том, насколько же я была не права, что расстраивалась из-за того, что у меня не было прямых светлых волос. Пока я отчаянно хотела быть похожей на других девочек, Дидье полюбил меня именно за то, что я отличалась от них. Когда спустя 60 лет мы наконец встретились, он сказал мне, что понятия не имел о том, что кудрявая la petite Diane[5] стала Дианой фон Фюрстенберг, но я произвела на него такое впечатление, что он всю жизнь искал женщин со средиземноморской внешностью и вьющимися волосами. Я чувствовала себя белой вороной, но Дидье стал олицетворением известного выражения «Красота в глазах смотрящего».
Я боролась со своими кудряшками долгие годы: следила за прогнозом погоды, считала влажность своим врагом, носила шарфы, вуали и выпрямляла волосы всеми возможными способами. Бывало, я гладила их на гладильной доске и вытягивала утюжками у парикмахеров по всему миру, убежденная в том, что прямые волосы – это ключ к красоте и счастью.
Только когда мне было уже почти тридцать лет, я узнала, что мои кудряшки могут быть достоинством. Это осознание пришло после того, как моего друга Ару Галлант, очень талантливого визажиста и стилиста-парикмахера, ставшего фотографом, пригласили снять мой портрет для обложки журнала Interview в марте 1976 года. Ара вел ночной образ жизни, поэтому, как и следовало ожидать, съемка была назначена в его студии уже за полночь. Он мог кого угодно сфотографировать так, чтобы человек выглядел сексуально. Ара взял ножницы и сделал неровные разрезы на черном боди, которое было на мне надето. Отсняв несколько пленок, он начал брызгать на мои длинные выпрямленные волосы водой. Я была в ужасе! «Не переживай, – сказал он. – Обложка у нас уже есть. Я просто хочу сфотографировать тебя с мокрыми волосами». Он снимал меня, пока мои волосы сохли, обретая свою естественную форму завитков. Через несколько дней, когда я увидела две фотографии, отобранные для обложки, у меня даже не возникло сомнений в том, какая была лучше… На следующий день я дала своим волосам высохнуть естественным образом и впервые с гордостью вышла с кудрявой головой, наслаждаясь собой настоящей. Мой «новый» образ закрепился на вечеринке в Studio 54, где мы отмечали день рождения Бьянки, которая тогда была женой Мика Джаггера. Когда часы пробили полночь, она выехала на сцену верхом на белом коне, а мы пели ей «С днем рожденья». «Ты похожа на Хеди Ламарр», – сказал мне модный дизайнер Халстон, имея в виду киноактрису 30-х годов. Тогда я не знала, кто такая Хеди Ламарр, но я знала, что это было комплиментом. Мои вьющиеся волосы стали моим козырем. Я чувствовала себя уверенной в себе и свободной.
Эта уверенность в себе была у меня не всегда. Моя прическа стала индикатором моей самооценки, и в начале девяностых я снова начала выпрямлять волосы. Те годы были не самыми лучшими. Я в очередной раз находилась в поисках себя, и мне недоставало уверенности. Когда я вновь обрела ее, вернулись и мои кудряшки. Я научилась с ними управляться, использовать их и позволила им быть частью меня настоящей. Я даже стала радоваться влажности – она придает столько объема вьющимся волосам.
Может быть, это покажется банальным – уделять столько внимания волосам, но я уверена, что все женщины с вьющимися волосами узнают себя в этой борьбе. И, как я недавно выяснила, некоторые мужчины тоже. В прошлом году мы отдыхали на яхте моего друга Дэвида Геффена, большого босса в индустрии развлечений, и я разговорилась о волосах с одной женщиной, как вдруг в беседу вмешался Брюс Спрингстин – мачо, рок-звезда и кумир миллионов. Он признался, что, когда ему было пятнадцать и он только начинал свою карьеру, он тоже ненавидел свои итальянские кудряшки, как и его товарищи-подростки из музыкальной группы The Castiles. Они все мечтали сменить свои средиземноморские кудри на прямые челки, как у «Битлз». Поэтому по ночам они тайком ходили в салон красоты для афроамериканок в районе Фрихолд в Нью-Джерси и выпрямляли себе волосы. А еще Брюс рассказал, как он пробирался в мамину спальню, чтобы стащить ее длинные заколки для волос, потом расчесывал волосы, укладывая их на одну сторону, закалывал заколками и спал на этой стороне, чтобы они распрямились. Несмотря на это, ему так и не удалось добиться образа как у Джона, Пола, Джорджа и Ринго с их аккуратными стрижками «мальчик-паж».
Мое недовольство внешностью и зацикленность на волосах выводили мою мать из себя. Она одевала меня в хорошие вещи и следила за тем, чтобы я всегда прилично выглядела, но разговаривать на тему красоты она не любила. Ей было гораздо интереснее обучать меня литературе, истории и, самое главное, – независимости. И в самом деле, тот факт, что в детстве я не считала себя красивой, сыграл мне на руку. Да, я завидовала блондинкам с прямыми волосами, особенно Мирей, чья красота бросалась в глаза не только мне: когда ей было семнадцать, она вышла замуж за принца Кристиана фон Хановера, который был старше ее на 27 лет. Но быть слишком красивым ребенком, как я поняла с возрастом, может стать проклятьем. Слишком полагаться на свою внешность – значит ограничивать свое развитие. Красота быстротечна и не может быть твоей единственной сильной стороной.
Еще на ранних этапах своей жизни я решила, что, раз я не могу быть симпатичной блондинкой, как остальные девочки, я приму тот факт, что я отличаюсь, буду работать над своими внутренними качествами и стану популярной благодаря юмору и дерзости. Я завела множество друзей в школе-пансионе, а затем в Женеве, где мы жили с мамой и Хансом Мюллером. Меня считали веселой девчонкой, всегда готовой сорваться и заняться чем угодно, и это притягивало ко мне людей, включая Эгона, который приехал в Женеву на год позже меня. Глядя на фотографии тех лет, я вижу, что у меня было стройное и гибкое тело, длинные ноги, хорошая кожа и вообще-то я была очень симпатичной, но тогда мне так не казалось, поэтому я сосредоточилась над тем, чтобы сделать из себя личность.