Его душевное спокойствие было нарушено. То счастье, которое, как он говорил себе только накануне, он научился ценить, показалось ему лишь призраком, созданным его больным воображением.
Этот несчастный человек долго кусал себе губы, грозно хмурил брови, топал ногами, горько проклиная самого себя и называя свою жену всякими скверными словами. Он не мог себе простить того, что не позволял себе раньше думать об этом проклятом самце, а, наоборот, приучил себя любить лисят — реальное доказательство того, что его жена так гнусно ему изменила. Да, теперь в его душе царила одна ревность! Каждая мелкая деталь, накануне служившая ему новым источником счастья, обратилась сейчас в лишнюю подробность ужасного, мучительного кошмара. Мистер Тэбрик до такой степени распалил себя, что рассудок его затуманился. Черное показалось ему белым, а белое — черным, и он твердо решил перестрелять всех этих проклятых лисиц и раз навсегда покончить с тем адом, в который они его ввергли.
Он находился в таком ужасном настроении до середины ночи, испытывая невыразимые страдания, как будто сломал зуб и придавил открытый нерв. Но всему на свете наступает конец. Мистер Тэбрик, совершенно обессилев под наплывом самого мучительного из всех чувств — ревности, впал наконец в состояние тяжелого, тревожного забытья.
Через час или два непрерывная смена путаных и обрывочных видений, которые вначале нахлынули на него, прекратилась и уступила место яркому и отчетливому сну. Его жена была вместе с ним в своем прежнем, нормальном облике. Они вдвоем шли по лесу, совсем как в тот злосчастный день, когда совершилось ее ужасное превращение в лисицу. Тем не менее он все-таки заметил в ней большую перемену. На ней лежала печать тяжелого горя: она опустила глаза, ее лицо было бледным и опухло от слез; волосы в беспорядке падали на плечи; нервные, влажные руки судорожно сжимали и комкали маленький носовой платок; тело содрогалось от рыданий, и весь вид ее свидетельствовал о полном безразличии к собственной внешности. Прерывая свою исповедь частыми всхлипываниями, она пыталась признаться ему в какой-то своей вине перед ним, но он так и не разобрал ее отрывистых слов, да, впрочем, и не старался в них вникнуть, потому что совершенно отупел от собственных несчастий. Так они грустно брели и брели вперед. Он обвил рукою ее талию; она шла, повернув к нему лицо, но то и дело, охваченная отчаянием, опускала глаза.
Наконец они присели, и он сказал ей:
— Я знаю, что это не мои дети, но я не буду дурно обращаться с ними. Ты все равно моя жена. Я клянусь, что никогда не оставлю твоих детей и позабочусь об их образовании.
Тут мистер Тэбрик начал припоминать названия различных школ. Итон не годился, Хэрроу тоже, а также и Уинчестер и Рэгби…[16] Он не мог дать себе ясного отчета, почему эти школы не подходили для ее детей; он только сознавал, что все те заведения, которые ему припомнились, почему-то для них не годились; но ведь что-нибудь должно же для них подойти? Без конца повторяя названия школ, он все сидел, держа свою жену за руку. Но наконец, все еще плача, она поднялась с места и ушла. Тут он медленно проснулся.
Даже открыв глаза и осмотревшись, мистер Тэбрик все еще продолжал вспоминать названия школ и прошептал, что ему придется определить их в какое-нибудь частное учебное заведение или, в крайнем случае, найти им хорошего репетитора.
— Ну да! — произнес в слух, спуская ноги с кровати. — Самое лучшее — найти им репетитора, но и это будет сопряжено с большими трудностями.
При звуке собственных слов он вдруг стал думать над тем, в чем, собственно, заключается эта трудность, и тут вспомнил, что они не были обыкновенными детьми. Они были лисятами, только лисятами! Когда мистер Тэбрик припомнил это, он был совершенно ошеломлен и потрясен этим обстоятельством и долгое время ничего не понимал, но в конце концов расплакался от жалости к ним и к себе самому. Ему казался ужасным тот факт, что его жена родила лисят вместо детей; но когда он вспомнил, что это произошло потому, что сама она тоже была лисой, силы окончательно его покинули, он застонал от мучивших его страданий, несколько раз стукнулся головой об стену, снова бросился на кровать и рвал зубами простыни, продолжая исступленно рыдать.
В течение всего дня (а он должен был идти к лисице только вечером) он растерянно и грустно бродил по своему дому, испытывая искреннюю жалость к своей жене и ее детям.
Наконец, когда пришло время, он отправился опять к их норе и был очень удивлен, не застав там никого. На его зов из норы вскоре показалась Эстер, но, несмотря на то, что он продолжал звать и других, они не откликнулись.
Кроме того, что-то едва уловимое в поведении лисенка подсказало ему, что он был один. Эстер искренне обрадовалась его приходу, взобралась к нему на колени, а оттуда на плечо, и стала лизать ему лицо, что очень его удивило (он мог ожидать такой ласки от Анжелики, но никак не от Эстер). Он присел на землю недалеко от норы, погладил ее и угостил рыбой, которую принес с собой для ее матери. Она накинулась на рыбу с необычайной жадностью, и он пришел к убеждению, что она за весь день ничего не ела и, видимо, давно уже находилась в полном одиночестве.
