На должности руководителей эпохи индустриализации часто назначались люди с опытом Гражданской войны, поскольку организация нового предприятия, будь то завод или заповедник (в концепции тех лет — тоже своеобразное предприятие — «резерват-хранилище по умножению пушно-промыслового зверя»), мыслилась как продолжение борьбы с врагом, только другими средствами[1449].
Поколение, родившееся на исходе XIX века, не могло избежать утрат и травм, вызванных годами лихолетья: к моменту встречи со второй женой, Евгенией Георгиевной, А. П. Банников был вдовцом с сыном[1450]; личный листок В. В. Васильева содержит лакуны, вероятно, связанные и с социальным происхождением (отец — адвокат, дед — известный петербургский ученый-востоковед)[1451], и с неясным характером его участия в Гражданской войне[1452], после которой он, начальник военно-дорожного отряда Реввоенсовета Республики, становится «промышленником», «спецом охоты», с 1924 года осев в Тобольске.
Банников и Васильев были лидерами с ярко выраженной харизмой, способными увлекать, рисковать и брать на себя ответственность за амбициозные проекты с негарантированными результатами[1453]. Собственных воспоминаний оба они оставить не успели, поэтому немногие эпизоды их личной жизни мы знаем из воспоминаний вдов, к которым обратимся позднее.
В личном фонде А. П. Банникова в музее истории Уральского завода тяжелого машиностроения (УЗТМ) хранятся его заметки и несколько писем со стихами, адресованными жене[1454]. Неожиданное, на первый взгляд, обращение бывшего комиссара и инженера к лирике объяснимо как почти единственный из доступных ему способов говорить о некоторых своих чувствах. Принципиальный момент: адресатом стихотворений было конкретное лицо, а не абстрактная женщина. Жена в этот период становится единственным человеком, перед которым можно обнаружить собственные уязвимость и слабость, идущие вразрез с общественным мнением, требовавшим от руководителей железного характера в стальном теле[1455], «крепкой породы» (определение Б. А. Степанова)[1456].
Лирические строки директора Уралмашинстроя, обращенные к «милому, прекрасному, славному другу» Женешке, не отличаются оригинальностью и обнаруживают в ритмике и образной системе гимназическое знакомство с классикой русской поэзии и любовь автора к романсу (например, письмо из Ленинграда содержит в качестве эпиграфа строки «Утро туманное, утро седое»[1457]). Датированные стихи Банникова относятся к 1927–1928 годам, т. е. к самому началу уралмашевского периода; их пронизывают мотивы усталости, разлада с собой, утраты цельности[1458]. Для руководителя крупного промышленного предприятия эпохи индустриализации обнаружение таких настроений было опасно, и лирика становится для Банникова способом выражения и приятия этих сторон своей натуры. Важно, что его лирический герой не ищет одиночества — ему жизненно важна супружеская поддержка, которую он именует товарищеской, дружеской, не только отражая дух эпохи, но и продолжая традиции любовной лирики, утверждающей доверие и понимание в близких отношениях.
Обращаясь к жене в традициях русской лирики, часто переходя в стихах на «вы», Банников описывает свои чувства как неожиданный дар любви, способность к которой, как ему казалось, осталась в прошлом. Не «возвышающий обман» манит его, но погружение в мир чувств без лжи, с возможностью полного доверия: «…Шагнул / В мир грез, забвенья, любви и страсти нежной, / Где нету лжи, обмана нет»[1459]. Такая же традиция доверительного общения прослеживается и в письмах Банникова. Жене он рассказывает о своих глубоко интимных переживаниях, о давящем грузе жизненного опыта:
Почувствовал года… почувствовал, что путь большой пройден. Бывает так идешь веселый, бодрый, в хороший летний день ‹…› и кажется, что ты хоть сотни верст пройдешь [нрзб.] а не устанешь. Но вот все больше под сень свою деревья манят и наконец решился ты присесть немножко, чуть, чуть. Легонько отдохнуть. И вот тогда в одно мгновенье ты ощутишь в себе весь путь. Почувствуешь громадную усталость. Сознаешь трудность всю дальнейшего пути и вера в то, что ты свободно пройдешь хоть сотни верст — мгновенно пропадет. Так и со мной, как видно пройден такой же путь, когда невольно садишься отдохнуть и еще больше чувствуешь усталость[1460].
