[828]. В центре такого сюжета неизменно находится падшая женщина — константная фигура в рамках маскулинного гендерного порядка. При инверсии гендерных ролей возникает, соответственно, комично воспринимающаяся фигура «падшего мужчины». Комизм здесь проистекает уже из биологической невозможности для мужчины родить ребенка: один из типичных сюжетных поворотов в судьбе «падшей женщины» — рождение внебрачного ребенка, выносящее ее за пределы благовоспитанного общества.
Если Урванцов сосредоточивается на фигуре «падшего мужчины» (само словосочетание уже появлялось в «Женском вопросе»: «И катанья, и гулянья, и ужины, и все это с разными падшими мужчинами…»[829]; «Коко, Ванька Сверчок, Антипка, знаете, этот бывший полотер — словом, целый цветник. Все — падшие, но милые создания»[830], [831]), то у Тэффи центральной героиней становится юная барышня, критически настроенная по отношению к социальному порядку, но, по сути, романтичная и «положительная», не сводимая ни к амплуа «инженю», ни к амплуа «синего чулка»[832]. При этом оба персонажа ратуют за гендерное равноправие.
В пределах одного акта Тэффи и за ней Урванцов затрагивают целый ряд топосов, характерных для маскулинного гендерного порядка. Прежде всего это вопрос о трудовой и правовой дискриминации женщин, их финансово-экономической зависимости от мужчин. У Тэффи, например: «КАТЯ. ‹…› Я не кухарка. Я, может быть, тоже желаю служить в департаменте. Да-с. И на вечерние заседания ходить желаю»[833]. В инвертированном виде: «ТЕТЯ МАША (целует отцу руку). Мерси, мерси, дружок. Ну, как поживаешь? Все хлопочешь по хозяйству? Что же поделаешь. Удел мужчин таков. Сама природа создала его семьянином. Это уже у вас инстинкт такой — плодиться и размножаться и нянчиться, хе… хе… А мы, бедные женщины, несем за это все тягости жизни, служба, заботы о семье»[834]. У Урванцова Варвара Петровна спрашивает Поля, который хочет уйти из дома: «Что будешь делать ты, изнеженный, не приспособленный к жизни мужчина?»[835] Оказывается — в соответствии с шаблоном «трудной» женской судьбы, — ему открыто всего несколько путей («Я смогу найти себе маленький, скромный заработок уроками французского языка или музыки…»), среди которых актерство (присутствует отсылка к «Без вины виноватым» А. Н. Островского) или того хуже — см. ответную реплику Варвары Петровны: «На сцене? В этом болоте, в этой трясине, где гибнут сотни мужчин, превращаются из жрецов искусства в падшие создания…»[836]
Далее, и Тэффи, и Урванцов фокусируются на топосе физической и умственной «неполноценности» «слабого» пола, лежащем в основе упомянутой финансово-экономической и правовой зависимости. Так, в «Женском вопросе» несколько раз поднимается вопрос о неполноценности мужского мозга по сравнению с женским: «ВАНЯ. ‹…› Говорила депутатка Овчина о мужском вопросе[837]. ‹…› Мужчины, говорит, такие же люди. И мозг мужской, несмотря на свою тяжеловесность и излишнее количество извилин, все же человеческий мозг и кое-что воспринимать может»[838]; «ТЕТЯ МАША. Дураки! Хотят быть женщинами. Чего им нужно? Мы их обожаем и уважаем, кормим и обуваем… И физически невозможно. Даже ученые признают, что у мужчины и мозг тяжеловеснее, и извилины какие-то в мозгу в этом самом. Не в парламент же их сажать с извилинами-то…»[839] (см. также уничижительно-стереотипную реплику отца о «женской логике», которая в картине сна Кати преображается в реплику матери о «мужской логике»).
Очевидно, здесь инвертированы биосоциальные теории XIX века, согласно которым женщина, поскольку ее мозг несколько меньше и легче мужского, интеллектуально уступает мужчинам. В частности, такие идеи высказывались профессором Гарварда Э. Кларком, который в книге «Пол в образовании» (Sex in Education, or A Fair Chance for Girls, 1873) предостерегал женщин от высшего образования: по его мнению, у девушек, посещающих высшие учебные заведения, мозг становится больше и тяжелее, поэтому кровь приливает к нему и отливает от матки, в результате чего женщина может стать бесплодной. О «физиологическом слабоумии женщин» писал в одноименном труде (Über den physiologischen Schwachsinn des Weibes, 1900) и немецкий ученый П. Ю. Мёбиус. Все эти теории активно тиражировались в обществе рубежа XIX и XX веков. Например, они представлены в широко разошедшейся книге «О женщинах», составленной К. А. Скальковским, которая переиздавалась 10 (!) раз с 1886 по 1895 год. В главе «О женском уме и женской учености», «ссылаясь на Шопенгауэра и Никола Шамфора, Скальковский доказывал органическую неполноценность женщины тем, в частности, что у нее в сравнении с мужчиной в голове „одной клеткой меньше“ и что вместилище женского черепа в среднем 1350 см³, а мужского — 1400 см³; средний вес женского мозга 1350 гр., а мужского 1390 гр. (изд. 9, СПб., 1895, с. 113 и 116)»[840]. А. П. Чехов не раз высмеивал эту книгу — см., например, юмореску «О женщинах» (1886) и рассказ «Ариадна» (1895), где этот стереотип транслируется устами Шамохина: «Приучайте ее логически мыслить, обобщать и не уверяйте ее, что ее мозг весит меньше мужского и что поэтому она может быть равнодушна к наукам, искусствам, вообще культурным задачам»[841].
