Молодость трудно вообразить без пыла и дерзости. Людей более старшего возраста этот неукротимый азарт раздражает, им он кажется проявлением неразумности, и они удивляются, когда он торжествует. Именно это и произошло со мной и компанией Sears, Roebuck. Вскоре после обложки в Newsweek со мной связался производитель постельного белья для Sears, который хотел начать выпускать товары под моим именем. Постельное белье? Я задумалась. Зачем останавливаться на постельном белье? В то время Sears были очень влиятельной компанией со множеством магазинов, и огромный каталог с их товарами был на каждом кухонном столе. У них был огромный рекламный бюджет – их реклама в журналах обычно занимала восемь-десять страниц, демонстрируя весь спектр товаров для дома. Почему бы не дать покупателям Sears возможность выбрать более интересные товары – мои?
Я набросала какие-то эскизы и полетела в Чикаго на встречу со всемогущим Чарльзом Мораном, руководителем отдела товаров для дома в Sears, продажи которого составляли около одного миллиарда долларов в год. Мама часто потом вспоминала, как в тот день я ушла из дома в шесть утра с огромной папкой, в которой была моя презентация. Думаю, даже она осталась под большим впечатлением от моего рвения и напора.
Помню этот зал для заседаний совета директоров – вокруг меня много белых мужчин среднего возраста со Среднего Запада, они бросают беглые взгляды на мои эскизы и разглядывают это странное существо из Нью-Йорка с копной кудрявых волос, иностранным акцентом и длинными ногами, которое пытается убедить их в том, что она должна стать дизайнером товаров для дома для американского среднего класса. Я могу только догадываться, о чем они подумали, когда в ответ на вопрос Морана о том, в какую сумму я оцениваю свою работу, я сказала, что не возьмусь за это меньше, чем за полмиллиона долларов. По тем временам это была неслыханная сумма, но я была молодой и дерзкой. Шли недели, и я стала бояться, что перегнула палку, но потом мне позвонили и сказали, что принимают мое предложение. Единственное, о чем я не подозревала, так это о том, что, подписав контракт с Sears, я нарушила табу. Если твои товары продаются в таких люксовых универмагах, как Neiman Marcus и Saks, нельзя одновременно работать с продавцами масс-маркета типа Sears. Но благодаря тому, что на мои платья в этих универмагах был сумасшедший спрос, мне это сошло с рук.
Уже в третий раз устроив в своей квартире дизайн-студию, я наняла Мариту, молодую девушку с превосходным вкусом, и мы начали создавать то, что, по сути, было линейкой моих фирменных товаров для Sears – коллекцию под названием The Diane von Furstenberg Style for Living Collection. Начав с простыней и полотенец, мы быстро перешли на шторы, посуду, ковры и в конечном итоге даже на мебель. У нас уходило много сил на разработку дизайна и координирование цветовой гаммы разных товаров, которые затем надо было презентовать целому полчищу байеров Sears в разных категориях. Вскоре я наняла пару опытных художников по тканям, Питера и Кристин Д’Асколи, которые стали руководить созданием коллекции для Sears. И оно того стоило. За семь лет, что я проработала с Sears, розничные продажи моей линии товаров для дома достигли ста миллионов долларов в год.
Неудивительно, что я называю этот период своего бизнес-пути американской мечтой. Я пишу эти строки, и даже мне самой сложно поверить в то, как многого я достигла за такой короткий срок. Меньше чем за пять лет я прошла путь от молоденькой девушки из Европы, намеренной заработать себе на жизнь, к успеху, который превзошел все мои ожидания. В 27 лет я купила поместье Cloudwalk, в 29 попала на обложку журнала Newsweek, а в качестве подарка на свое тридцатилетие купила себе огромную квартиру на 5-й авеню.
Разумеется, у моего успеха была цена. Меня не покидало ощущение, что мне нужно бежать все быстрее и быстрее, чтобы поспеть за бизнесом, и это вселяло в меня чувство тревоги. У моей тревоги были основания, и они подтвердились, когда американская мечта обернулась кошмаром.
Я знала, что это произойдет, но мой бизнес-партнер не слушал меня. Как и мой юрист, бухгалтер и Ферретти, если уж на то пошло. Я была тем человеком, который ездил по стране и лично появлялся в магазинах, видел бесконечное количество вешалок с трикотажными платьями с рисунком в одном универмаге и такое же количество вешалок все с теми же трикотажными платьями с рисунком в универмаге через дорогу. А они все видели только лавину заказов, посыпавшихся после обложки Newsweek, и поддерживали решение увеличивать производство платьев с запа́хом всех расцветок – бело-голубых, бело-красных, бело-зеленых! В шкафах у женщин по всей стране уже висело как минимум по два, пять, а то и десять экземпляров этих платьев, если не больше, – и спрос на них обвалился.
Я помню то воскресенье в январе 1978 года, когда целая страница в New York Times была заполнена рекламными объявлениями от каждого универмага города о распродаже платьев с запа́хом. Но я настолько привыкла видеть рекламу платьев, что меня это особо не насторожило. Масштаб бедствия я осознала только на следующий день, в снежный понедельник, когда в Women’s Wear Daily объявили, что рынок был «перенасыщен» моими платьями и что распродажи ознаменовали «конец тренда». Платья по-прежнему пользовались популярностью у публики, но за один день спрос на покупку новых рухнул в универмагах по всей стране. Я была близка к панике. Число заказов резко упало, и я оказалась со складом непроданных товаров стоимостью в 4 миллиона долларов. Что делать? Единственное, что мне пришло в голову, было тут же остановить производство двадцати пяти тысяч новых платьев, которые каждую неделю выпускались на фабрике Ферретти. Он был в ярости, но у меня не было выбора. Моя компания была на грани банкротства. Я была в шоке.