Мистер Тэбрик долго сидел с ней, но вдруг она навострила ушки и вскочила на ноги; обернувшись, он увидел, что к ним приближается Сильвия. Она очень ласково его приветствовала, но по всему чувствовалось, что она куда-то торопится; и действительно, через несколько секунд она снова отправилась в путь в том направлении, откуда только что пришла. На этот раз с ней отправилась и Эстер. Когда они отошли на расстояние трех-четырех дюймов от норы, лисенок стал отставать от матери, постоянно останавливаясь и оглядываясь назад, и наконец, круто повернув, со всех ног бросился обратно к своему дому. Но мамашу не так-то легко было провести, она сейчас же догнала дочь и, схватив зубами за шиворот, потащила за собой.
Мистер Тэбрик, видя такое их необычное поведение, заговорил с Сильвией и сказал, что возьмет на руки Эстер и понесет ее, если только Сильвия покажет ему дорогу После некоторого колебания Сильвия отдала ему Эстер, и они тронулись в путь.
Сильвия бежала впереди, а мистер Тэбрик шел за ней следом, неся на руках Эстер. Лисенок визжал, бился и всячески старался вырваться. Один раз Эстер даже укусила его, но теперь мистер Тэбрик уже не удивлялся таким выходкам и знал, как на них реагировать. Меры борьбы он применял приблизительно такие же, как и во всех тех случаях, когда кто-нибудь позволяет себе проявлять скверный нрав; а в таких случаях рекомендуется платить той же монетой. Мистер Тэбрик потряс Эстер и дал ей хорошего шлепка, после чего она надулась, но кусаться перестала.
Так они прошли больше мили, обогнули дом мистера Тэбрика, пересекли большую дорогу и свернули в небольшой лесок, к которому прилегали стоявшие под паром поля. Стало уже так темно, что мистер Тэбрик с большим трудом мог идти следом за своей лисой, тем более что она, сокращая дорогу, часто выбирала совершенно непроходимые для него места.
Наконец они подошли к новой лисьей норе, и при слабом мерцании звезд мистер Тэбрик различил силуэты остальных лисят, игравших в тени кустов.
Несмотря на усталость, он чувствовал себя теперь вполне счастливым и тихо смеялся от радости. Он опустился на землю, а его лиса подошла к нему и, положив передние лапы ему на плечи, стала лизать его. Он сейчас же поцеловал ее в морду и, завернув в свой пиджак, прижал к груди, смеясь и плача от восторга.
Все муки ревности, пережитые прошлой ночью, были забыты. Вся безнадежность грусти, царившая в его душе еще сегодня утром, и ужасный осадок виденного им сна исчезли бесследно. Что из того, что они лисицы? Мистер Тэбрик понял, что он все-таки может быть счастлив с ними. Ночь была теплая, и он так и остался в лесу до утра. Сперва, пользуясь темнотой, он играл с лисятами в прятки, но потом потерял Сильвию, долго не мог ее найти и вдруг почувствовал, что лисята надоели ему своей шумной возней, растянулся на земле и почти сразу заснул.
На рассвете мистер Тэбрик проснулся, потому что один из лисят, играя, стал трепать его за шнурки. Сев, он увидел, что двое других дерутся, стоя на задних лапах неподалеку от него. Остальные двое играют в прятки вокруг большого дерева. Как только он пошевелился, Анжелика бросила его шнурки и со всех ног кинулась к нему, чтобы поцеловать его и поприветствовать с добрым утром. Слегка сконфуженная его необычайной нежностью, она тотчас же отскочила и стала застенчиво теребить кончик его пиджака.
Этот момент пробуждения был одним из счастливейших в жизни мистера Тэбрика. Свежая утренняя прохлада, благоухание зарождающегося дня, первые лучи солнца, скользнувшие по верхушкам деревьев, неожиданно вспорхнувшая птичка — все это приводило его в неописуемый восторг. Даже резкий запах лисенка, которого он обнимал, казался ему восхитительным.
В ту минуту все установленные людьми законы и обычаи представлялись ему ненужными и глупыми; он поспешил оправдать перед собой эту новую точку зрения и сказал:
— Я с радостью променял бы всю мою прежнюю жизнь на счастье, которое испытываю теперь. Но я до сих пор сохраняю почти все нелепые представления, присущие людям. Животные счастливее их, и я сделаю все, чтобы заслужить такое счастье!
Он долго наблюдал за веселой игрой лисят и любовался, как они, пользуясь тем, что один из них зазевался, мягко и бесшумно стелясь по земле, подкрадывались к нему и неожиданно на него наскакивали, радуясь его испугу. Мистеру Тэбрику пришла в голову мысль, что лисята невинны, чисты как снег и безгрешны, потому что Бог создал их такими, как они есть, и они не могли нарушить ни одной из Его заповедей. И тут он заключил, что люди грешны потому, что не могут быть такими же, как животные.
Наконец он поднялся на ноги и, захлебываясь от счастья, направился домой, но вдруг остановился, потому что в его мозгу зародился новый, ужасный вопрос «Что их ожидает?»