Тяжесть, внутренняя растерянность, даже жалобы, запечатленные в стихах, оказываются несовместимы с типом человека и руководителя, которого требовала эпоха, превозносящая цельность и решительность. Таким образом, в эго-документалистике Банникова стихи и письма, обращенные к жене, становятся единственным известным нам «локусом», где только и возможно проживание несовпадения с собой и своей слабости, а стихи собственного сочинения и песни (Банников был обладателем прекрасного голоса) — способом рассказа о душевной жизни («чувства», «чувствовать» — на разные лады повторяется в его стихах и письмах).
Таким образом, адресация женам оказывается часто единственной возможностью саморефлексии и приятия кризисных состояний и чувств у мужей-руководителей[1461]. Это приводит к конструированию образа жены как поверенной сердечных тайн. При этом мотивы, характерные для любовной лирики периода ухаживания, оказываются отнесены к законной супруге, и ответственность жены за сохранность этих и иных «тайн» длится даже дольше, нежели сам брак, и довольно ревниво охраняется впоследствии даже государством (об этом ниже).
Совершенно иные коннотации содержит социально-исторический контекст повседневной жизни жен руководителей Уралмашзавода, восстанавливаемый по служебным и следственным материалам[1462]. Мы располагаем несколькими источниками, не позволяющими сделать однозначный вывод относительно тех стратегий допустимых трат, которые существовали в семействе Банниковых. С одной стороны, имеется открытое письмо Контрольной комиссии, адресованное Банниковой как жене директора, с призывом отказаться от «подражания поповской буржуазии» в «излишествах» («„Муж голова, а жена шея куда хочу туда и поверну“ говорит пословица, так будьте же Вы жены ответственных работников шеей ворочающей Ваших мужей в сторону коммунистической этики, в сторону интересов дела рабочего класса, а не в сторону мещанско-обывательских настроений»[1463]). С другой — некоторые собственные свидетельства Банниковой, скорее, говорят о том, что особых привилегий она не получала, отчитываясь перед мужем даже о весьма скромных незапланированных расходах.
Таким образом, ролевые позиции жены руководителя, восстанавливаемые по переписке Банникова, разнообразны и часто уникальны (особенно в том, что касается признания мужчинами собственной слабости и разнообразия эмоциональной жизни). Ощущение рядом не только любимой женщины, но товарища и надежного соратника позволяет внести в общение все богатство интонаций, включая иронию и шутки.
Иначе дело обстояло у младшего поколения наших героев. Б. А. Степанов и И. В. Шишлин — люди новой эпохи. Неизвестно, знали ли они друг друга, но оба, с разницей в полгода, оказались в Березове и Казыме, где зимой 1933/1934 года разыгрался заключительный этап восстания жителей тундры против советской власти, приведшего к человеческим жертвам с обеих сторон[1464].
Из наследия Шишлина нам доступен его дневник[1465], который он вел в течение своей «экспедиции на Дальний север» — поездки в Березово и Казым в составе карательного отряда ОГПУ в конце 1933 — начале 1934 года (Шишлин был уполномоченным 2-го отделения особого отдела полномочного представительства ОГПУ по Уралу). В случае Степанова материалом послужила «документальная повесть», написанная в начале 2000-х годов его дочерью Стальдой Борисовной Наварской[1466]: в повесть она включила фрагменты из отцовского дневника[1467], относящиеся к взаимоотношениям родителей, а также некоторые стихи, написанные отцом.
Молодые люди с большим и травматичным жизненным опытом (бедность и нищета, тяжелая работа в раннем отрочестве, участие в Гражданской войне в юном возрасте), занимающие высокие посты либо стремящиеся к ним[1468], в дневниковых записях обнаруживают несколько равных по интенсивности желаний: рвение к работе и жажду самостоятельных решений, стремление к самопознанию и самопроверке (если понимать под этим не столько саморефлексию, сколько интерес к собственным способностям и «пределам»), горячую привязанность к семье, высокую степень агональности и быстрый переход к агрессии. Обратим внимание на те записи, что связаны с их взаимоотношениями с женами.
В качестве образцов тот и другой активно используют образы массовой культуры: Шишлин упоминает фильмы, музыку, танцы («Галкина» гитара, «Фокстрот» (запись от 27 января 1934)[1469]