Даже тогда я осознавала, а сейчас уж и подавно, что в этом была только наша вина. Мы вели себя как начинающие наездники на лошади, закусившей удила. Интуиция подсказывала мне, что надо расширяться и разнообразить ассортимент товаров чем-то помимо платьев с запа́хом, но, когда я сообщила об их переизбытке на рынке, никто не придал этому значения. Наши платья были повсюду. Я хотела выпустить коллекцию, создать целый гардероб, но мои партнеры игнорировали вероятность того, что спрос на платья когда-то закончится. Мне надо было настоять на своем и урезать производство после обложки Newsweek.
Я прекратила партнерство с Диком Конрадом, выкупив его 25 %-ную долю в компании за один миллион долларов, наняла нового генерального директора, сменила юриста и бухгалтера, рекомендации которых привели к плачевным последствиям. Теперь я была председателем совета директоров, единоличным собственником и главным дизайнером фирмы Diane von Furstenberg, Ltd. Так что письмо от Роя Кона, самого грозного адвоката Америки и правой руки сенатора Джозефа Маккарти, было адресовано на мое имя. Ферретти нанял его, чтобы засудить меня. У меня сердце замерло в груди, но я не показала своего страха. Решив, что лучшая атака – это нападение, я позвонила Рою Кону. «Учитывая все, что я знаю о Ферретти, не думаю, что вы хотите со мной связываться», – пригрозила я и положила трубку. Мой блеф сработал. Больше он мне не писал.
И тем не менее у меня по-прежнему был полный склад нераспроданных товаров и тяжеленный камень на сердце. Барри изучал мои цифры и пытался найти решение. Его поддержка была неоценима, но он ничего не понимал в модном бизнесе.
Хорошая новость состояла в том, что благодаря успеху платьев мое имя было у всех на устах. Фирмы с 7-й авеню, которые отвергли меня несколько лет назад, вдруг заинтересовались покупкой моего бизнеса. Тогда же в моей жизни появился очередной яркий персонаж из мира моды – Карл Розен, ставший моим спасителем. Я называю его «Ферретти с 7-й авеню»: такой же прогрессивный и страстно увлеченный своим делом, он тогда только что заключил сделку с Кельвином Кляйном на производство линейки джинсов и теперь хотел заключить лицензионное соглашение на производство платьев под моим именем. Он предлагал не только выкупить нераспроданные товары и избавиться от них, но также взять на себя руководство компанией и гарантировал мне выплату ежегодного лицензионного вознаграждения в размере минимум один миллион долларов. Барри занялся заключением сделки. С ним трудно вести переговоры, но Карл оказался ему под стать. Переговоры длились долго. Только недавно Барри признался мне, что в какой-то момент он сильно перегнул палку и думал, что провалил сделку и Карл откажется. Но он принял наши условия.
В который раз подтвердилось кредо моей мамы: то, что казалось наихудшим вариантом развития событий, в итоге обернулось во благо. Я не только избавилась от гнетущих финансовых обязательств, но и сумела заключить выгодное соглашение.
Я продолжила путь к своей американской мечте и вновь вспомнила мамины слова. «Если одна дверь закрылась, откроется другая», – говорила она, и так и произошло. Дела моей косметической линии с момента ее запуска в 1975 году шли очень хорошо, особенно у парфюма «Татьяна», и теперь, когда платья перестали входить в круг моей ответственности, я могла сосредоточиться на развитии своего бьюти-бизнеса. Без тени сожаления я избавилась от шоурума в модном квартале и переехала в роскошный офис на пересечении 57-й улицы и 5-й авеню, в сердце косметического мира. Я арендовала весь двадцать четвертый этаж старого здания Squibb в стиле арт-деко по адресу 5-я авеню, 745, с видом на Центральный парк. Офисы компаний Revlon и Estée Lauder были расположены в здании напротив. Помещение, которое предыдущий арендатор использовал как склад, я превратила в свой личный кабинет – он получился просторным, с террасой и интерьером в розовых тонах. Я была счастлива и чувствовала себя на вершине мира!
Так как я была председателем совета директоров и единоличным владельцем компании, я могла делать с ней все, что захочу. Вопрос инвестиций в бьюти-бизнес не стоял – продажи по моим лицензионным соглашениям, которые распространялись на платья и товары для дома Sears, достигали 150 миллионов долларов в год и обеспечивали меня высоким доходом. Своим новым генеральным директором я назначила Шеппарда Зинового. Я также наняла специалиста по продажам в индустрии красоты Гари Саважа, которого переманила из Pierre Cardin, где он занимался парфюмом, а обворожительная Дженет Чин стала отвечать за разработку продукции. Я даже построила суперсовременную лабораторию прямо у нас в офисе, ею заведовал химик из Италии по имени Джанни Моска. Надевая белый халат при входе в лабораторию, чтобы протестировать образцы, которые он разработал вместе со своим ассистентом, я чувствовала всю серьезность происходящего – это была мечта, ставшая реальностью.