У Урванцова эти стереотипы напрямую не упоминаются, однако мужчины — как в реальности женщины — в его пьесе предстают в роли опекаемых, несамостоятельных созданий с отсутствующим умственным горизонтом: если женщины делают карьеру, то мужчины проводят время за поездками к модисткам и поеданием сладостей. Их называют «детскими» именами, тем самым обозначая отношение к ним как к несмышленышам, подверженным странным капризам: «ПОЛЬ: ‹…› Мне стало стыдно своего каприза. Прости своего маленького, глупенького муженька. ВАРВАРА ПЕТРОВНА: Дитя, дитя. Как не любить тебя?! Хорошо, я пойду, а ты будь умником и жди меня. За это я сделаю тебе сюрприз»[842].
Тема специфической физиологии представителей «слабого» пола, являющейся причиной их социального положения, переводится Урванцовым в «детородную», репродуктивную плоскость. Если Тэффи лишь мимоходом затрагивает репродуктивный аспект, причем акцентируя не секс, а воспитание, см., например:
МАТЬ. А детей кто нянчить будет?
ТЕТЯ МАША. Видно уж, нам с тобой, ха-ха-ха, видно уж, нам с тобой придется. Что ж, повешу саблю на гвоздь, денщиха будет в барабан бить, чтобы дети не плакали, ха-ха! ха! А уж вечерние-то заседания тю-тю, Шурочка. А? Ха-ха-ха!
МАТЬ. Пошли теперь все эти новшества. Мужчины докторшами будут. ‹…› Теперь в конторы тоже стали принимать мальчишек. Есть и женатые. Дети дома брошены на произвол судьбы…[843],
то у Урванцова он оказывается гипертрофирован. В какой-то момент читатель/зритель даже начинает сомневаться, не инвертирован ли вместе с гендером и биологический пол и не стали ли рожать мужчины.
Материнская роль полностью передана мужским персонажам: муж Элен Семен Иванович «никогда не выходит из детской»[844], т. е. плотно занят воспитанием. Поль в разговоре с ним упоминает: «Вы ведь знаете, мы с Варварой Петровной скоро ждем появления малютки, и естественно, что мои нервы сейчас немного не в порядке. Как раз я жду докторшу»[845]. Если ждет докторшу Поль и расстроены именно его нервы, то, значит, он и переносит беременность? В пользу этого предположения говорит и возраст супругов (40 лет Варваре Петровне, 20 лет Полю), и непрекращающиеся рабочие дела Варвары Петровны, и обращение с ней Поля: когда вскрывается его измена, он озабочен только собой и совершенно не думает, как потрясение могло бы сказаться на беременной женщине. Кроме того, эту напрашивающуюся теорию поддерживает рассказ Семена Ивановича о его отношениях с Элен. Оказывается, что после смерти супруги он пал жертвой первой истинной любви — к Елене Павловне, которая так и не «женилась» на нем:
…когда однажды Элен в моем будуаре, склонившись к моим ногам, попросила моей руки, я забыл все, забыл разницу лет, положения и упал в ее объятия… ‹…› во многих семейных домах перестали меня принимать. Но я смеялся над этим и утопал в блаженстве, пока у нас не появился первый ребенок. ‹…› чем виноват несчастный малютка? Зачем будет он за слабость своего отца переносить косые взгляды, намеки и, может быть, слышать позорную кличку незаконного. ‹…› я решил объясниться с Элен и потребовать, чтобы она закрепила нашу связь законным браком, дала имя своему ребенку. Элен согласилась, но мысль потерять свою свободу, очевидно, страшит ее. Прошло три года. Теперь у нас уже четыре ребенка, но вопрос о свадьбе Элен под разными благовидными вопросами все откладывает и откладывает[846].
Разумеется, довольно неправдоподобно, чтобы женщина, если она рожает ребенка, т. е. кровно связана с ним, не хотела бы защитить его юридически. Также маловероятны непрекращающиеся любовные подвиги Элен, если она постоянно беременна. Но ответ на эти читательские сомнения дается в финальной речи Поля: