Жозефина подождала немного и продолжала:
— Сначала я очень страдала из-за вас, так как думала, что кое-что из сказанного мною толкнуло вас на этот идиотский поступок, но теперь мне ясно, что мои слова не имели решительно никакого влияния, что вы совершенно безумны и что мне не стоит больше думать о вас.
Кромарти вновь покачал головой. Жозефина с некоторым изумлением заметила, что он плачет, слезы катятся по его щекам и падают на пол клетки. Слезы Кромарти и его подавленное молчание рассердили ее. Ее охватил внезапный приступ гнева.
Колокольчик зазвонил, указывая, что время закрывать сад, и она услышала, как какой-то, может быть, полицейский, разговаривает с кем-то за дверью. Жозефина пошла было прочь, но через минуту вернулась. Кромарти уходил, сморкаясь.
— Вы сошли с ума! — сказала она ему; затем дверь открылась и вошел полицейский.
— Поторопитесь, сударыня, а то вам придется провести тут всю ночь, — услышала она его слова, направляясь к выходу.
Хотя посещение Жозефины причинило Кромарти боль, огорчался он не долго. Достаточно быстро он снова почувствовал себя хорошо и, раздумывая над тем, что она сказала и зачем приходила, он нашел в своих мыслях многое, что его утешило. Главное, все его тайное беспокойство о состоянии своего здоровья теперь рассеялось. Он вовсе не был убежден в том, что потерял рассудок, он говорил это просто потому, что так сказала Жозефина Лэкетт. Помимо всего, он был уверен, что она говорила это только оттого, что ей нравилось так думать.
Если бы он действительно был безумен, она могла бы больше не думать о нем, а он был убежден, что ей это было необходимо. Кроме того, он пришел к мысли, что, если бы Жозефина верила в его безумие, она не появилась бы здесь, чтобы сообщить ему об этом. Даже Жозефине не доставила бы удовольствия такая бесчеловечность. Если бы она сочла, что следует предпринять какие-либо шаги, она бы отправилась к руководителям Общества и настояла на том, чтобы его осмотрел психиатр и в случае нужды признал его душевнобольным. Этими весомыми доводами Кромарти убедил себя в том, что он не сошел с ума, ему даже не угрожает такая опасность, хотя не сомневался, что Жозефина старается убедить себя в обратном.
Счастье и несчастье — понятия относительные, и Кромарти воспрянул духом, приняв во внимание соображения, которые прежде не возымели бы на него никакого действия. После полного отчаяния, в которое он погрузился на несколько недель, он с трудом мог себе представить большую радость, чем сознание того, что Жозефине приходится убеждать себя, будто он сумасшедший, чтобы не думать о нем.
Это вовсе не означает, что Кромарти начал на что-то надеяться. Он даже не помышлял о возможности выбраться из зоологического сада или вновь обрести любовь Жозефины, потому что с самого начала на это не надеялся. Подобные мысли показались бы ему не только смешными, но даже бесчестными. Он принял решение с открытыми глазами, и вопрос, чего он этим добьется, даже не обсуждался. В этом смысле Зоологическому обществу повезло с выбором человека. Хотя, без сомнения, Кромарти получил бы свободу, стоило ему только пожелать, даже не прибегая к крайним мерам вроде отказа от пищи, призыва к посетителям спасти его и прочего; но Обществу было бы жаль отпустить его. Не следует также думать, что его трудно было бы заменить другим представителем того же вида. Нет, причина, почему его уход нанес бы Обществу изрядный урон, была в том, что публика в саду привыкает к определенным животным, и ее трудно утешить, когда умирает или пропадает кто-то из ее любимцев, даже если его немедленно заменяют гораздо лучшим представителем того же вида. Многие лица посещают сад с целью навестить своих личных друзей: Сэма, Сэди и Ролло[29], — а не просто взглянуть на полярного медведя, орангутанга или королевского пингвина. Обществу это было так же ясно, как и публике. Естественно, потому оно и питало надежду сохранить свое новое приобретение до конца его естественной жизни, хотя Кромарти, понятно, не сможет соперничать в популярности с прочими созданиями, после того как любопытство толпы к нему угаснет, однако можно было надеяться, что со временем ему на смену придет привязанность, как если бы он был медведем или обезьяной.
Когда сэр Джеймс Агат-Агар[30] осматривал дом в сопровождении сторожа, он, обратившись к Кромарти, назвал его «местным Диогеном»[31]. Прозвище это немедленно облетело всех посетителей зоологического сада. Это обстоятельство, если бы Кромарти захотел, могло бы пойти ему на пользу.
Когда улегся шум, поднятый вокруг его появления в зверинце, в Лондоне нашлось много людей, которые стремились познакомиться с Кромарти и если бы он пожелал, то смог бы завязать связи с самыми высокопоставленными людьми: все они предлагали ему дружбу, правда, ожидали, что он будет кого-то выделять особо, поскольку Диоген из зоологического сада, по их мнению, должен был быть большим чудаком.
Но хотя Кромарти и намеревался провести остаток жизни в клетке, где поселился по доброй воле, он не собирался пользоваться выгодными знакомствами и ценил их так низко, что неизменно отклонял все попытки подобного рода и обнаруживал упорное нежелание вступать в разговор с кем бы то ни было, даже с самим попечителем. Это привело к тому, что Кромарти неестественно замкнулся в себе — это стало следствием новых условий жизни. Ведь теперь его ежедневно выставляли напоказ перед толпой народа, и некоторые посетители вели себя возмутительно.
Прошло несколько дней после первого разговора с Жозефиной, и она появилась снова. Все это время Кромарти много размышлял, но мысли его оставались ясными. В первый раз за десять дней он с удовольствием совершил прогулку по зверинцу, и не только оттого, что ему нужен был свежий воздух, чтобы не заболеть. Несколько вечеров подряд молодой человек сидел без движения, по полчаса и больше, у прудов с бобрами и выдрами. Хотя животные проявляли свою природную дикость, им поневоле приходилось сталкиваться с ним. Проницательность подсказывала ему, что они сохранили самоуважение. Чувство же собственного достоинства самого Кромарти зависело от того, насколько он был в состоянии сохранять спокойствие и проявлять изысканную вежливость в отношении тех, с кем имел дело.
Однажды вечером, когда он смотрел на лисиц, сторож отделения малых кошек подошел к нему и вступил с ним в разговор. После нескольких ничего не значащих слов, с помощью которых этот славный малый хотел завоевать расположение Кромарти, он сказал:
— Я думаю, вам стоит приручить какое-нибудь животное, конечно, если захотите. Мне кажется, вам здесь одиноко.
Кромарти думал в тот день, что, быть может, главный недостаток его здешней жизни — именно невозможность иметь друга. Его прежняя жизнь была перечеркнута и завершена, так что бесполезно было оглядываться назад. С другой стороны, ему теперь были недоступны обычные человеческие отношения, он не хотел возобновлять свои прежние знакомства, так как боялся стать объектом жалости или оскорбительного любопытства.
Предложение сторожа пришлось как нельзя кстати, поскольку Кромарти понимал, что ему вовсе не хочется приручать кого-нибудь, но он хочет приобрести друга. Во всяком случае, размышлял он, равенство положений — великолепная основа для дружбы, и отныне он сможет разделить условия жизни животного настолько, насколько это возможно здесь, в зоологическом саду. Отправься он в тропические джунгли, эти животные не были бы ближе к нему, хотя они были бы дома, а он нет.
Он пошел в «Малый кошачий дом» вслед за сторожем, продолжая беседовать с ним.
Случилось так, что как раз одно из животных, находившихся на попечении этого сторожа, привлекло внимание Кромарти, когда он посещал этот дом прежде. Он заметил, что рысь несчастна, как и он сам, и красота животного привлекла его. Это бедное создание все время бегало по вольеру, прижимая мордочку к решетке клетки. Рысь без конца металась взад и вперед практически без остановки, что показалось Кромарти следствием безысходного горя.
По просьбе Кромарти сторож выпустил рысь из клетки и вверил животное его попечению.
В течение нескольких дней после этого Кромарти не пропустил ни одного вечера, чтобы не посетить рысь и, не надоедая животному, всячески показывал, что расположен к нему гораздо больше, чем к остальным пленникам. Это постоянство было встречено благосклонно: дней через пять-шесть, когда Кромарти вошел, рысь прекратила метаться по клетке и смотрела на него с явным сожалением, когда он уходил.
Сторож, со своей стороны, был очень доволен, что его рысь нашла себе товарища — возможно, главным образом потому, что она не была его любимицей. Более всего он гордился тем, что посоветовал Кромарти приручить какое-нибудь животное. Он не долго хранил эту новость в тайне и сообщил ее смотрителю и всем остальным.
И вот однажды вечером, когда Кромарти, запертый на ночь, сидел за чтением, дверь внезапно отворилась, и он увидел перед собой смотрителя.
— О, я просто-напросто зашел на пару слов, мистер Кромарти, — сказал смотритель самым дружелюбным тоном. — Сторож «Малого кошачьего дома» сказал мне, что вы взялись приручать рысь.
Услышав эти слова, Кромарти слегка побледнел и подумал: «Он пришел положить конец нашей дружбе: я должен был этого ожидать».
Однако то, что он услышал дальше, его успокоило; смотритель продолжал:
— Вы, быть может, желаете теперь держать вашего приятеля в вашей… я хотел сказать: желаете поместить его вместе с собой? Мистер Кромарти, вам не нужно, понятно, держать его здесь, если вы не желаете, и ни одним днем больше, чем сами того захотите. Я говорю это не для того, чтобы сэкономить площадь, уверяю вас.
Кромарти с благодарностью принял предложение, и было решено, что рысь нанесет ему пробный визит через несколько дней.
На следующий вечер он пошел, как обычно, к «Малому кошачьему дому», но, когда рысь выпустили, он пригласил ее последовать за ним, и животное без особого колебания пошло с ним рядом, а затем, когда стало больше ему доверять, побежало впереди, останавливаясь время от времени и словно спрашивая: «Какой дорогой пойдем, друг?»